Шахматист

В тот день наставник провел его по коридору, потом они поднялись на лифте, прошли по какому-то стеклянному переходу и вышли в какой-то, как Гедеону показалось, дальний закуток. Потом он понял, что это было что-то вроде пристройки или отдельного здания. Наставник отпер дверь комнаты и впустил туда Гедеона. Он молчал, и Гедеон тоже не решался вымолвить хоть слово. В комнате на полу стояла сумка с его вещами. Кровать, стол, встроенный шкаф, дверь в ванную. Окно, а за окном только небо. Гедеон обернулся – наставник уже ушел. Дверь была закрыта. Гедеон кинулся к ней, повернул ручку – она открылась. В обе стороны простирался длинный серый коридор. Тогда Гедеон растерянно сел на кровать и обхватил себя руками за плечи. Что делать? Сумка так и стояла на полу не распакованная. Он наклонился к ней, расстегнул замок. Внутри лежали его вещи, аккуратно сложенные, пахнущие привычной отдушкой. И тогда Гедеон разревелся. Он комкал и грыз покрывало, колотил подушку, пока в груди не заболело, а голова не стала чугунной. Но слезы не унимались, и было все так же страшно. Послышался звук открываемой двери. Гедеон вскочил на кровати – вошел наставник. Остановившись в дверях, он спокойно посмотрел на зареванного Гедеона и положил на стол дата-планшет. - Здесь твое расписание. Можно не запоминать, на занятия тебя будут сопровождать. Если будет что-то нужно, вот сигнальное устройство. Лучше не пользоваться им без повода. В стену действительно было вмонтировано что-то вроде динамика с кнопкой. - Что вы будете со мной делать?- спросил Гедеон осипшим от слез голосом. - Учить играть в шахматы. Лучше всех. - А… и больше совсем ничего? - Будут и другие занятия. Посмотри расписание. Еще мы будем проводить процедуры. - Это больно? - Нет. Вроде не очень страшно… Гедеон посмотрел на наставника – и страшно стало снова. Тем более, из-за обещанных процедур. Наставник между тем оттянул манжету и нажал что-то на наручном комме. Красивом, кстати, Гедеон таких никогда не видел. В комнату вошел человек в белом комбинезоне с очень гладким лицом, с папкой в руках. Внутри она вся оказалась поделена на мелкие отделения, открытые и закрытые. Даже не папка, наверное, а чемоданчик. Белый отщелкнул крышку одного отделения, достал голубую таблетку и протянул ее Гедеону. - Это что? - Лекарство, чтобы тебя успокоить. - Не буду пить. - Тебе сейчас страшно, ты волнуешься. От этой таблетки волноваться перестанешь. - Все равно не буду. - Будешь упрямиться, введем другим способом, - вступил наставник. Гедеон взял таблетку: - А запить? - Она сама растворится. Положи под язык. Таблетка оказалась сладковатой и вроде немного шипучей. Гедеон прислушался к себе: страшно было по-прежнему, ну, может, чуточку меньше. Наверное, он уже привык. Человек в белом и наставник стояли и ждали. Гедеон сполз с кровати, подошел к столу и ткнул в кнопку включения дата-планшета. Загорелось расписание, он не стал читать его внимательно. Предметы такие же как в школе, только их меньше, а шахмат больше, и они поделены на разделы – теория дебютов, композиция, стили игры… Практикум по шахматам. И каждый день, а иногда и не по разу – непонятные обозначения, наверное, это и есть обещанные процедуры. Гедеон скосил взгляд на взрослых. Они переглянулись – точнее, белый взглянул на наставника, тот кивнул, и оба они вышли. Гедеон снова остался один, и снова на глаза навернулись слезы. Но реветь больше не хотелось, и так уже горло саднило как содранное. Он посмотрел на смятую постель. Может, полежать? Все равно заняться больше нечем. Но он заснул сразу же, как только лег. И спал до утра, до восьми, пока его не разбудил все тот же человек в белом комбинезоне. Гедеон почему-то думал, что с ним будут учиться и другие. Но когда его впервые привели на занятия, он там оказался один. - А что, я тут теперь совсем один буду? - Да, ты будешь учиться один. С утра была теория дебютов. Ее Гедеон не любил, там занудно рассказывали, чем один вариант лучше другого. Счастье еще, что не грузили тем, кто, что и когда выдумал. Потом его повели в