Реквием западному ветру

      Набрав поводья, Датч остановил чужую лошадь на подходе к лагерю — футах в пятидесяти.       Он так давно привык к тому, что где бы они ни осели, его лагерь до поздней ночи кипел котлом, бурлил горной рекой. Сейчас он лежал впереди тихий, словно пруд… или таз с застоявшейся водой — куда тише леса, его обступающего.       Датч прикрыл глаза, беря передышку — время на то, чтобы дать запертым на время погони чувствам волю. Резкий, почти мальчишеский протест стал первым, что он ощутил.       Ещё не отзвучало эхо осуждения Артура в его ушах — терпеть его продолжение в шепотках семьи этим вечером… О, это было бы невыносимо. Неужели сегодня, в день, когда он уничтожил ещё одно воплощение всего, что так ненавидит в Америке, ему придётся провести очередную полубессонную ночь под сенью холодного камня, гадая, кто следующий из его подопечных походя швырнёт в его лицо обвинения в краже своей жизни?       С этой мыслью запас сил, подаренный ему недавней перестрелкой, уступил место накопившемуся измождению. Оно сдавило его железными обручами, притиснув руки к туловищу, отняло возможность дышать и двигаться — на миг.       За этим последовало ещё одно открытие: штанины его брюк полосами вымокли едва ли не до самого колена. Ах да… сбрасывая хвост из Пинкертонов, они перешли реку — мельче слезы, конечно, но всплескам из-под копыт перепуганных лошадей этого было вполне достаточно. Он раздосадованно двинул ногой в стремени. Но что теперь сделаешь? Ничего. Ни-че-го…       — Датч? — из раздумий его вырвал голос за спиной. Датч обернулся. Позаимствованная Майкой в Аннесберге пегая венгерская, тихонько фыркая, переминала передними ногами, словно чувствуя неуверенность своего временного наездника — в глазах Майки застыл вопрос. Вопрос этот, как и неуверенность, однако, Датча не раздражали, потому что в них он, даже ища намеренно, не находил ни следа укора.       Впрочем, не только неозвученным вопросом были приметны эти глаза — краснотой ещё, тёмными кругами, их обрамляющими. Датч вспомнил Майку дремлющим за столом у его палатки днём ранее — одно из немногих зрелищ за все последние дни, позабавившее его хотя бы слегка. Но этого украденного у ставших повседневными тревог сна Майке явно не хватало, раз уж он всё же оказался живым человеком, со всеми присущими ему слабостями, а не кем-то вроде всадника без головы, которым будто хотел представляться.       Чужая усталость внезапно подействовала на Датча удивительным образом — не успев толком распробовать собственное изнурение, он испытал небывалый прилив бодрости, оживление, почти нездоровое. Подарок от высших сил, не иначе, знакомый, наверное, только тем, кто был лишён достаточного сна и пищи не один день — или самостоятельно ими пренебрегал.       Вдохновение — то самое, что он уже успел вкусить сегодня, нажимая на спусковой крючок револьвера — вернулось к нему, прохладно наполнило грудь, до самого горла.       — Мистер Белл, — произнёс он не ко времени торжественно. — Возвращение домой отменяется, как и ваша разведка — пока. Прежде… у меня к вам будет одно крайне важное поручение.       Майка нахмурился непонимающе, но не заколебался, прежде чем последовать за лидером, сорвавшимся в противоположную лагерю сторону. Они преодолели добрых полмили, и лишь тогда он наконец его окликнул:       — Куда мы, босс?       — Увидишь! — беззаботно отмахнулся Датч и, ах! — это сработало.       Он и сам не вполне представлял, как ответил бы, если бы захотел. Новый план скорее походил на туманное виде́ние — не на вывешенное в музее полотно. И послушание Майки, его готовность действовать, не задавая тысячи назойливых вопросов, лечило его израненное сомнениями других сердце лучше сказочного зелья.       Заслышав шум проклятого города, из которого они ускользнули с таким трудом недавно, Датч съехал с дороги, углубившись в лес на время — не хватало ещё нарваться на случайных свидетелей. Майка вновь без протестов последовал за ним. Датч улыбнулся.       Высокие деревья смыкались над ними плетёным навесом, их корни змеились под копытами лошадей — но совсем недолго. Лес в этих местах и по природе своей был редким; теперь же тут и там он подменялся уродливыми просеками.       