Замкнутый пир | Convivium vitiosus

— Я не просто настаиваю, господа! — воскликнул Анжольрас в раже. — Я готов отстаивать свои слова с любым оружием! Вот так, секунда — и хрупкий цветочек приязни Грантера к мирозданию смят сапогом, измазанным в говне. Снова. Кружка наполняется, наполняется… Упс, не наполнилась, потому что мы щедро отхлебнули с краюшку. Нам очень, очень, правда, стыдно. До свидания. Поначалу такие моменты не расстраивали — они мгновенно сжигали с корнем всё, чем Эр представлял себя с начала времён, и оставляли позади одну тлеющую табуретку, в корпус которой встроена бомба на фитиле. Каждый раз он оборачивался к этому пепелищу и не мог осознать, что это от него. Это было всё рано что внезапно, ни с чего, проснуться, а вместо левой ноги — сахарная вата. Он даже не знал, что в мироустройстве есть такие свойства! Но время шло, и с ним приходили привычки, которые искажали верования. И весь Анжольрас — в целом, как смысл вещей, как гигантское полотно ручной вязки, — по-прежнему стоил в его глазах того, чтобы терпеть немного боли. В конце концов, это был его, Эра, выбор. Пока он привычно жалел себя, вновь и вновь проворачивая в себе по кругу причины, по которым жизнь его, несмотря на бесконечное существование, окончена, собрание закончилось и «Друзья» разошлись. В его тёмном углу как будто слегка рассвело: сам Антиной почтил его своим присутствием. — Возможно, я сейчас переверну твои представления об устройстве реальности, — сказал он с ложной скромностью. — но ты со мной тоже так сделал. Так что вот: если тебе здесь не нравится, ты не обязан сюда приходить. Грантер посмотрел на него снизу вверх с мутным удивлением. Невыносимо захотелось притянуть за руки, усадить к себе на колени, обнять и потеряться в этом лёгком тепле. В принципе, ради таких насыщенных болью порывов он и приходил, так что с убедительностью в тезисе получилось не очень. Возможно, мысли как-то ярче обычного отразились на его лице, а может, обычно к нему просто никто не приглядывался, но в этот раз между ними мелькнуло что-то странное, чего в этой жизни ещё не мелькало, и Анжольрас вдруг схватил его за жилет на груди и резко дёрнул к себе, заставляя встать. Эр даже не сразу включился сознанием в привычное движение собственных рук, придержавших его тонкую фигуру от потери равновесия. Золотая бровь на оказавшемся очень близко лице дерзко приподнялась. — Что? Есть возражения? Прописное совсем удивился. — Интересно. — сказал он то ли себе, то ли видению в своих руках. — Я, кажется, был достаточно отвратительным последние годы, чтобы тебе не хотелось здесь оказаться. Ответом был поцелуй: сначала лёгкий, но, чуть только получив ответ, Анжольрас довольно больно его укусил и яростно прошипел в губы: — И прямо сейчас ты немедленно объяснишь мне, какого чёрта ты это делал! Словно прерванный сон, тепло его тела покинуло Грантера. Юноша отскочил, необузданный, как пламя, сделал нетвёрдый шаг в сторону, секунду подумал, подтащил от соседнего стола второй стул и приземлился на него с выжидающим видом. Напрасно: древний дух ещё не совсем понял, что только что произошло, не говоря уже о том, чтобы решить, в каком ключе реагировать. — Я жду. — твёрдо сообщил Анжольрас. — Сегодня утром с тобой всё было прекрасно. Ты был нормальным человеком, внимательным и сосредоточенным, полным любви и заботы. Ты нашёл место Льву, ты всю ночь болтал с Гёссом, говорил со мной о лавандовых Альпах по дороге сюда. Вот только что! И вот опять ты потухшая лампа. Мутное стекло. Разбитая фарфоровая кукла. Мне и дальше тебя оскорблять, или мы объяснимся? — Вообще-то, — нашёл в себе силы заметить Грантер. — я не то чтобы против оскорблений от тебя. Юноша фыркнул, и по его взгляду