другую комнату. Она была намного больше, чем та, в которой он занимался, и ее разделяла прозрачная стенка. Его провели к гигантской белой трубе, из которой выезжали носилки, попросили лечь на них, пристегнули какими-то креплениями и погасили свет. За перегородкой стояли еще двое, тоже в белых комбинезонах. Но там горели зеленые лампы, и комбинезоны казались тоже зелеными. Это было все, что успел рассмотреть Гедеон, пока его не втянуло в трубу. Раздалось легкое гудение, потом стук. - Все нормально? - спросил чей-то голос. Гедеон огляделся, насколько позволяли крепления. А что тут должно быть ненормально? - Отвечай, - снова сказал голос. - Да, все нормально. Стук повторился, потом он сменился ровным молочным светом. Он не слепил, но от него хотелось закрыть глаза. - Долго еще? - Молчи. Не разговаривай. Гедеону показалось, что прошло полдня. Потом он научился во время этих процедур просто лежать и думать о своем. Иногда он даже засыпал. В общем-то, он никогда особенно не горел шахматами. Просто родителям было некогда с ним заниматься, а позволить ему болтаться без присмотра они тоже не могли. Из всего, что предложили, Гедеон выбрал самое легкое. Как потом оказалось, еще и самое труднопроверяемое – в шахматной школе никто особенно не следил за посещаемостью, играешь модульные матчи, и достаточно. Гедеон и ходил когда хотел, или сидел на занятиях, играя в приставку. Иногда шатался по улицам, но это было опасно – мог загрести патруль по делам несовершеннолетних, и еще приходилось следить, чтобы не пересечь границу района. Некоторые парни из класса так играли в шпионов или «бег по тротуарам» - попади из одного района в другой, не пересекая запрещенных границ. Эта игра была смертельно опасной, каждый месяц кого-нибудь убивало, в школе регулярно устраивали собрания и пропесочки, директор школы разорялся как мог, но ребята все равно играли. Гедеон, правда, не играл. Он был не дурак, и ему еще хотелось пожить. Родители, в общем-то, больше всего боялись как раз таких игр или дурных компаний, потому и засунули его в шахматную школу. Ну вот теперь они уж точно могут быть спокойны – ни в какую компанию он не попадет. После обеда следовали обычные занятия. В первый раз ему включили обучающую программу, а потом стали приходить учителя. Все одинаковые, спокойные, все почему-то в униформе. Гедеон даже поначалу их путал. Всего их было трое: один отвечал за все точные науки, другой за естественные, третий за гуманитарные. Домашних заданий не давали, вместо этого проверяли прямо на уроке по тесту. В общем, это было несложно. И занятий было меньше, чем в школе. И каждый день у него был практикум. Иногда он был по утрам, иногда днем, иногда вечером – после занятий в спортивном зале. Комнату, где он проходил, Гедеон ненавидел больше всего. Хотя вроде бы в самих занятиях не было ничего страшного: он решал шахматные задачи или просто играл партии с компьютером. Но сама комната… Она была огромной, пустой, стены были покрыты чем-то темно-серым, пушистым, поглощающим звуки. В ней не было ничего, кроме стола и стула в центре. На столе всегда активированная виртуальная доска. Тут-то Гедеон и проводил больше всего времени. Сначала он просто выполнял задания, и его отпускали. Потом занятия стали усложняться. Нужно было не просто решить несколько задач, а, например, решить их за определенное время. Десяток двухходовок за две минуты, всего несколько секунд на поиск решения, а если не успеешь, время сбрасывается и выдается еще один блок. Потом пошли задачи в три, в четыре хода, задачи из неортодоксальной композиции, где нужно было не поставить мат, а заставить противника объявить его. Потом блоки стали смешанными. Гедеон путался, играл на победу там, где нужно было играть на поражение. Злился, начинал заново и не успевал. За первые несколько недель он не взял ни одного блока. Как-то попытался сбежать – тогда на занятиях стали дежурить белые комбинезоны. Гедеон не сразу сообразил, что эти существа с гладкими лицами – машины. И сначала злился на них, вырывался у них из рук, кричал, потом