N.O.A.

Непогода бушует с яростью. Хоть вся безопасная и пригодная для жизни территория и находится под прозрачным куполом, если не знать об этом, кажется, будто нет никакого купола, и природа на самом деле разгулялась. За окнами шумит дождь, срывающийся с небес сплошными потоками, ветер воет, подхватывая листья, заставляя деревья выгибаться под его натиском. Улица выглядит мрачной и неприветливой: темнота, нарушаемая лишь редкими бликами уличных фонарей, и лужи, которые теперь кажутся настоящими озёрами. Холод, сырость, бесконечный шум — всё это остаётся за дверью. В квартире же тепло и тихо, хотя отголоски бури всё равно пробираются сквозь стены. Влажный запах, принесённый на одежде гостя, смешивается с уютным ароматом дома — древесины, шерсти кошек, слабого запаха чая, который ещё недавно стоял на столе. Свет в комнатах мягкий, приглушённый, и тепло от пола наполняет пространство особенным ощущением защищённости, почти обманчивым. «Альбедо, ты с ума сошел? — он сидит на кровати в своей комнате, опустив плечи и сложив руки перед собой. — Реально пожалел его и пустил к себе? Он столько нервов уже вымотал. Да и я же боюсь его, и при этом… правда пустил?» Медик старается сохранять невозмутимость, хотя внутри него всё дрожит от страха. Звуки, доносящиеся из ванной, заставляют его сердце сжиматься с каждым всплеском воды или шорохом ткани. Дотторе — тот, кто вызывает у него этот всепоглощающий страх, — сейчас совсем рядом, за тонкой дверью, и это знание давит куда сильнее, чем стихия за окном. «В своем доме я должен быть в безопасности, но ведь на самом деле это не так, — вздыхает. — Тогда Ноа не защитила меня… Того маленького и слабого меня, которому некого было просить о помощи. А сейчас? Что я буду делать, если Док тоже двинутый, как и его ненормальный брат?» Он старается сосредоточиться на своих кошках. Те, словно чувствуя его состояние, уютно устроились рядом. Одна свернулась клубком у его колен, другая осторожно улеглась на подушке у плеча. Их мягкие тела и тихое урчание должны были бы успокаивать, но вместо этого лишь усиливают контраст: безмятежность животных и его собственное напряжение. «У меня нет оружия… нет ничего. А за ним физическое превосходство, это очевидно. Альбедо, ты сходишь с ума, — он мысленно взывает к себе. — Док ни разу не позволил себе ничего, чтобы я допускал подобные мысли. Он давил морально, но ведь не применял ко мне физическое насилие. Может, я зря себя накручиваю?» Мысли бегут хаотично, возвращаясь к тому моменту, когда он вышел и пригласил гостя внутрь. Он помнит взгляд алых глаз — холодный, оценивающий, от которого по спине пробежал ледяной холод. Помнит, как голос дрогнул, хотя он сразу же взял себя в руки, стараясь не выдать ничего. Сейчас этот страх пульсирует где-то в груди, и Альбедо старается его задавить, как всегда, но тело не подчиняется: пальцы дрожат, дыхание становится чуть более глубоким, чем обычно. «Я в одной квартире с ним. Практически в четырех стенах. Может, закрыться в комнате? А он пусть сидит на кухне? Разве это не будет странным? Почему я так сильно его боюсь? Есть основания? Предчувствие? Или всё из-за «него»? Я не понимаю». Он пытается убедить себя, что ничего не случится, что Дотторе — всего лишь человек, что его страх — это всего лишь игра воображения. Но каждый стук воды в ванной вызывает в нём острый укол тревоги, каждый гулкий удар ветра по стеклу усиливает чувство, что он оказался в ловушке. «Зачем я впустил его… зачем пожалел? Зачем, Альбедо, зачем? Сам загнал себя. Нужно найти что-то для самозащиты. Может, принести с кухни нож? И что с ним делать? Я же… я смогу? — он протягивает руки и смотрит на свои дрожащие пальцы. — Направить нож на живого человека… смогу ли я?» Ветер за окном бьётся сильнее, дождь словно барабанит уже внутри его головы. Но он остаётся неподвижным. Его лицо сохраняет маску спокойствия, которую он носит уже который год. Никто бы не понял, как сильно его раздирает изнутри, увидев его сейчас. Даже сам он, возможно, уже не различает, где заканчивается страх и начинается эта холодная, неестественная невозмутимость. «Бред… просто бред. Он ведь уже не первый раз мотает мне нервы. Почему именно сейчас я так остро реагирую? Ещё и эти мерзкие сны. С ума схожу». Дотторе выходит из ванной, оставляя за собой тёплый пар, словно размывающий границы между его присутствием и всем остальным. На нём широкое худи и мягкие домашние штаны, немного великоватые, отчего он кажется более расслабленным, чем это должно быть. Волосы ещё влажные, пряди липнут к лицу. В руках он держит полотенце, лениво вытирая им шею. — Твои вещи… такие мягкие и тёплые. Почти как ты, — произносит он с легкой усмешкой. Его голос звучит обманчиво