было прекрасно видно, что он взял это на заметку. — Не переводи разговор. — Мне больно видеть, как тебя швыряет в шторм. — секунду назад Эр не собирался этого говорить, но слова будто сами вырвались из груди. — Вы говорили о повозках для больницы, Антуан, всего лишь о тележках с лошадями. Как это превратилось опять в революцию? Опять в войну? — Извини меня! — кажется, Анжольрас не понимал даже, откуда такая претензия могла бы взяться, настолько монолитно был устроен его мир без неё. — Раз ты слушал, ты мог обратить внимание, что мы пришли к этому логически, после долгого анализа экономической ситуации в стране, когда поняли, что из текущей точки просто не существует пути решения проблемы! Ты был здесь, ты прекрасно видел, как я тут битый час пытался склеить воду с воздухом! — Видел. Но ещё я видел, куда приводят попытки превратить воду и воздух во что-то, что можно склеить. Слова были сказаны. Эр не знал, что заставило его произнести их вслух: алкоголь, раздражение, потрясение, или, может, Гёсс своим щебетом прошлой ночью размягчил ему сердце и сломал выдержку; но зато точно знал, что после этих слов ему придётся сказать и все остальные. Анжольрас сначала взвился. Грохнув стулом, он вскочил и уже собирался сказать что-то резкое, о чём после будут жалеть они оба, но что-то в собеседнике заставило его замереть. — Это что-то из прошлого, да? — он медленно сел обратно и положил ладонь поверх руки Эра. — Что-то, о чём я не помню? После короткой паузы в комнате повисло веское хриплое: — Блять. — М? — Вот теперь ты загнал меня. — признал Грантер. — Ладно, да, чёрт возьми. Есть кое-что. — Ещё одна сказка? — в глазах Анжольраса мелькуло что-то робкое, похожее то ли на лукавинку, то ли на просьбу сорвать уже бинты с раны. — Не знаю. Сказки я складывал столетиями, подбирая каждое слово, чтобы развлечь собутыльников, но не выдать им главного. А это я не собирался никогда… Хорошо, просто… Дай вторую руку. Тебе в любом случае будет больно. Юноша закатил глаза, но послушался. — Ты драматизируешь. Грантер посмотрел на него серьёзно, как никогда. — Я смягчаю. Анжольрас нервно облизнул губы. Эр ещё минутку держал его за руки, пока искал слова, но вскоре отпустил. — Чёрт. Боже, я не знаю даже, с какого конца начать. — Как насчёт — с фактов? Без чувств. Без оценок. Так всегда проще. — Сказать-то просто… Ладно, вот как попробуем. В один солнечный день пятнадцатого века я шёл мимо одной деревни, где шёл сенокос. На вершине стога, одного из сотен, я увидел маленького ребёнка, полного решимости оттуда сверзиться. Как она туда попала — до сих пор не знаю, и тогда было недосуг выяснять. Я превратился в ветер, проник в стог и растормошил его так, что девчонка съехала вниз, как с горки на санках. Когда я, по-прежнему ветром, подкрался к ней ближе — увидел, что коленки у неё теперь разбиты, а на руках ссадины, но она не заплакала. И смотрела прямо на меня. И у неё в глазах было что-то, чего я никогда не видел прежде. Тогда я просто ушёл, но время бежало, всё менялось, а я всё никак не мог перестать о ней думать. Однажды я вновь оказался рядом, и не смог не найти её, и когда нашёл, пропал навсегда. — Так и являлся ей в виде ветра? — хмыкнул Анжольрас. — Нет. Хотя мог бы. Видишь ли, ей было решительно всё равно, в каком я виде. Она их не различала. Для неё я всегда был примерно одно и то же, как и все прочие. Она не видела ни плоти, ни времени — только дух. Чуть позже стало ясно, почему, но до тех пор я словно растворился. Позабыл всё, кроме неё. — Она оказалась волшебной сущностью? Грантер попытался вздохнуть, но горло сжалось. — Она оказалась избранницей Божьей. Руки Анжольраса в его руках дрогнули, словно он хотел прижать их ко рту, но