начал обзывать – но они не реагировали. Постепенно Гедеон потратил на них весь свой запас ругательств, дошел до самых грубых, но они и не морщились даже. Через несколько недель он понял, что это андроиды. Занятия заканчивались только вечером. Дальше, в принципе, Гедеон был предоставлен сам себе, но сил уже все равно ни на что не оставалось. Первые недели он даже не знал толком, что находится в коридоре, куда выходит его комната, что тут вообще вокруг есть. Он просто засыпал тяжелым сном, а утром просыпался с головной болью и красными, горящими веками. После первой же такой ночи ему стали по вечерам давать таблетки. Те же, что дали в первый раз. Впрочем, и помимо таблеток в него много чего впихивали. Инъекции, растворы, раз в неделю – какие-то капельницы, иногда на него надевали непонятные приборы, и он ходил с ними целый день. Или, точнее, спал – потому что первое время, кроме занятий, он спал почти постоянно. Перед занятиями ему делали какой-то укол или давали таблетку, после которой в мозгу прояснялось, тяжелая одурь спадала, и Гедеон проходил весь ежедневный заведенный круг – а вечером она возвращалась снова. Так было семь дней в неделю, без выходных. Он мог в свободное время выходить из своей комнаты и гулять где вздумается, за ним никто не присматривал и не ограничивал. Но Гедеон быстро понял, что туда, куда не надо, ему попасть и не дадут. Все нужные двери были закрыты и не имели ни ручек, ни замков, ни устройств ввода. На тяжелых ногах Гедеон снова и снова проходил отведенную ему территорию. Всегда открытые классы обычных занятий, запертую дверь в темную комнату, выход к лабораториям, тренажерный зал. По лестнице (почему-то тут не стояли лифты) можно было подняться на верхний этаж, где было окно во всю стену. Или одна стена была стеклянной. В общем, Гедеон называл это место «галереей». Оттуда было видно город. Иногда, когда не слишком уставал, Гедеон поднимался туда и смотрел на серые крыши домов, на светящиеся нитки автострад, на летящие по «средним уровням» аэрокары. В принципе, можно было с тем же успехом смотреть телепрограммы. Ни одного человеческого канала тут все равно не ловилось, только пара новостных и образовательных. Гедеон больше любил смотреть на город – тот, по крайней мере, не разговаривал и вообще не издавал звуков. А два раза в неделю, всегда в те дни, когда были сеансы живой игры, у Гедеона была встреча с наставником. Его отводили в кабинет, и там он терпеливо выслушивал, где ошибся – неважно, проиграл или выиграл. Больше наставник не говорил с ним ни о чем. Постепенно к теории дебютов добавилось изучение стратегий и стилей игры. Тут Гедеону стало в самом деле интересно, тем более, что все пройденное нужно было тут же пробовать на практике. Может быть, ему было бы интересно еще больше, если бы не постоянная усталость и стимуляторы. Может, из-за них, может, из-за чего-то еще Гедеон постепенно забывал, что с ним было до начала этой обработки. Отец и мать стирались в памяти, одноклассники вспоминались как что-то, что было сто лет назад. Зато он не забывал ничего – совсем ничего из того, что прошел на занятиях. Особенно на шахматных. Он знал и мог повторить все классические партии, задачи стал решать в уме, даже не глядя на доску. Мог в уме разыграть любой известный дебют, и знал, как заставить противника принять любую схему игры. Пришло понимание шахматной стратегии. Теперь он выстраивал общий план игры, не ограничиваясь только тактическими приемами. Он стал внимательнее и крайне редко допускал глупые промахи. Игра перестала быть для него захватывающим приключением, теперь он видел составные части, правила, формулы, сложные, разыгрываемые как по нотам манипуляции – и их постоянный изящный итог: погибающего короля. Еще в самом начале Гедеон осторожно спросил: - А мои родители? Они придут? - Только если сами захотят. Они и не пришли. Со временем Гедеон начал сдавать, стал играть хуже. Задачи стали даваться тяжелее, простые партии он проигрывал – и сам не понимал почему. В быстрых шахматах, введенных в программу недавно, он