тепло, но в словах слышится что-то колкое. Он садится на стул за письменным столом. Альбедо же сидит на кровати, неподвижный, словно камень. Его взгляд, устремлённый в сторону, избегает встречи с глазами Дотторе. Внутри него всё сжимается, но лицо остаётся бесстрастным. Он словно слышит эти слова сквозь плотную пелену страха, которая затягивает его сознание. — Это просто одежда, — отвечает он ровно, почти монотонно. Голос чуть ниже обычного, словно слова приходится выталкивать из горла. — К тому же, не моя. Моя на твою тушу бы не налезла. Доктор усмехается и откладывает полотенце. Он наклоняется вперёд, скрещивая руки на коленях. Его взгляд направлен прямо на хозяина квартиры, цепкий, пронизывающий. — Ты всегда такой… гостеприимный? Или я особенный? Тон его голоса вызывает у Альбедо внутренний всплеск тревоги, но он удерживает себя в руках. Его пальцы едва заметно сжимаются в кулак на коленях, а дыхание становится чуть глубже. — Я не люблю, когда у меня дома мокро. И дождь усилился. Только поэтому, — отвечает он с паузой между словами, тщательно выбирая их, чтобы звучать спокойно. Тот откидывается на спинку стула, словно ему действительно комфортно в чужом доме. Его взгляд не отрывается от лица Альбедо, а сам он явно наслаждается этой игрой. — Конечно. Это так похоже на тебя, — говорит он, на секунду прикрывая глаза, будто вспоминая что-то. — Ты всегда такой… правильный, собранный. Но знаешь, это даже мило. Слова коллеги врезаются в сознание, как острые лезвия. Альбедо чувствует, как страх усиливается, пробирается в каждую клетку, но он не даёт этому проявиться. Ещё одно мгновение — и он снова отводит взгляд в сторону, прячась за своей маской спокойствия, пока ледяные пальцы зарылись в шерстку рыжей кошки на коленях. — Ты ведь меня боишься, правда? — Дотторе произносит это спокойно, почти ласково, словно это всего лишь шутка. Альбедо напрягается, едва заметно выпрямляя спину. В груди всё сжимается, как будто воздух внезапно стал слишком плотным. Но внешне он остаётся собранным, лицо по-прежнему непроницаемое. — Почему ты так решил? Тот улыбается шире, наклоняя голову в сторону, словно видит больше, чем нужно. — Ну… Это видно, — он делает неопределённый жест рукой, указывая то ли на самого Альбедо, то ли на что-то вокруг. — Ты весь такой… напряжённый. — Это только твоё воображение, — отвечает Альбедо, чуть приподняв бровь, будто ему действительно всё равно. Он делает вид, что эта фраза его не задевает, хотя внутри каждая её буква отзывается холодным, неприятным эхом. — Слишком много на себя берешь. Дотторе хмыкает, поднимаясь со стула. Его движения медленные, почти ленивые, но в них всё равно есть что-то угрожающее. Он подходит ближе, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки. — Ты забавный. Всегда был, — произносит он, чуть наклонившись вперёд, чтобы заглянуть в лицо хозяина квартиры. — Ты меня заинтересовал ещё тогда, когда брат о тебе рассказывал. Показывал твои фото. Медик медленно поднимает на него взгляд. В глубине его глаз скрывается что-то, что Дотторе, вероятно, и хочет увидеть — страх, загнанный глубоко внутрь. «Фото…? Какие фото? — сердце гулко ударило в груди. — Рассказывал обо мне? Показывал меня? Значит… значит, Док всё знает?!» — Не перегибай, — Альбедо говорит тихо, почти шёпотом, но в голосе сквозит предупреждение. Тот выпрямляется, усмехаясь ещё шире: — О, я бы никогда. Мне ведь нравится, как ты пытаешься держаться. Это так… забавно. Ты убил его физически, а я сломаю тебя ментально. Так ведь интересней, да? Думаю, это справедливое наказание за твой поступок. Молчит. Сжимая пальцы сильнее, Альбедо буквально заставляет себя не отвернуться. В комнате становится слишком тесно, слишком душно, и даже буря за окном кажется теперь более далёкой и незначительной, чем человек, стоящий перед ним. — Зря только в дом тебя пустил. — Где же ты растерял всю свою уверенность? — Дотторе улыбается. — Или здесь, в своем доме, в четырех стенах со мной, ты чувствуешь себя более уязвимым, чем там, вдвоем в машине? — Я пойду делать чай, — Альбедо бережно укладывает кошку на кровать и встаёт. — Закрой свой рот, Зандик, и займись лучше делом. Меня не интересуют твои игры. — Делом? Каким это? — Я сегодня ничего не ел. Собираюсь готовить ужин. Вот и помогай, как благодарность за мою доброту сегодня. А то так бы и стоял там на улице под ливнем. — В ножки тебя поцеловать? — Обойдусь. Я и так после душа. Из-за тебя придётся снова идти. «Какой же ты лжец, Альбедо, — Дотторе смотрит на него сверху-вниз. — Это ведь ты убил его. Только ты мог это сделать. Плевать, что произошло между вами. Ты не имел никакого права отбирать чужую жизнь. Я знаю, что это был ты. Боишься меня? Правильно. Бойся».