Миновав опасные участки, Датч вернулся на дорогу, по которой сновали зайцы и чёрные белки, сбежавшие из умирающего дома. Дальше его и Майки путь пролегал вдоль скалистого ската, почти над самым обрывом. Отсюда под ним виднелась только Ланахаси и будто бы девственные просторы по другой её берег — идиллическая картина, но обмануть себя было сложно — чахлый лес не мог заглушить доносящийся снизу шум: скрежетание хопперов, медленно ползущих по рельсам, тошнотворный стук горнодобывающих чудовищ; белые облака над рекой не способны были разбавить скверну, которой кашлял Аннесберг. Лишившись своего хозяина и терзателя всего лишь каких-то пару часов назад, сам он продолжал жить… своей упорядоченной и совершенно больной жизнью.       Датч, однако, решил остановить на сегодня поиски именно здесь, на обрыве, у подножия отлогого склона, обезображенного очередным скопищем пней. Не случайно — просто он нашёл то, что искал.       Пустой палисадник, ни куриц, ни конского навоза; запылённое снаружи и изнутри окно, облупившаяся краска на ставнях и наличниках, плющ, с аппетитом пожирающий угол… Этот выглядящий вполне уютным коттедж, был оставлен обитателями не один месяц назад.       Спешившись, Датч подвёл лошадку к коновязи у двери и наконец объявил:       — Похоже, мы приехали, Майка.       Майка, следующий его примеру, осторожно посмеиваясь, переспросил:       — Похоже?       — Да, — невозмутимо отозвался Датч. — Стоит, конечно, ещё проверить дом изнутри, но, сдаётся мне, сегодня мы отсюда никуда уже не денемся.       Майка прочистил горло, наматывая поводья на столбик. Датч испытывающе посмотрел на него: станет ли теперь роптать, засыпать вопросами? Наверное, это было несправедливо — Майка Белл не раз доказал ему свою преданность только за сегодня, он не заслуживал того, чтобы его терпение продавливали таким грубым образом. И всё же его молчание — до тех пор хотя бы, пока они не вошли — разливало по внутренностям Датча мёд.       Из дома пахнуло прохладой, когда Датч открыл незапертую дверь. Он был примерно таким, каким Датч его представлял. Ничего особенного: голые бревенчатые стены, затянутые паутиной, пыльный камин… Мебель, явно оставленная на тех же местах, где стояла в день, когда хозяин был здесь в последний раз. Над комодом висела фотография, на ней трое мужчин — братья, наверное. Интересно, что стало с тем из них, что здесь жил? Датч перевёл взгляд на оленьи рога над камином. Может, он был охотником. И правда… на кого охотиться в лесу, от которого остались только кости?       — Датч? — Майка, протанцевав к столу, опёрся на него рукой. — Ты… Что-то говорил о поручении? Так хорошо… я готов. Что будем делать? Кхм, здесь?       Датч благосклонно улыбнулся. Конечно, Майка уже заслужил свои ответы.       — Спать, Майка, — он ответил спокойно, как если бы говорил с ребёнком, которому приходится объяснять простые истины.       Майка растерянно моргнул и принялся рассуждать с забавной серьёзностью:       — Хорошо. Я постою на стрёме. Могу здесь, могу… могу патрулировать местность вокруг…       Датч перебил его усмешкой:       — Ты думаешь, старому усталому Датчу ван дер Линде понадобился охранник? О нет, мой мальчик. Спать будешь ты.       Майка явно опешил, но всё же коротко рассмеялся, пусть и растерянно, и вкрадчиво спросил:       — Зачем?       Датч одарил его долгим, как ему хотелось думать, пронзительным взглядом — и каким удовольствием было наблюдать, как выражение лица Майки сделалось вдруг почти кротким.       — Хорошо… — Майка шумно вдохнул через нос. — А ты?       — И я, наверное, — Датч пожал плечами, подходя к книжной полке в углу. Его пытливый взгляд пробежался по корешкам, указательным пальцем он вытянул случайную книгу из нестройного ряда и взглянул на её обложку — тут же заскучал.       — Будь добр, принеси дрова из поленницы, — попросил он не оборачиваясь. — У меня ноги промокли. Разожжём камин.       — Слушаюсь, босс, — протянул Майка, казалось, слегка расслабившись. Дверь скрипнула и закрылась за его спиной — только тогда Датч подошёл к столу, на котором нашлась ветошь, и брезгливо вытер свою руку от налипшей на неё паутины с книжной полки. Пошарив в шкафчиках у раковины, он отыскал закрытую коробочку печенья-ассорти, банку крекеров, скорее всего, задубевших, и — о чудо! — закрытую бутылку рома. Неясный его подъём становился круче с каждой минутой — это временное бегство, похоже, действительно было хорошей затеей с самого начала. Впрочем, если бы он бежал один…       Стоило только подумать об этом — колдовство развеялось.       В голове его мгновенно стало кружить лишнее. Пока он протирал пару стаканов найденным в комоде полотенцем, пока разливал ром…       Ленни. Артур и этот его кашель, который лишний раз напоминает о Хозее, о том, что он, Датч, не смог… И его же, Артура, неповиновение, приведшее к тому, что по лагерю теперь бродит очередной возможный Иуда, который ещё недавно был ему сыном. А может… И…       Дробовик в руках Сьюзан. Датч тряхнул головой, попытавшись отогнать непрошеную мысль, но она юркнула в его мозг и молниеносно в нём укоренилась, и мысль эта была столь же простой, сколь и гадкой. Глупая маленькая крыса мисс О’Ши ведь сделала ему большой подарок. Она наконец избавила его от… От… Не от одного бремени, от двух…       Майка вошёл в дом тихо — почему-то не с поленьями, а с ведром, заполненным водой.       — Подумал, — хрипловато бросил он, переводя взгляд с Датча на стаканы и обратно. — Может, ты захочешь умыться или попить?       Датч изумился. И правда, он же видел колодец снаружи! До чего замечательная идея… Удивительно, что она пришла в голову Майке, не слишком трудолюбивому, когда дело доходит до быта. Оттого казалась и милее. Да, умыться — это было бы вполне кстати. Он заметил капли воды на усах и бровях Майки. Его душевное равновесие снова качнулось — напряжённая эйфория обратно перевесила душное смятение. Этому не мешал даже настороженный взгляд соратника, скорее само присутствие этого взгляда и его обладателя… добавляло веса.       Поэтому, оставив шляпу на комоде, отмыв руки, лицо и шею, Датч последовал за Майкой, понаблюдал за тем, как тот набирает в поленнице древесину, а затем самостоятельно занялся камином. Проверив заслонки, принялся аккуратно укладывать дрова решёткой — крупные, сверху помельче… Он довольно усмехнулся. Да, костры ему не приходилось зажигать уже так давно, но он всё ещё…       — Датч, — Майка подошёл тихо и присел рядом с ним на корточки. — Надо убрать сперва, — поймав вопросительный взгляд Датча, он продолжил. — Чтобы легче было разжечь огонь, нужно убрать выгоревшие угли. И золу.       Датч помолчал, обдумывая услышанное. Конечно, Майка имел в виду вполне буквальную необходимость, вполне материальный огонь, если огонь вообще может считаться материальным, но сказанное Датчу так понравилось, что ему захотелось мысль эту запомнить. Повторить, посмаковать на языке, как бывало с некоторыми фразами, найденными им на страницах книг. От последнего он удержался, слова проглотил, и они улеглись в его желудке чем-то вроде: «Пепел старого должен развеяться, чтобы освободить место живому пламени»…       Когда инициативу перехватил Майка, дело осталось за малым и уже спустя полчаса, как раз к закату, они сидели у камина — на трёх расстеленных друг поверх друга одеялах, одно из которых Датч стащил с кровати, а два оставшихся отыскал в шкафу.       Датчу говорить не хотелось, и Майка словно это чуял. Молчание было приятным. Хоть он и высмеял предположение Майки о том, что позвал его себя сторожить — так оно и получилось отчасти. Каким-то образом Майке удавалось на подходе отгонять гнусные мысли, и даже когда он зачем-то их сам принёс, разбив установившуюся тишину, они не показались Датчу такими уж нежелательными.       — Слушай, Датч… — начал он, довольно выдохнув после очередного глотка. — Я хотел сказать… Я знаю, что сам без конца об этом говорю, но это только потому, что я волнуюсь… О нас. О… — он пожевал губу и добавил неохотно. — О семье. Но, всё же, Датч, знаешь, даже если Марстон и правда сливает информацию… В общем, я знаю — мы справимся. Как всегда. Сколько раз мы уже давали им отпор? Пинкертоны — да подумай сам, они всего лишь стая паршивых шавок, а ты, ты, Датч… — он помолчал, смотря на Датча как-то чудно́, а затем снова заговорил, теперь уже быстрее и увереннее. — Ты и я — мы точно справимся, мы выживем, — Датчу отчего-то захотелось потребовать, чтобы он всё же потрудился закончить свою мысль о «ты, Датч…», но Майка, поймав его взгляд, уже запальчиво продолжал, таким тоном, будто поправлял себя: — Не только мы, конечно, мекси… Эскуэла, Уильямсон — они не блещут умом, но хотя бы верны тебе. И баб мы прихватим — они балласт, конечно, но не такой уж и тяжёлый. Датч, я давно хотел сказать, у меня есть ещё пара хороших стрелков на примете. Тоже не самые смышлёные, но бойцы что надо — этого не отнять. Этот поезд…       Датч поспешно заставил его замолчать — буквально, положив большой палец на его губы. Глаза, а с ними и зрачки Майки расширились и Датчу стало смешно и… очень, очень приятно. От того, как Белл на него смотрел — уже не первый месяц на самом деле, а, может, с самого начала. Просто раньше он отказывался им, этим взглядам, верить.       Подумать только… Ещё недавно комплименты Майки казались лестью, которая должна была отторгать (и даже тогда, скорее, подкупала), теперь он их ждал, как фермер дождя. И взгляды эти… собирал старательно.       — О поезде, ограблениях и планах поговорим утром, — он отрезал и неохотно убрал руку с чуть приоткрывшегося рта. — Мы, мистер Белл, этим вечером в бегах. От… бегства и подготовки следующего, — решил он добавить, чтобы не вынуждать такого восхитительно послушного Майку мучиться в догадках.       — Хорошо, Датч, — Майка выдохнул и кивнул. Запил недосказанную мысль ромом, осушив стакан. Датч мягко усмехнулся и, вновь наполнив его из предусмотрительно поставленной рядом бутылки, сунул Майке в рот печенье из коробки, лежавшей рядом без дела — сам он был не голоден.       Речь Майки о выживании скорее успокаивала его самого, не Датча. Смерть никогда не была его главным страхом… Впрочем, виселица или шальная пуля неизбежно привели бы к его исполнению, так что он почувствовал благодарность.       Стены, потрескивание очага, тиканье часиков на каминной полке отрезали их от рокота "цивилизации", но не от шумов природы — он всё ещё мог слышать поющих и ухающих птиц за окном, шелест ветра. А ещё он слышал дыхание Майки — может, даже чересчур громкое, но не раздражающее, наоборот… Он вновь вперился в него взглядом.       Справедливо говоря, Майку сложно было назвать выдающимся красавцем. Но вот если побыть предвзятым… В его лице, в его глазах, в его движениях всегда таилось что-то такое… Что-то, заставляющее к себе возвращаться.       Датчу вдруг подумалось: а что если бы он встретил Майку многим раньше? Когда они были моложе… Что если бы Майка входил в старую гвардию, как Хозея, Артур… Джон? Какими бы они все проснулись сегодня? И где?.. Что, если бы у Датча был шанс принять его под крыло ещё мальчиком? Датч был старше Майки всего на пять лет, но и Хозею он всегда воспринимал прежде всего своим последователем, лишь иногда голосом разума — а порой и учеником.       — Ты можешь себе представить, что мы встретились бы раньше? Лет на двадцать? — он решил озвучить свою фантазию.       — Мы могли бы, — отозвался Майка задумчиво, отряхнув руку от крошек. — В семьдесят седьмом, вы, ребята, были в Огайо. И я тоже. Но вряд ли это было бы ми…       Датч невольно перебил его:       — Откуда ты знаешь?       — Прочитал в газете, — ответил Майка и кинул что-то невидимое в сторону камина — может, шерстяной катышек с одеяла.       — Ах да… — Датч протянул, вспоминая вырезку, которую гордо хранил Хозея. Да… курьёзный был случай.       И тут он задумался об этом основательно. Узнав, что возможность и правда когда-то прошла мимо них, он попытался понять, расстроило его в самом деле это или всё-таки… Нет, пожалуй, всё случилось так, как должно было. До недавних пор Датч был более высокого мнения о своём воспитании, но сейчас…       И… Майка слишком нравился ему таким — загадочным, диковатым… словно воспитанным койотами. Кто знает, каким бы он вырос рядом с ним?       