показывал время, которое его наставник называл «зашкаливающим» - оно и правда заходило за шкалу, но только за другой ее конец. Так продолжалось, должно быть, с неделю. Потом ему изменили расписание. Обычные занятия почти убрали, оставив только пару уроков математики, шахматные занятия тоже сократили. С самого утра его уводили в лаборатории. Теперь его чаще водили не на трубу, как называл это место Гедеон, а куда-то гораздо дальше. Там перед лабораториями всегда были камеры перехода (а иногда и перепада давления – это чувствовалось, когда входишь), где его обрабатывали и переодевали в стерильную одежду. За неизменной прозрачной перегородкой уже стояли не только андроиды, но и другие… люди? Нет, людьми их Гедеон бы не назвал. Очень высокие, одетые в странную одежду, они стояли еще прямее и неподвижнее, чем андроиды. А еще у них были цветные волосы: чаще всего синие или серебряные. Должно быть, это и была та самая правящая элита. Гедеон только сейчас понял, что и его наставник, наверное, из них. Его усаживали в кресло, крепили на голове какие-то присоски – и дальше ничего не происходило. Только иногда перед глазами начинали метаться цветные пятна. После этих обработок Гедеон чувствовал, будто его голова ему не принадлежит больше. Даже самые простые движения приходилось вспоминать и делать сознательно, он не замечал промежутков между движениями – вроде только что был тут, а вот уже стоит там. Тяжесть и пустота в голове оставались по-прежнему. Инъекции и трубу тоже никто не отменял. От скуки Гедеон пытался задавать вопросы: что это за аппарат, как он работает, но ему не отвечали. А потом он и вопросы задавать перестал, не хотелось больше. Вообще больше ничего не хотелось, даже вставать из кресла после процедуры. Его поднимали. Он не спал, но и не мог встать с кровати – просто лежал, и так проходило время, всегда одинаковое и неизменное. Иногда ему казалось, будто он ослеп и оглох. Тогда он смотрел на что-то яркое или извлекал громкий звук, чтобы напомнить себе: нет, все в порядке. Но ощущение, будто выключены все чувства, не проходило. Потом Гедеон перестал есть. Тогда он узнал, что такое энтеральное питание. Но когда ему вводили зонд, он чуть не закричал – не от боли, а от того, что эта отвратительная кишка протискивается в него, это мерзко и страшно, но он наконец это чувствует. Может быть, эти зонды и вернули его к нормальной жизни. Постепенно чувства возвращались, иногда путались – у него появлялись ложные ощущения, как будто что-то сжимает, или, наоборот, распирает голову изнутри, временами он не чувствовал собственных частей тела. Он просыпался по утрам от ужаса: у меня нет ног! И нужно было откинуть одеяло, провести рукой, чтобы убедиться: ноги на месте. Временами он не видел каких-то предметов в поле его зрения или не узнавал их, даже если они были знакомы. Первое время он даже не знал, что делать с собственной одеждой или с шахматными фигурами. Иногда падал на лестницах, но его сопровождали андроиды. Шахматные занятия почему-то так и не прерывались. Каждый день в голову Гедеону вбивали очередной фрагмент теории и заставляли применить его на практике. Искусственно взведенный стимуляторами, он разыгрывал партию против компьютера, и как только партия завершалась, тут же валился без сил. Первое время – в прямом смысле. Дни на настенном календаре смещались, но ничего нового не происходило. Разве что он выздоравливал, все реже чувствовал свое тело чужим, все реже испытывал провалы в зрении. Единственное, что осталось – он произвольно путал и соединял слова. «Инъеферзия», «конектрод», «синезиция» - сознание говорило, что таких слов нет, но губы шевелились сами. Наставник сказал, что это остаточные явления и скоро пройдет. «А если не пройдет, мы пригласим специалиста по реабилитации». Дни на настенном календаре смещались, реабилитация шла и шла, каждый день Гедеон чувствовал себя сильнее и умнее, каждый день учился чему-то новому или вспоминал вдруг покинувшее его умение. Последней вернулась скорость игры. И тогда расписание ему полностью перекроили. Теперь