***

Мастерская Инженера наполнена мягким светом от лампы, стоящей на краю большого рабочего стола. Повсюду разбросаны ткани, инструменты, коробки с деталями и кисти. Ин сидит за столом, слегка склонившись над листом бумаги. Его тонкие пальцы плавно скользят по поверхности, уверенно выводя линии карандашом. Он рисует с полной концентрацией, но взгляд то и дело выскальзывает из-под длинных ресниц, задерживаясь на сидящем неподалёку Хакере. Тот развалился в старом кресле в углу мастерской. Его руки сложены на груди, выражение лица слегка раздражённое, но взгляд выдает нечто иное — он явно чувствует себя неловко под таким вниманием. Однако, вместо того чтобы признаться в этом или просто отшутиться, он ворчит: — Ты бы хоть раз объяснил, зачем ты так пялишься. Как лабораторная крыса, честное слово. Инженер на это лишь улыбается, не отрываясь от рисунка. — Не крыса, а художник. Ты вдохновляешь меня, — отвечает он мягко, его голос спокоен, но в нем чувствуется скрытая игра. Хакер фыркает, отворачиваясь к окну, за которым бушует гроза. Разряд молнии на мгновение озаряет мастерскую. — Ага, вдохновляю. Прекрати, Ин. Это странно. — Странно? Почему? — Инженер поднимает взгляд. Голубые глаза светятся, будто он действительно не понимает, о чем говорит Хакер. — Потому что… — тот замолкает, ищет слова, но они как будто не приходят. В груди нарастает лёгкое беспокойство, что Инженер видит его насквозь. Блондин лишь хмыкает, откинув длинные волосы через плечо, и снова опускает взгляд на рисунок. Линии становятся четче, очертания фигуры — всё больше похожими на Хакера. Гладкие пряди волос, чуть нахмуренные тонкие брови, скрытая в глазах насмешка. Молчание тянется, нарушаемое только стуком дождя по стеклу и редкими раскатами грома. Наконец, Хакер снова нарушает тишину, но его голос звучит резче, чем он планировал: — Я не кукла, Ин. Хватит пытаться меня таким сделать. Тот не спешит отвечать. Он отрывает карандаш от бумаги, внимательно смотрит на набросок, а потом на Хакера. — Ты прав. Ты не кукла. Но ты прекрасный прототип. Хакер с трудом удерживает лицо невозмутимым, но в груди щекочет странное тепло. Ему хочется оттолкнуть это внимание, но ещё больше — сохранить его. — Прототип? — усмехается, но его голос вновь звучит резче, чем он рассчитывал. — Это что, очередной твой извращённый комплимент? Ин откладывает карандаш и складывает руки на столе, пристально смотря на Хакера. Его спокойствие лишь сильнее раздражает. — Если ты так воспринимаешь правду, то пусть будет комплимент, — отвечает с лёгкой улыбкой. Хакер скрещивает ноги и отворачивает голову. Он чувствует, как что-то неприятно и горячо перекатывается внутри. — Ты слепой, Ин. Вдохновляться мной… Ха! Ты бы хоть посмотрел, что ты рисуешь. — Уже смотрел. Прекрасная работа, — отвечает тот, не отводя взгляда. Эта фраза заставляет Хакера сжать кулаки. Он бросает на Инженера раздражённый взгляд, но видит лишь безмятежное выражение лица, которое не скроет даже респиратор, что ещё больше выводит из себя. — Ты издеваешься? — резко бросает он. — На кой тебе вообще рисовать меня? Найди что-нибудь красивое, если уж хочешь вдохновения. Инженер чуть приподнимает брови, но его тон остаётся ровным: — Я рисую то, что хочу, Хакер. И хочу я тебя. Эти слова звучат так просто, что Хакеру хочется рассмеяться. Но вместо этого внутри у него нарастает болезненное ощущение. Он не верит. Не может поверить. — Ты больной, — тихо, но резко шипит он, отворачиваясь. — Я урод, понял? Нечего тут рисовать. Инженер отклоняется на стуле, внимательно изучая его лицо, будто пытаясь прочесть скрытые слова за этими резкими фразами. — Урод? Забавно, как ты можешь говорить это так уверенно, — он снова берёт карандаш и возвращается к рисунку. — Если бы ты видел себя моими глазами, то