сдержался. Он был умён и хорошо понимал в истории. — Ты влюбился в Жанну д’Арк. — Она никогда не звала себя д’Арк. Вообще не считала себя рождённой от тех людей, и, думаю, была права. Её тело, может, и создали смертные, а всем остальным небо наполнило её через первый взгляд вверх, как вода из графина наполняет стакан. — Ты поэт. — Нет, я язычник. Юноша неловко кивнул. — Так?.. — Так, на шестнадцатый год её жизни пришёл архангел. — Буквально? — Сходу не скажешь. Ангелы ни с какой стороны не люди. Я-то с рождения прикован к плоти, даже если всю вечность буду делать вид, что это не так. Во мне есть даже вздох, наполняющий мою душу страстью — последний след твоего дыхания, который однажды вернётся к тебе. — и Анжольрас мудро не стал пока цепляться за это, и Эр был ему благодарен. — Они от такого неизмеримо свободны. Я встретил Михаила в тот день, но не формой и не образом, а как будто сам воздух в доме изменился навсегда. В то мгновение Жанна смотрелась в зеркало, и когда она обернулась, я понял, что ничто в ней никогда не принадлежало мне. Всё это было приготовлено для них там, наверху, а меня не отогнали от неё, как собаку, только потому, что не заметили. Она сказала, что её место там, где нет света, и я пошёл с ней. — Здесь начинается часть истории, которая объясняет, при чём тут я? Это не должно было прозвучать нетерпеливо, Анжольрас этого явно не хотел, но Эр и сам знал, что слегка тянет, избегая последнего шага. — Год спустя она оказалась при дворе, как ты знаешь. Её не раз испытали, и никогда она не позволяла мне ей помочь — да и зачем бы, если её вела за руку другая сила, значительно выше меня. Когда для сомнений не осталось места, ей дали людей, среди которых — одного, которому король доверял больше всех. — Его звали Антуан? — Да. — Грантер улыбнулся, заметив в своём божестве недовольство статусом приближённого к монархии. — Его делом было беречь Жанну — никто ведь не знал, что это бессмысленно, — но заодно и приглядывать за ней. Ты можешь не хмуриться: короля он на самом деле не любил, но любил страну, и когда его заметили в бесчисленных сражениях с Англией, он решил, что влияние изнутри послужит ему лучше, чем исполнение приказов. Где бы ни была Жанна, он — ты — всегда был рядом с ней, а значит, и со мной. Иногда она тебе нравилась. Иногда ты её обожал. А иногда — чувствовал, что что-то не так. — Что-то и правда было не так, верно? — Анжольрас смотрел на него всё так же спокойно и внимательно. Он по-прежнему не понимал. — Эр, что ты натворил? Тот покачал головой и собрался с силами для последнего рывка. — Всё стало не так, когда начались недовольства, а имя Жанны стало превращаться в знамя, ведущее Францию в пропасть. Ты увидел, как пылающая страна балансирует на грани гибели, разрываемая пополам войной и восстаниями. Анжольрас отдёрнул руки ещё до того, как Грантер сказал правду: — Это ты натворил, а не я. Ты выбрал общее благо в обмен на одну жизнь. Ты поднял мост, Антуан. Настал момент, которого Эр боялся четыреста лет. Он смотрел в глаза человека, который знал, что сделал. И это было ровно настолько больно, насколько он себе представлял. — Почему ты не сказал раньше? — глухо спросил юноша. — Ни про то, что я бог, ни про то, что я предатель… Ничего не сказал? У Грантера был на это только один ответ. — А как ты собираешься с этим жить? — А как мне жить с тем, что я чуть вновь не совершил то же, из той же веры? Анжольрас вскочил со стула, схватил с вешалки свой фрак и выбежал из комнаты. Эр поколебался несколько минут, вначале угрюмо уговаривая себя оставить всё как есть, а потом – собирая мужество, чтобы честно закончить то, что начал. В пустой комнате стук отставленной бутылки прозвучал подобно грому.