каждое утро его отводили не в классы, а в лабораторию. Все в ту же, с трубой. Теперь там в углу была смонтирована капсула с откидывающейся дверью, внутри стояло кресло, к которому пристегивали Гедеона. Дверь захлопывалась, и начинался кромешный ад. Сначала висела тишина. Потом – в любой момент, никогда нельзя было угадать в какой, врывался вихрь цветных пятен, слепящего света, звуков… Иногда вся капсула тряслась, а позже начала еще и переворачиваться. А потом снова повисала тишина. В это время Гедеон должен был разыграть в уме, называя ходы вслух, произвольный дебют, перечислить пофигурно, от пешки до короля, последовательность ходов в партии или просто воспроизвести по памяти классическую партию. Так продолжалось сначала полчаса, потом сорок минут, под конец дошло до полутора часов. В конце Гедеон обычно терял сознание. Потом перестал. Дальше его отводили на обычные занятия по решению задач. Но после этой адской мясорубки совсем несложные задания были непосильны. — Я устал. Можно перенести это на завтра? — Нет, — голос мягкий, но спорить бесполезно, — Найдите другое решение. Гедеон обхватил ладонями лицо и снова уставился на мерцавшую перед ним голубоватым светом шахматную доску. Дверь заперта и не откроется до конца занятий. Голографические экраны на стенах не горят – не осталось ничего, что могло бы отвлечь его внимание от шахматной задачи. Нужно было найти правильное решение. Два уже предложенных не приняли. Почти не думая, Гедеон сделал ход слоном. Но фигуры тут же вернулись в исходное положение. — Подумайте, — снова мягкий голос из динамика. Гедеон не знал, кому принадлежит голос. Была ли это программа или кто-то живой? Это говорил не тренер, но интонация, холодная сдержанность была почти такой же. Иногда, на других занятиях, играя с компьютером в быстрые шахматы и слушая, как он бесстрастно проговаривает свои ходы, Гедеон сердился на глупую программу. На нее он мог сердиться, а на этот голос — нет. Словно не имел права. Так же как не имел права сердиться на тренера. Он действительно устал. Его не интересовала задача, ему не хотелось думать, фигуры казались ему одинаковыми. Гедеон положил голову на доску и закрыл глаза. Голографическое поле издавало едва слышное гудение. Монотонный, но все же какой-то звук. Можно было думать, что это город шумит за стеклом, и представлять, как кары проносятся по автостраде внизу. И их так много, что гудение двигателей уже слилось в единый гул. Вдруг стало темно. Гедеон открыл глаза и увидел, что доска гаснет. Одновременно с этим над столом появилось теплое свечение. — Идите, отдыхайте. Занятие закончилось. После обеда инъекция, от нее всегда болит голова. И дальше до вечера – шахматы, шахматы, шахматы. Какие угодно, кроме классических: случайные, трехмерные, втемную, вслепую… Если ошибешься, занятие продлевается, пока ошибку не исправишь. Иногда задача быстро меняется, и надо успеть отловить момент, когда позиция изменилась. Иначе будет вторая инъекция, и голова будет болеть так, что не получится уснуть. И придется звать андроида со снотворным. Голографические панели вокруг доски загораются. - Играйте. Фигуры расставляются в одну из девятисот шестидесяти позиций. На голографических панелях мельтешение пятен, звуки. Гедеон медленно передвигает фигуры. - Время истекло. Ваш ход. - Я не знаю, как пойти! - Думайте. Но как думать, если в ушах звучит заунывный гул? Это панели. С одной из них смотрит увеличенная копия доски. Внезапно фигуры начинают быстро перемещаться, а доска перед ним гаснет. - Возвращайте позицию. Гедеон, зажмурившись, расставляет фигуры. - Неверно. Еще раз. Господи, он уже не помнит даже, кого атаковал, кого защищал… - Неверно. Черная ладья и белый конь меняются местами. - Вот ваша ошибка. Играйте дальше. Иногда на тех же панелях разворачивались параллельные варианты партии. Когда случай был сложный, Гедеон выбирал вариант для основной доски, а другие возможные решения переносил на дополнительные. Тогда он уже вполне уверенно мог играть сразу с пятью, шестью противниками – и несколько десятков