сказал бы иначе. — Хватит! — Хакер вскакивает с кресла, едва сдерживая дрожь в руках. Гнев переплетается с чем-то ещё, менее понятным, менее контролируемым. — Я сказал: хватит! Инженер остаётся на месте, лишь поднимает на него взгляд. В его глазах нет ни тени страха или обиды, только тёплый, ровный свет. — Хорошо, — спокойно произносит он, кладя карандаш на стол. — Если тебе это так неприятно, я могу остановиться. Брюнет замирает, явно не ожидая такого ответа. Что-то в его напряжённой фигуре дрогнуло. Он видит, как Инженер отводит рисунок в сторону, будто готов действительно оставить затею, и внезапно ощущает, что не хочет этого. — Просто… — его голос ломается, он нервно убирает волосы с лица. — Просто не говори всякую чушь. — Какую именно? — уточняет тот, чуть наклоняя голову. Хакер бросает на него взгляд, полный борьбы с самим собой. — Что я… — он сжимает челюсть, но в конце концов выдыхает, чуть тише добавляя: — Что я красивый. — Ты можешь верить в это или нет, но я буду говорить правду, — Ин внимательно смотрит на него, и его взгляд становится мягче. — И ты красивый, Хакер. Даже если сам этого не видишь. Тот хмурится, снова опускается в кресло и натягивает на лицо своё привычное недовольное выражение. Но внутри всё бурлит. Ему хочется как-то парировать, сказать что-то колкое, но слова застревают в горле. Вместо этого он смотрит в окно, за которым всё так же бушует гроза. Художник же возвращается к рисунку, но теперь работает тише, почти не глядя на друга. Напряжение между ними, однако, остаётся в воздухе, и оно почему-то не кажется тяжёлым. Оно чем-то похоже на электричество за окном — резкое, дерзкое, но странно живое. Дождь продолжает барабанить по крыше, а гром сотрясает воздух. Хакер смотрит в окно, но видит лишь своё отражение — слегка искажённое стеклом. Его взгляд машинально опускается на руку, точнее, на протез. Пальцы шарнирного механизма неподвижны, но он знает, как ловко они могут двигаться, если надо. Эта мысль его злит и успокаивает одновременно. — Ты ведь сам понимаешь, что я не стою того, чтобы на меня так смотреть, — вдруг говорит он, нарушая тишину. Его голос звучит глухо, будто он говорит не с другом, а с дождём за окном. Инженер не поднимает головы, продолжая работать карандашом. Но его голос звучит ровно, уверенно: — Это тебе так кажется. — Нет, Ин, это факт, — Хакер поворачивается к нему, его лицо напряжено от гнева, который, впрочем, направлен не на художника, а на самого себя. — Посмотри на меня. У меня нет руки, нет ноги. Всё это, — он резко указывает на протезы, — это твоя работа. И да, ты сделал их отлично, спасибо. Но они только подчёркивают, насколько я… сломан. Художник делает паузу. Он откладывает карандаш, поворачивается к Хакеру и внимательно смотрит на него. — Сломан? — он произносит это слово медленно, словно пробуя его на вкус. — Если бы ты был сломан, ты бы не смог встать после всего. А ты стоишь. Даже сейчас. Хакер опускает взгляд, его фарфорово-белые пальцы слегка сжимаются, издавая лёгкий механический скрежет. — Не говори, будто это что-то значительное. Я всего лишь использую то, что ты мне дал. — И ты этим живёшь, — Инженер встаёт из-за стола и подходит ближе. Теперь он стоит напротив Хакера, слегка наклоняя голову, чтобы встретиться с его взглядом. — Твои протезы — это просто инструмент. Ты их носишь, но они не делают тебя тем, кто ты есть. — А кто я тогда? — в голосе звучит смесь отчаяния и злости. — Если не это всё? Блондин чуть улыбается, его голос становится мягче, но не менее уверенным: — Ты человек. Упрямый, агрессивный, иногда слишком колючий, но человек. А для меня — вдохновение. Хакер тяжело вздыхает, снова отворачиваясь. Его плечи напряжены, но он не пытается больше спорить. Гроза за окном будто бы отражает его