Реквием западному ветру

      Майка проснулся на закате. Хотя из нутра шахтёрской вышки, конечно, никакого заката видно не было — он понял, что это вечер, лишь по тусклому свету, лезущему в щели. В печи трещали дрова, но холодно всё равно было дико — Майка машинально дыхнул на задубевшие пальцы, обдав их сизым облаком пара.       И тут он вспомнил.       Датч.       Датч! Снова был с ним. Майка просыпался так каждый раз в последнее время — с тех пор, как он и Датч объединились. Всё никак не мог поверить — после всех этих лет это было правдой — не бредовым сном, не выдумкой его двинутой башки…       Он глупо ухмыльнулся и огляделся с кровати, на которой днём задремал сидя.       Датча здесь не было. У Майки похолодело в животе — а что если он… снова ушёл?       Он привычно потёр грудь запястьем, просунув руку под борт плаща. Встал, чтобы проверить сундук.       Давным-давно, когда Майка был ещё соплёй, папаша как-то раз взял его с собой на сомов. Тупорылый малолетний Майка, упустив наживку, незаметно скользнул за спину отца и стал как можно тише копаться в его сумке, пытаясь найти новую. Вместо банки червей дьявол подложил в его руку револьвер Майки Белла Первого, который Второй неизменно носил за собой.       Майка третий бросил на отца вороватый взгляд — тот стоял по щиколтку в воде, закатав штанины до колена, ссутулившийся и тощий, как засохший подсолнух.       Майка знал, что если он увидит своё (теперь уже своё) оружие в его руках… это не закончится ничем хорошим, но всё равно не смог удержаться — пряча руку в сумке, он взвесил револьвер на ладони — удивившись тому, каким тот был холодным и тяжёлым. Показалось, что он держит в руках власть. И свободу — и это было по-настоящему дурманяще. Он захотел хотя бы одним глазком взглянуть, как засияет этот гладкий металл, если показать его солнцу.       Конечно, отец заметил.       Закончилось всё так, как и должно было. Не хорошо. Но и не плохо.       Он подозвал Майку к воде и попросил протянуть ладонь, которой тот лапал его наследство. Майка послушался, а папочка, недолго думая, со всей силы всадил ему в руку крючок, измазанный в рыбьей крови, и потянул вверх. Крючок был не таким уж острым, чтобы с лёгкостью проколоть Майкину дрожащую руку, но и его отец не был слабаком.       Позже Майка, конечно, понял, что сделал отец всё правильно, если ему не хотелось, однажды проснувшись, увидеть слабаком уже своего сына, да и гнев его вполне понимал… но в ту минуту его захватила обида, такая бешеная, что больше всего ему захотелось со всей силы вгрызться в отца зубами и оторвать от него кусок. Но он выстоял, как мужчина. Не стал кусаться, но и ныть не стал — слёзы иссушились отцовским взглядом, не успев толком выступить. Потом он вытащил крюк, дал Майке тряпку, смоченную виски и велел перемотать.       Рана заживала долго, горела и подтекала гноем, но Майке очень быстро стало всё равно.       Через пару дней произошло что-то более значимое — отец подарил ему первый собственный револьвер. И взял с собой на дело. В тот вечер, пока отец, чертыхаясь, копался в багажнике дилижанса, Майка стоял над трупом кучера, карманы которого только что обчистил. Глядя в его стеклянные глаза, он думал о том, что мёртвый человек совсем не похож на мёртвую рыбу или даже собаку. О том, как странно смотрятся красные от крови зубы этого мужика — никак не о своей тупой царапине. Он одним пальцем гладил сокровище, заботливо уложенное в изношенную кобуру. Он больше не чувствовал боли — даже в воспалённой подёргивающейся ране. Майка вообще не мог вспомнить, что он чувствовал в тот момент — и в тот, когда отец пихнул его в плечо и бросил: «Молодец, сынок». Наверное, он был счастлив.       Оставив его, Датч воткнул ему такой же, только побольше, крючок в грудь — прямо в середину. Но вот беда, вытащить его было некому — он ведь ушёл. У самого Майки никак не получалось. Крепко засел, сука, зазубрины мешали.       К крюку "Датча" оказалась привязана леска, и на этой леске Майку болтало из стороны в сторону, как полудохлую рыбу, все последние семь лет.       Иногда Майке жгуче хотелось сдохнуть и оказаться в аду. Он собирался найти там Датча, чтобы убить его. Второй раз — ведь если они встретятся там, Датч должен быть умереть до того в первый. Мысль о том, что кто-то другой может убить Датча, вызывала у него ярость. Ревность, которой какой-то там черножопый итальяшка мог только позавидовать.       