вариаций одной партии тоже вел без особого труда. В общем, это ему было даже выгодно. Потом он всегда с легкостью мог объяснить наставнику, почему выбрал именно такую стратегию. Из прежних занятий остались только быстрые шахматы. Но и в них Гедеон играл теперь на нескольких досках: обычно не меньше семи, иногда, в удачные дни, - десять, двенадцать. Он сам просил увеличить нагрузку: ему нравилось ощущение власти над временем, упоение от того, что он сжимает в руке и не дает ускользнуть крохотным, юрким секундам. Стерильные лаборатории с синеволосыми существами тоже остались. Правда, теперь не чаще раза в неделю, и после этого ему всегда кололи что-то такое, от чего он валился не в сон, а скорее в забытье и всегда думал, что открывает глаза через секунду, а проходило восемь или десять часов. Лаборатория, в которую Гедеона вызвали на этот раз, была очень ярко освещена. После темноты коридора глаза долго не могли привыкнуть к ослепившему их свету. Гедеон почувствовал, как чьи-то руки легли ему на плечи, как его мягко подтолкнули вперед. Сильно пахло лекарствами. — Проходите сюда. Гедеон почувствовал, как его усаживают на гладкую холодную кушетку и услышал рядом тонкий свист заряжаемого инъектора. Глаза уже немного привыкли и он смог выхватить из света высокую фигуру в белом халате. — Снимите свитер. В ампулу инъектора по тонкому проводу зарядника втекало что неприятно-розовое. Гедеон почувствовал, как к горлу подступает тошнота. После вчерашней процедуры все еще гудело в голове. — Мне как-то нехорошо. — Не страшно. Это вам не повредит. — А может, потом? У меня голова болит. — Нет, это нужно сделать сегодня. Потерпите. Андроид закончил зарядку инъектора и развернулся к Гедеону. — Снимите свитер. На мелких металлических иглах выступили розовые капельки. Гедеон обхватил себя руками и ответил, не сводя взгляда с многоигольчатого рыльца инъектора: — Меня уже три дня подряд... в лабораториях. — Пожалуйста, снимите свитер. — У меня болит голова! Андроид несколько мгновений смотрел на Гедеона бесцветным серым взглядом, а потом вдруг кивнул и произнес: — Помогите мне. И тут же плечо Гедеона сжала чья-то рука. Усиливающаяся тошнота и мысль о том, что ему сейчас будут вливать розовую жидкость из инъектора и что голова будет болеть, заставили его вывернуться из захвата и отскочить в сторону. — Хватит! Отпустите меня! Мне плохо! — Вам не будет плохо от этого. Это для вашего мозга. Вернитесь на место. Но Гедеон уже не слушал. Яркий свет раздражал глаза, от него в висках наливались ноющие сгустки. — Вернитесь на место. — Нет. — Вернитесь. Иначе придется вас заставить. — Хватит! Надоело! Оставьте меня в покое! — заорал Гедеон, но ярость не ушла, и он что было сил пнул столик с препаратами. Ворох плоских пластиковых пакетов с сухим шелестом рассыпался по полу. Звук был тихим, но очень чужим в этой лаборатории. Гедеон настороженно замер, ожидая реакции андроидов. Они переглянулись и вдруг, одновременно развернувшись, вышли из лаборатории. Гедеон еще раз огляделся, перешагнул через рассыпанные пакеты к кушетке и лег на нее ничком. Злость прошла. Теперь у него просто болела голова. Так прошло, наверное, несколько минут. А потом послышался звук открывающейся двери и сразу за ним — шаги. Гедеон повернул голову и увидел своего наставника. Оникс стоял перед ним, высокий и черный. Только его лицо и затянутые в перчатки руки словно светились от лабораторных ламп. Гедеон поднялся. — Чего вы добиваетесь? — голос оникса, Гедеон в который раз отметил это, был теплее и... живее, чем голоса андроидов. — Мне больно. Они третий день не дают мне отдыха. Сразу после занятий — процедуры. — Так нужно. — Знаю. Но я не могу больше! Почему каждый день? — Потому что есть график. Эта инъекция нужна, чтобы закрепить результат вчерашнего воздействия. — У меня голова болит от этих воздействий. — Благодаря им вы будете играть лучше. — Я и так хорошо играю! Лучше, чем любой из моих соперников. Я знаю, я сравнивал партии. В запале Гедеон забыл о страхе, поднял голову, но, встретив ледяной взгляд