внутреннюю бурю. — Мне не нравится, когда ты так говоришь, — наконец тихо произносит он, не глядя на друга. — Почему? — тот подходит ещё ближе, останавливаясь рядом. — Потому что… — Хакер ненадолго замолкает, с трудом подбирая слова. — Потому что это звучит слишком. А я не знаю, как на такое реагировать. И как принимать твои слова. Инженер молчит пару секунд, давая этим словам осесть. Затем он кладёт руку на спинку кресла и чуть нависает над другом. — Тебе не нужно ничего принимать сейчас. Просто позволь мне видеть тебя таким, каким я вижу. Хакер не отвечает. Его взгляд упирается в тёмное стекло окна, но он чувствует тепло, исходящее от присутствия Ина. Гром снова сотрясает воздух, и он коротко сжимает челюсть, пытаясь подавить дрожь, которая побежала то ли от страха, то ли от чего-то более глубокого. Ин продолжает стоять рядом, не двигаясь. Его присутствие заполняет спокойствием всю комнату, сглаживая резкие грани. Наконец, он опускает руку и осторожно касается плеча Хакера. Это прикосновение лёгкое, едва ощутимое, но брюнет вздрагивает, как будто оно обожгло. — Ты не один такой. В этом мире много тех, кому не хватает чего-то. Руки, ноги, веры или надежды. Но это не делает их уродами. Выдохнув, Хакер медленно поворачивает голову, глядя на руку Инженера на своём плече. Он хочет сказать что-то резкое, но слова застревают в горле. Вместо этого он нервно сглатывает. — Не делает, да? Глупый Ин. Когда Первый свергнет Ноа, когда система будет сломана, когда мы сможем жить, не прячась, что будет? Все эти «идеальные», все эти «люди». Думаешь, они примут нас? Уродов? Ин качает головой и чуть сильнее сжимает его плечо. — Уродами нас делают не потерянные части, а те, кто отнял их. Тот, кто решил, что имеет право ломать, уничтожать, — эти слова звучат неожиданно твёрдо, даже с ноткой гнева, который редко прослеживался в голосе Инженера. — Ты говоришь это так, будто лично знаешь, о чём говоришь, — тихо замечает он. — Знаю, — отвечает без колебаний. Его глаза встречаются с глазами Хакера, и в этом взгляде нет ни жалости, ни укоров, только решимость и какая-то странная, пугающая честность. — Я видел тех, кто ломает. Я видел, что они оставляют после себя. Инженер медленно проводит рукой вниз по его плечу, к локтю, там, где идеально гладкий металлический шарнир протеза. Его пальцы легко и нежно касаются холодного фарфора, будто это вовсе не бездушный механизм, а что-то живое. — Они оставляют пустоту, — продолжает Ин, его голос становится тише. — Но эта пустота не определяет нас. Мы можем её заполнить. Хакер отворачивается, снова бросая взгляд в окно, но теперь его лицо кажется чуть менее напряжённым. — Заполнить… — он фыркает, но не так резко, как раньше. — Легко сказать. Ин наклоняется ближе, почти что касается лбом чужого виска, чуть смягчая голос: — Легко не будет. Но ты уже это делаешь. Заполняешь эту пустоту каждым шагом, каждым движением. Даже своим ворчанием. Хакер хмурится, но теперь это скорее смешанный жест — что-то между раздражением и скрытой улыбкой, которую за маской всё равно было бы не видно. — Ты слишком много болтаешь, — наконец бурчит он. — Возможно, — соглашается, и его пальцы, всё ещё касающиеся протеза, чуть сжимаются. — Но если я замолчу, кто напомнит тебе, что ты на самом деле милашка, Ку-ни-ко? — Фу, не смей. — Ладно-ладно, молчу, — Инженер выравнивается. Снаружи очередной раскат грома сотрясает воздух, но теперь он кажется менее угрожающим. Хакер сидит неподвижно, напряжение в его плечах постепенно уходит. Ему всё ещё неуютно, но в словах Ина есть что-то, что проскальзывает внутрь, несмотря на все стены, которые он привык возводить вокруг себя. «Милашка, да? — он на секунду переводит взгляд на художника, который уже сел рисовать. — Милашки не убивают людей, глупый Ин».