Впрочем, Майка подчас казался Датчу мальчиком и теперь. Он с готовностью ловил его мысли, как любознательный ребёнок. Иногда выходил из-под контроля, как юноша — и как дитя возвращался туда неизменно, стоило лишь бросить строгий отеческий взгляд. Юноши, вероятно, испокон веков делились на циников и романтиков, и Майка был первым. Смеси детской честности (которая далеко не всегда равноценна истине) с этим молодым цинизмом ему тоже доставало, с лихвой — за это люди не любили его, они не хотели или не могли разглядеть за буйным, жестоким фасадом, за бравадой подлинное Майкино сердце — живое — сердце настоящего человека. А Датч… он не мог не смотреть и не видеть.       Датч потёр голень ладонью, убедившись, что его брюки окончательно высохли.       — Итак, мой дорогой, ты ведь помнишь, зачем мы здесь? — спросил он с притворной строгостью.       Майка кивнул, сделав ещё один глоток рома — на этот раз из бутылки.       — Я не шутил. Снимай шляпу и ложись спать, — противореча себе, он протянул руку и сам, сняв, отложил шляпу Майки в сторону, а затем бросил в него подушкой, которую взял с кровати.       Майка тихонько рассмеялся, как будто поддерживая неясную ему шутку — но всё же послушался, даже снял свой потёртый кожаный плащ и небрежно бросил его на кровать. Аккуратно отстегнул обе кобуры и положил рядом — по левую руку, а не между собой и Датчем.       Датч кивнул, подбадривая его, и он лёг на пол, подложив под голову предложенную подушку. Датч смотрел на него, всё ещё сидя попивая ром.       — Спи, — велел он, на что Майка снова фыркнул и закрыл глаза. Веки его слегка трепетали — быть может, он не привык… засыпать лёжа. Быть может, он не привык засыпать под пристальным вниманием — но Датча это не волновало.       Потянувшись к полке, он поставил туда недопитый стакан и, снова мешая своему же приказу исполниться, спросил:       — Майка… О чём ты мечтаешь?       Губы Белла дёрнулись и Датч приковал свой взор к ним. Ярко-розовым, почти неестественно, и такая… приметная у них была форма, с выемкой (которая часто придавала ему угрюмый вид) на нижней, окаймлённой белой трогательной полосой. А верхняя едва виднелась из-под золотистых усов.       — Мечты для тех, — хрипло проворчал Майка, — кто может позволить закрыть себе глаза.       Датч ласково улыбнулся. Его сегодняшнее вдохновение вело его по извилистой дороге. Но эта дорога пролегала по чистому полю, и конечная её точка была слишком хорошо видна с самого начала пути… Просто тогда он предпочитал смотреть под ноги.       Сейчас же, смело смотрящий вперёд, он лишь давал себе отсрочку. Последний шанс передумать.       Как будто Датч ван дер Линде когда-нибудь передумывал, если что-то решил…       — Ну вот, сейчас ты как раз из "тех", выходит. О чём мечтает такой циник, как Майка Белл, когда его глаза закрыты?       — Я не знаю, Датч, — Майка вдруг, нахмурившись, ответил так честно — без иронии в голосе. — Может… Сейчас, может, чтобы у нас всё получилось. Чтобы… Мы нашли это место, твой… рай, где нас никто не сможет…       — Укрытие? — Датч спросил низким голосом.       — Да, наверное, — Майка кивнул, всё ещё не размыкая глаз.       Повозившись с ремнём, Датч снял патронташ и кобуру с пояса и лёг рядом, подложив локоть под голову.       — Нашли… — повторил он с усмешкой. — Нашли. Тот, кто находит, мой дорогой Майка, — мудр. Но тот, кто продолжает искать — всегда свободен.       — Хорошо сказано.       — Да… — Датч улыбнулся, его свободная рука уже потянулась вверх. — К сожалению, не мной.       — А кем? — Майка выдохнул недовольно. — Этим… Эвелином Шмиллером?       — Да, — Датч рассмеялся, и его палец вновь лёг туда, где ему уже не первую минуту хотелось его обосновать — на нижнюю губу Майки Белла. На шрам, её пересекающий и спускающийся излучиной к краю подбородка. — Не нужно ревновать.       Майка, совершенно никак не протестующий против его прикосновения, открыл глаза и посмотрел на него умоляюще, и Датчу вмиг от этого стало жарко.       — Я не ревную. Просто по сравнению с тобой он пустое место.       — Не говори так, — пожурил Датч, но не слишком строго. Пока Майка говорил, палец слегка увлажнился, коснувшись ряда зубов. Он потёр сильнее, слегка оттянув губу Майки вниз, и тут же отпустил. На время. — Мы найдём наш рай, Майка. В конце концов, иногда и свободу можно променять на мудрость.       — Я знаю… — сказал Майка немного запальчиво, хоть и тихо. Его густые брови приняли такой очаровательный излом, что Датчу захотелось потрогать и их — так он и сделал, одним лёгким движением обведя левую. — Я тебе верю.       — Но на самом деле мы продолжим поиски и там. На Таити, где угодно… Любая земля — это не просто… место, сынок. Это больше чем грязь и небо. Они говорят, если прислушиваться. Рассказывают истории — о том, что было. О том, что быть могло.       — Я не слышал этого, Датч… — ответил Майка, без цинизма, которым он, без сомнений, окатил бы любого другого собеседника, а будто даже горько. А Датч невольно подумал, что и сам, по правде… Слышал больше в музыке… в книгах, так ярко звучащих в его голове, пока он читал. Читал о том, как важно научиться слушать. В самом этом учении он слышал многим больше, чем в шёпоте листьев и ветра, но оттого ему и хотелось освоить это искусство так сильно…       Майка внезапно его удивил — тем что продолжил:       — Может, из-за шума в своей голове, я не знаю… Но я знаю, что он стихает, когда ты говоришь. И я этого… совсем не понимаю.       Датча накрыло непонятной нежностью, но если бы это была только она… Что-то мутно-тёмное ворвалось ему в грудь, распространившись ниже… И выше, на его язык, которым он продолжил произносить слова, всё так же мягко и совсем чуть-чуть назидательно.       — А понимать и не нужно, мой дорогой. Чувства вообще не нуждаются в понимании. Ты бежал так долго, что забыл, что такое стоять и просто… чувствовать.       — Но ты ведь тоже не стоишь, Датч. Ты сам только что говорил о поиске, — Майка смешно запротестовал, а Датч не сразу даже нашёлся, что на это ответить, и это позволило Беллу продолжить свою мысль ещё более удивляюще. — И вообще, что если я начну чувствовать все эти вещи, которые… не для меня? — он смотрел на него так, будто действительно ждал от Датча, что он всё ему разложит по полочкам. Это было непривычно. Несносная мисс О’Ши, Сьюзан когда-то… Даже его дорогая Аннабель, редко задавали вопросы, когда он говорил с ними похоже. Впрочем, и таять от его слов у них редко получалось так, чтобы от этого по-настоящему растаял сам Датч.       — В чувствах нет совершенно ничего страшного, сынок, — он практически перешёл на шёпот. — У тебя удивительно живое сердце — плевать, что ты делал раньше… Или сделаешь.       — Возможно, ты единственный человек, который в это верит, — Майка тоже прошептал, и это было уже практически невыносимо… — Это заставляет меня хотеть того, что я всегда считал бредом для слабаков и дегенератов.       — Значит, ты мечтаешь о чём-то ещё всё-таки? — Датч ласково погладил его по щеке. — Я рад.       Датч никогда не хотел ни одного мужчину настолько, чтобы утруждать себя попыткой узнать, может ли это оказаться взаимным. Сейчас ему не нужно было узнавать. Майка лежал у него на ладони — он мог взять его двумя пальцами и рассмотреть со всех сторон… Это пьянило. Возможно, сильнее недосыпа и выдержанного рома.       Опершись на руку, он наклонился и поцеловал Майку — лишь коснувшись его губ своими, а сразу после языком нашёл этот маленький бесстыжий шрам. Майка выдохнул от неожиданности, но тут же открыл рот и слегка подался навстречу — Датч прижал его обратно к полу свободной рукой. Он целовал его глубоко и страстно, и так, будто награждал, но ему самому это было нужно — ему был так нужен Майка, его нерушимое плато посреди разваливающегося мира…       Рука сама потянулась к верхней из застёгнутых пуговиц рубашки Майки, а затем ко второй, четвёртой, шестой… И вот ничего уже не мешало ему нырнуть под красную ткань, провести рукой вверх, к груди, ощутив её милую мягкость…       Датч разорвал их поцелуй — чтобы посмотреть. На Майке всё ещё был его шейный платок и теперь это смотрелось так, будто он с самого начала планировал его соблазнить. Под рубашкой не нашлось, казалось бы, ничего неожиданного. Пухлый живот со смешным пупком — Датч успел его заметить ещё на Гуарме… А ещё маленькие, какие-то круглые совсем, и такие же тёмно-розовые, как его губы, соски — тоже… отчего-то смешные. И чтобы ни за что не рассмеяться, Датч принялся целовать шею Майки, над самым узелком платка.       — Что смешного, Датч? — выдохнул внезапно Майка, грудь которого так сладко вздымалась под тискающей рукой, и Датч изумился — он был полностью уверен, что ничем себя не выдал.       Датч оторвался от шеи с таким… глупым звуком, и это заставило его всё-таки хмыкнуть. Тут же, как бы извиняясь, он поцеловал Майку в щёку и пригладил его усы, которые, теперь он знал, так забавно находили на его собственные при поцелуях. Сейчас Датч не замечал вокруг его глаз тёмных кругов — всё что он видел, это их оправу из частокола коротких светлых ресниц. Их лазурь и янтарный центр — небо над пустыней.       Как Датч мог даже допустить мысль о субъективности этой красоты? Любой, кто её не признавал, отныне считался лишь жалким, безвкусным идиотом.       — Ничего, мой мальчик, — ответил Датч, уже открыто посмеиваясь. — Просто ты мне очень нравишься. А я думал, что уже на это не способен.       — А я думаю, что ты способен на всё, Датч, — и, казалось бы, это быстрое, заполошное замечание, а точнее, его неуместность, должны были рассмешить гораздо больше хорошеньких сосков, губ и боков, которые было так приятно сминать своими руками, но оно лишь сильнее возбудило Датча — так же сильно, как и всё перечисленное.       Он снова целовал Майку — в шею, в плечо, под ключицей… Губы нашли грудь, жадно обхватывая один из этих дурацких маленьких кружочков, сразу же вызывающе напрягшийся под языком. Датч невольно замычал, и его стон вошёл в удивительный унисон со стоном Майки. Захотелось услышать больше.       Он не знал, с чего начать.       И пока думал, он переместился повыше, заменив губы на соске пальцами, и снова стал любоваться Майкой.       Молли как-то раз заявила, что Датч — словно сладкий шиповник, а потом стала смотреть на него голодным щенком, требуя, чтобы он сказал ей, каким цветком могла бы быть она. Датча тогда это слегка разозлило, показалось вздором, хотя он мог бы с чем-то подобным прийти сам в иной день… «Клевер, моя дорогая», — пробормотал он, думая не слишком долго. Молли, казалось, обиделась, но Датч закрыл тему и вновь открыл свою книгу.       Чтобы сказать, каким "цветком" мог бы быть Майка, ему не нужен был вопрос, и думать не пришлось вовсе. Перекати-поле, конечно. Колючий, дикий… Вредительский. Такая же заноза для полей, как они, ван дер Линде — для закона. И красивый. Свободный.       Датч мог бы сейчас как следует разложить Майку на полу, или перевернуть на этот его прелестный живот… Он мог бы разорвать его на части, обуздать его окончательно и овладеть им. Майка ему бы позволил. Он мог бы… Желал ли он этого? О да, сейчас он желал этого больше всего на свете. Но разве не бездумное желание развратило когда-то Америку? Разве не эгоистичные попытки "цивилизации" обуздать Америку губят её каждый день?       И почему он подумал именно об этом?..       Впрочем, можно было самому себе признаться по секрету — он всё же немного лукавил. Кое-что казалось ему сейчас даже слаще, чем возможность взять Майку. Острее, чем ему отдаться. И он собирался поддаться этому — желанию.       Поэтому когда совсем, казалось, истосковавшийся Майка потянулся к его собственным брюкам, Датч остановил его руку на полпути.       — Почему? — спросил тот, явно уязвлённо. — Не хочешь? Тогда зачем?       Датч подвёл его ладонь к своему паху, и заставил почувствовать беспочвенность этого обвинения. Майка задохнулся, жадно сжав его там.       — Могу ли я попросить тебя кое о чём? Справишься? — он отпустил пальцы Майки и вновь провёл пальцами по его щекам, по скулам.       — Конечно, — Майка дышал так, будто долго преследовал кого-то или уходил от погони.       — Сделай себе приятно. И постарайся как следует. Я буду следить.       Майка посмотрел на него — долго и испытывающе, словно собирался в этот раз протестовать и спорить, и… подчинился. Он закусил губу и зазвенел пряжкой своего ремня, затем зашуршал пуговицами, неотрывно, как будто опасливо, следя за взглядом Датча. Тот не смотрел вниз — в другой раз он, быть может, обязательно сделал и это, на сейчас ему было интересно другое. Он придвинулся к Майке ближе, забрав у того подушку для себя и заменив своим предплечьем, и обнял его другой рукой, но мягко, так, чтобы ему не мешать. Он нежно поглаживал его по спине, пока Майка неуверенно приступал к действию. Датч его не торопил.       