оникса, снова опустил глаза. — Вы думаете, вы хорошо играете? Гедеон молчал. — Идите за мной. Оникс привел его в темную комнату, где проходила большая часть занятий. — Садитесь. Гедеон сел. Оникс подошел к столу с другой стороны и активировал шахматную доску. Лилово мерцающие фигуры выстроились в хорошо известную Гедеону табию. — Начинайте. Раньше он никогда не видел, как играет его наставник. Догадывался, что хорошо, но шанса проверить не представилось. Зато сам о себе Гедеон знал, что силен в блице. Ему хотелось показать все, чему он научился и чего добился. Да и игра теперь шла с настоящим, живым противником, не то что раньше – с симулятором. Гедеон раззадорился. Его захватил азарт, и он повел открытую, рискованную игру. Атака, которую он затеял, восхищала его самого своей неожиданностью и парадоксальностью. Гедеон выбрал ее, чтобы удивить наставника, и был полностью уверен в успехе кампании. План был ясен как никогда. Он быстро, почти не раздумывая, перестроился для атаки и приготовился к прорыву. Его немного беспокоило бездействие противника. Но угрозы с его стороны не было, и Гедеон начал реализацию своего плана, пожертвовав слона. — Слон F4-D6. — Вы проиграли, — спокойно заметил оникс. Гедеон не сразу понял его слова. Слишком абсурдно они звучали сейчас. — Но... — он растерянно смотрел на доску, где по-прежнему не было никакой угрозы со стороны черных. Оникс немного помолчал, словно давая Гедеону время на поиск решения, а потом быстро доиграл партию сам: — Жертвуя слона, вы начинаете атаку. Я вижу, что за комбинацию вы задумали. Сама по себе она неплоха, но я не позволю вам пройти вот так, как вы, судя по всему, рассчитывали. К этому времени я уже отрежу вам путь назад, парализую активную группу на правом фланге, - перчатка двинулась вперед, направо, снова вперед, - вот так. И мое преимущество будет слишком большим, чтобы вы могли рассчитывать на победу или хотя бы на ничью. Все вариации после жертвы слона на D6 приводят к вашему поражению. Гедеон молчал, сжав виски ладонями. Оникс сбросил текущую игру и снова выставил табию. — Играйте. Второй раз Гедеон уже не испытывал воодушевления. Он играл осторожно, тщательно выстраивая защиту, перепроверяя, не допустил ли где-нибудь ошибки. Оникс стоял у стола, заложив руки за спину. Свои ходы он не обдумывал ни секунды. Как только загоралось его поле на таймере, он быстрым, точным движением двигал фигуру и снова убирал руку за спину. Осторожность не сработала тоже. Противник начал атаковать и в несколько ходов, смысла некоторых Гедеон так и не понял до последнего момента, загнал его в ловушку. — Шах и мат. Оникс начал следующую партию, и уже после третьего хода Гедеон чувствовал, что проигрывает. Он пока не знал, в чем именно, но видел: шансов нет. Снова вернулась головная боль, про которую он забыл, воодушевленный игрой. Фигуры терялись, их очертания путались, Гедеон смаргивал, возвращая себе позицию. Но в следующее мгновение она исчезала снова. Гедеон уже едва понимал, стоят ли перед ним фигуры, на самом ли деле он играет… Только время от времени сияющая белая перчатка напоминала, что фигуры все еще на месте и партия не закончена. Гедеон посмотрел на противника, закрыл лицо руками и пробормотал: — Хватит. — У вас еще есть возможности. Играйте. — Какой смысл? — Играйте. Но Гедеон встал и бросил короля на доску плашмя. Пульсирующие сгустки боли в висках налились новой тяжестью. Гедеон опустил голову, стараясь не показать, что у него дрожит подбородок, но было поздно – по щекам уже побежали слезы. Гедеон плакал, зажимая рот ладонью и глядя на доску, где еще перекатывался туда-сюда опрокинутый белый король. Скрыться было некуда, и пришлось просто повернуться к ониксу спиной. Некоторое время все было тихо, а потом он услышал шорох: оникс погасил доску и зажег верхний светильник. — Играть так, как играю я, вы не будете никогда. Но вам это и не понадобится, вы будете играть против людей. И вы будете играть лучше, чем они. Гедеон молчал, пытаясь хотя бы не всхлипывать. — А теперь вернитесь в лабораторию.