Он мечтал найти Датча на Земле и спасти его ещё раз, чтобы снова заслужить место рядом с ним — хотя бы у его ног.       Майка хотел Датча.       Он ненавидел его за то, что тот украл у него возможность даже дрочить, не вспоминая о нём.       Клиту и Джо категорически было запрещено упоминать имя, начинающееся на "Д".       Но наказание было гораздо жёстче, если они недостаточно бодро поддерживали разговор о Датче, когда его заводил подвыпивший Майка. Как-то раз Клит заметил, что они, вообще-то, его толком не знали — ему пришлось хорошенько об этом пожалеть. Конечно, они не знали! Как он, жалкий облезлый крыс, осмелился даже подумать о том, что мог знать Датча?       Майка убивал, думая о Датче.       И трахался, думая о нём — всего несколько раз за эти годы, потому что это всё равно было не то. Не то, что так и не случилось — а он! блядь! обещал! Поэтому после иногда он снова убивал.       Услышав скрип половиц над головой, Майка облегчённо выдохнул и тут же бросил возиться с замком на сундуке. Всё в порядке. Датч здесь.       Одёрнув плащ и пригладив усы, он вскарабкался по лестнице. Датч стоял у ограждения смотровой площадки, опершись задницей о бочку и зачем-то поставив согнутую в колене ногу на край пустого ящика. Он смотрел на юг.       Майка застыл, не зная точно, зачем он сюда поднялся, но, шмыгнув носом, усмехнулся, выдыхая клочья пара:       — Внутри слишком жарко для тебя, Датч?       Датч обернулся, у Майки защекотало в затылке, и горло сжалось — от этих глаз.       Конечно, Датч вытащил крючок, о котором сам не подозревал, стоило ему появиться. Майку больше не мотыляло туда-сюда, он просто плыл, рядом с… За Датчем, пытаясь догнать и поравняться. Хотя дырка, конечно, так просто не затянулось. Ну и плевать.       Он медленно подошёл; стараясь как можно небрежнее, облокотился на ограду, встав рядом с Датчем, и тоже бросил короткий взгляд вдаль. Впереди распростёрся целый штат, он тонул в жидком розовом тумане.       Майка хотел ещё раз попытаться, спросить что-то вроде: «осматриваешь владения?», но не успел, потому что Датч посмотрел куда-то будто сквозь него или… чуть над ним, и спросил сам.       Он должен был ожидать этого вопроса, наверное, с самого начала, но не ждал, не думал о нём и не хотел Датчу на него отвечать.       — Всё хотел спросить... Зачем ты это сделал?       Майка, мать его, понятия не имел, что на это сказать.       Он предпочёл бы просто… ещё одно наказание — такое, чтобы сразу и понятно, побольнее пусть, но только покороче в этот раз. Он бы выбрал сделать для Датча что-нибудь — что угодно.       Что угодно… Отдать ему все деньги? Хорошо, только пусть тратит их на свои мечты рядом с Майкой. Сделать из своей банды датчево личное войско? Пожалуйста, только Датчу вряд ли нужны его подонки. Что ж, он готов всех их выгнать. Он готов перерезать им глотки по очереди, если Датчу они будут мешать.       Только не… вот это вот.       Он, вообще-то, никогда не чувствовал вины, но порой всё равно злился на самого себя — сильнее, чем кто-либо другой за всю его жизнь — а он, как никто другой, мог злить людей.       Он был идиотом. Он должен был убить Моргана раньше. Он должен был увести Датча раньше. Он мог что-нибудь…       Но он не мог держать рот закрытым, когда его схватили. Его бы просто убили — и кому бы помогло, если на заднем дворе логова ищеек, в грязи и дерьме, валялся бы избитый и дохлый герой, пока эти самые ищейки в очередной раз, прекрасно справившись без него, шли по следу банды идиотов? Датч остался бы совсем один — не считать же кучку слабаков и ничтожеств, которых он столько лет таскал на своих широких плечах, достойной ему компанией?       Он не мог открыть рот и рассказать — Датчу, о том, что произошло. Он хорошо помнил взгляд, которым тот наградил мисс Шлюхли О’Ши, перед тем, как та была пристрелена старухой и сожжена, как овца с почесухой.       Даже если бы Датч его пощадил… Нет… он не мог встать в один позорный ряд с чахоточником и шраморожим, которые на самом деле понятия не имели о том, что такое настоящая преданность. Они заслуживали разочарования Датча, а он нет — потому что он в Датча верил. Тысячи Хренкертонов могли сидеть на его хвосте — какая, к чёрту, разница, если хвост этот — дракона, которому ничего не стоит их смахнуть одним движением. Испепелить одним взглядом…       — Я… — Майка облизал губы. Нет… раньше времени начал, нужно что-то нормальное сказать, чтобы… Чтобы сработало, чтобы это устроило его, но как теперь понять? Как вообще…       Датч усмехнулся и вдруг… протянув руку, небрежно погладил его по голове — как смахнул дорожную пыль с лошадиной гривы. Майка уставился на него во все глаза. В его груди что-то дрожало, так сильно, что хотелось это что-то выкашлять.       — Волосы, Майка? Зачем ты поменял стрижку? — спросил Датч и добавил: — Мне нравились твои волосы.       Майка выдохнул и ему стало будто бы… страшно или… что-то другое, и внутри закололо, и ему показалось вдруг, что он может найти защиту и спасение только в одном месте. И ему стало паскудно и тошно от себя, от того, что защита ему эта нужна, от того, что он такой нытик и слабак. Но Датч, словно бы прочитал его, как одну из своих книжек, и почему-то захотел его стыдное желание удовлетворить.       Он одним движением забрал его в это самое место, убежище — притянув к себе и уложив его голову в свой сгиб шеи. И почесал, как эту вонючую шавку, которую выблядок Марстона притащил тогда в лагерь.       Майка почувствовал, как рана в его груди затянулась — мгновенно и без шрама.       — Не знаю, — пробормотал Майка. — Мешались.       — Да? — переспросил Датч ровно, и Майка тут же выпалил правду, просто на всякий случай:       — Стал замечать своего папочку, когда случайно смотрел в отражение. Не сказал бы, что мне так сильно это было нужно.       Ему и правда было не нужно. С папочкой он без драмы окончательно распрощался ещё в девяносто девятом — как тот сам его однажды научил, заставив пристрелить захромавшую лошадь и украсть новую.       В лагере на севере от Строберри Майка тогда оставил его без сожалений, потому что у него было, что забрать взамен.       — И как, помогло? — тон Датча ничуть не поменялся, но, хотя он был совершенно прямым и твёрдым, как чугунный рельс, Майке показалось, что он проваливается в него, как в снег.       — Ну… я стал видеть своего деда, — он усмехнулся и нагло обнял Датча в ответ, подняв на него взгляд. — Не то чтобы я очень… хах-хх, доволен…       — Надеюсь, все остались живы… — Датч сказал чуть тише, глядя на него своими чёрными холодными глазами. Казалось, хрустнул лёд, и Майка тут же начал тонуть ещё и в них. — Я имею в виду цирюльника.       — Пусть это останется моей тайной… — протянул Майка с ухмылкой, и не выдержав, наконец спросил: — Так… что дальше, Датч? У нас теперь есть деньги… Банда. И ты… Ты можешь всё. Мы можем сделать, всё, что когда-то хотели…       Датч оттолкнул его слегка, выпустив из своих рук. Майка неохотно отстранился, но нашёл его ладонь, взяв ледяные пальцы Датча в свои. Теперь, когда Датч точно его принял, ему не терпелось… Он не мог не лезть, не льнуть, он хотел требовать.       Но чёрт возьми, он всё равно был готов действовать! Конечно, он ни черта не понимал в мечтах Датча, и понятия не имел, что Датч постоянно ищет, куда ведёт его путь, но он был готов стать кем угодно на этом пути — его револьвером, сметающим помехи, молотовым в его руке, его шпорами, его седлом…       Датч не забрал у него руку, зато едва заметно улыбнулся.       — Наш век уходит, Майка. Дикий Запад… Окончательно угас.       Майка кивнул осторожно, пытаясь придумать, что на это ответить, чтобы Датчу понравилось, чтобы оказаться приглашённым на эти похороны и получить разрешение скорбеть рядом с ним.       — И… Что теперь? — решил он в итоге прощупать почву получше. Он знал Датча и вряд ли смог бы поверить, что тот собирается сдаться.       — Я хочу его воскресить, — ответил Датч просто. — Разжечь заново.       — Хорошо, — Майка снова торопливо кивнул. Он становился сильнее с каждым мгновением. Его переполняла чистая радость, восторг, азарт. Какими бы безумными ни были его планы — Датч способен на всё. Как и Майка в этот раз — ради него. Только ради него. — Я готов. Я сделаю всё, что от меня нужно, Датч. Обещаю.       — Я знаю, сынок, — отозвался Датч. И когда Майка подошёл к нему вплотную, он не оттолкнул его больше — нет, он наклонился к нему, и спрятал холодный нос в его волосах.       Пока они были здесь, горы успели посинеть, как труп, долина внизу вовсе стала чёрной. Но солнце будто бы нырнуло не за гору, а прямиком в его горло и провалилось вниз, и там, внутри, оно больно и сладко жгло его, и, казалось, если он откроет рот, оттуда польётся свет. Майка ни с чем бы это не спутал. Он знал, что запомнит этот момент, и что это было за чувство. Навсегда.