Над пропастью

Тэён переминается с ноги на ногу и прячет замёрзшие руки в карманы. — Ну ничё, не в каменном же веке живём. Интернет, всё ещё, — проговаривает он почти по слогам, а затем устало улыбается и демонстративно пару раз покачивается взад-вперёд. Юта потирает шею и сжимает челюсти; ему в этот момент ужасно хочется то ли застрелиться, то ли застрелить самого Тэёна — во-первых, чтобы перестал пороть шутки, когда и так хреново. Во-вторых — чтобы не делал вид, будто всё нормально, когда всё совершенно точно нет. И хотя казалось бы — всего лишь переезд, всего лишь домой в Японию и всего лишь на пару лет, пока дела не решатся. Велика беда: люди так плакать должны, захлёбываясь своим счастьем, как ему повезло урвать шанс вернуться на родину, не вляпавшись при этом ни в какие неприятности. Однако Юта всё равно ёжится и ощущает, как у него в груди с каждой секундой, проведённой в этой консервной банке, наполненной злобными холодными людьми (иначе — «в аэропорту»), всё сильнее и сильнее разрастается неприятная тянущая пустота. Словно сердце оттуда кто-то вырвал, а после выкинул далеко-далеко — туда, где Юта, прикованный к терминалу дорогущим билетом и множеством обязанностей, никогда не достанет. Он медленно отводит взгляд, качает головой на какую-то очередную фразу старшего — и Тэёна моментально мажет от чужого несгибаемого пессимизма. — Ну что ты так, в самом деле, — бормочет он и притягивает Юту к себе. Объятия из-за толстенных курток между ними и гнетущей атмосферы выходят вымученными, однако Юта плевать хотел — он молча утыкается носом в чужую холодную шею и глубоко вдыхает аромат любимого парфюма. Старается запечатлить его в памяти и навсегда оставить где-нибудь на подкорке, чтобы потом долгими ночами его можно было вспоминать и тешить самого себя мыслью, что Тэён действительно не был выдумкой, и что однажды они снова увидятся. Тэён гладит его по волосам и выдыхает новую порцию шуток на ухо шелестящим шёпотом: — Да ладно. Ты от меня так просто не избавишься, так что не делай вид, что это конец света. Подумаешь, в Осаку вернуться на пару лет. Пустяки! И не из такого дерьма выбирались. Однако его хватка на чужих плечах становится крепче и отчаяннее, чем когда-либо, а улыбка на искусанных губах — слабее, тише и болезненнее.