Он давно — а, может, и никогда ни от кого не испытывал такой… отдачи. Такой покорности, не скучной, но заветной и ценной, ведь человек в его объятиях самой своей сутью был покорен так же, как пикирующий ястреб.       Датч видел его нос, покрытый редкими веснушками, его гладкие щёгольские усы, его теперь чуть встрёпанные волосы, в свете камина сияющие, точно удачная находка старателя. Он не мог не прижаться к его губам вновь. И как только он испил новый, слегка беззащитный стон Майки, а затем взглянул в его глаза, отстранившись, его словно ударили плетью. Он понял.       Майка… Не какой-то гротескный Пекос Билл, воспитанный койотами…       Датч хотел бы ценить любое проявление природы, любую землю, одинаково — ведь все они были выше и лучше него. Но у него никогда не выходило. Стужа необжитых горных вершин в Амбарино были ему милее яркой Гуармы с её недобрым солнцем. Прерии Нью-Ганновера нравились ему сильнее, чем прибрежная равнина в родной Пенсильвании. Его куда больше влекла хвоя Вест-Элизабета, чем свисающий с квёлых деревьев нечёсаными бородами Лемойнский мох.       Он любил просторы Нью-Остина… Он любил их больше всего.       Майка не был воспитан койотами, он сам был — койот… стая койотов. Он не был ястребом — он был его криком, эхом этого крика, гуляющим по каньону. И нет… он вовсе не был никаким перекати-полем. Он был ветром, что гонит его по пустыне.       Корнуэлл, Бронте… Фуссар — все эти чёртовы отбросы были всем, что он ненавидел в Америке… Майка был всем, что в ней Датч любил.       Он был Западом.       В его тихом стоне, Датч впервые на самом деле услышал его — шёпот стихии, который так мечтал уловить, но не мог, как ни силился.       И ему вдруг показалось… Или он просто себе загадал, как в детстве… Пока жив Майка Белл — Запад будет жить. "Новая эпоха", о которой они продолжают твердить, не настанет в этом краю — пока Датч ван дер Линде не позволит.       Внезапное осознание пронзило его, и его вожделение показалось почти болезненным — но он лишь продолжал обнимать Майку и жадно смотреть в его глаза.       Говорят, девушка хороша до тех пор, пока не знает, что она хорошенькая. Глупости — Датч всегда думал.       Зато Майка Белл, не подозревающий, насколько он драгоценен и почему… вдруг показался ему самым невинным и оттого самым порочным, пленительнейшим существом. Такой прекрасный. Такой жестокий и честный.       И это существо трепетало и томилось в его руках. Его движения ускорялись, дыхание сбивалось, но он — даже без приказа — не закрывал глаза и не отводил взгляд — настоящее чудо… И когда он хрипло, беспомощно застонал — на этот раз громче, и замер, Датч обнял его крепко, прижал к себе, поглаживая, словно баюкая и зашептал ему на ухо:       — Будь я сухим листом, что ты мог бы нести… Будь я облаком и волной…       Майка, пытающийся отдышаться, хрипло, растерянно рассмеялся и переспросил, уткнувшись ему в грудь:       — Чего?       Датч лишь улыбнулся и достал из кармана жилета шёлковый платок, которым вытер его руку и свои брюки.       — Можно я теперь… — Майка начал с напором — таким же тоном он мог предложить убить кого-то ради него. Он положил большой палец на его, Датча, скулу и потёр. — Я хочу, чтобы ты тоже… Можно, я хотя бы отсосу тебе, Датч?       Датч покачал головой.       — Нет. Ты и так очень хорошо справился. Точно так, как я хотел. В следующий раз… всё будет. Обещаю, — Майке удалось каким-то образом одновременно просиять и нахмуриться, но, но Датч смыл морщинки недовольства с его лба одним невесомым поцелуем. — Датч ван дер Линде держит обещания, — добавил он игриво.       — Ладно… я знаю, — промурлыкал Майка послушно и обнял его как-то собственнически.       — Спи, — шепнул Датч, бережно погладив его по волосам, сыпучим, словно песок. В этот раз он не собирался больше задавать вопросов. Майке нужно было набраться сил.       И Датчу тоже.       Он боялся, что когда возбуждение спадёт, и весь вечер гуляющая где-то усталость всё же настигнет его, наваждению не останется места в душе. Но этого так и не случилось. Засыпая, Датч любил Майку — так же, как любил мечту.