Замкнутый пир | Convivium vitiosus

— Скажи мне, в чём смысл твоего существования? Ты же просто таракан в эпицентре глобальной катастрофы. Неужели тебе интересно жить в этой серой затхлости, чтобы в конце всё равно уйти ни с чем? Это было первым, что он услышал сквозь ватную пелену лихорадки. И ещё голос: — Ммм, Гёсс? Я не эксперт, но мне почему-то кажется, что с ним лучше оставлять кого-то другого. — Да не, смотри, ему нравится. Двадцатый век, у них там такое в моде: представляешь, примерно как салоны, только избы-нытильни. Из тумана, похожего на липкую кашу, медленно вырисовывались мысли, чувства, воспоминания. Слишком много воспоминаний, рвущих голову пополам. Он постарался извлечь из себя максимально осознанный хрип. — Глядите-ка, живой! — Грантер! Он приходит в себя! Ценная информация. Грантером его волшебный дух был всего сто лет назад. Значит, разрыв был слабый. Возможно, обошлось без жертв. Он открыл глаза. Было ясно, как молния: Ар понял всё, чуть только их взгляды столкнулись. Бинт, с которым он сосредоточенно возился до, деловито попрыгал куда-то под тумбу. Сколько отпечатков страданий несло это уставшее лицо, эти впавшие щёки, ужасающе чёрные тени вокруг глаз! Где-то глубоко внутри капитана эти детали отживали свою вечную крохотную жизнь; но даже в обычной памяти было бы неописуемо трудно их найти. Сердце вновь закололо виной и жаждой искупления. Если бы он мог помнить всё в каждой жизни! Пока Ар молчал, внимание раненого занял Гёсс. Капитан не помнил его «по жизни»: это значило, что для него этот мальчик ещё не родился. — Та-ак, а теперь сосредоточься, старик. — очень серьёзно велели ему. — Это очень важный вопрос. Мы просто извелись ждать ради него, пока ты проснёшься. — Мхм? — Тебе нужна кличка. Ну, прозвище. — мальчишка без особого раскаяния пожал плечами. — А то мы сами в себе запутаемся. «Здраво». — подумал капитан и попробовал пошевелить руками. Успешно: они особо не пострадали. Тогда он показал, как мог, процесс письма. Гёсс понятливо кивнул, и вскоре раненый смог вывести на листе три гордых буквы: Л Е В Ар взглянул на записку и весело фыркнул. — Может, ты и лев, да побитый. Раненый философски повёл руками. Умирают все. Словно в ответ на эту мысль, всё его тело вдруг вспомнило, как крепко его потрепали. Разноголосые сигналы завыли о ранах отовсюду одновременно, перебивая друг друга, смешиваясь и создавая перегрузы. Назвать в эту минуту, что конкретно у него болит, Лев бы не смог. Наперегонки с пыткой, пожирающей остатки сил, он схватился за карандаш. Приняв листок, Гёсс нахмурился, как грозовая туча. Посмотрел на Льва с сомнением, скользнул взглядом по его ранам. Коротко поколебался — и всё же кивнул. Через несколько часов у постели собрался совет. — Предлагаю в качестве первой повестки — голос нашего пострадавшего. — словно сквозь подушку, услышал капитан правильную чистую речь Анжольраса. — Грантер, неужели ничего нельзя сделать? — А что я сделаю? Из его связок теперь даже шнурка для ботинок не выйдет. Льву не нужно было смотреть, чтобы видеть, как Ар ёжится. В данный момент он единственный полностью понимал положение древнего духа, он один помнил всё, и как нарочно, именно он был лишён и сил, и голоса. Но смотреть на этот узел молча он тоже не мог. Капитан потянулся за карандашом, но пока он шарил по постели, Ар подошёл к нему сам. Погладил руку. Убрал волосы со лба. — Думаю, вы имеете право знать. — негромко сказал он остальным двоим. — Он всё помнит. — Это возможно? — оживился Гёсс. — Ты ведь сказал, что только на Той стороне мы способны всё помнить. — подозрительно протянул Анжольрас. Не дожидаясь версий Ара на этот счёт, Лев наконец нашёл карандаш и подтянул к себе листы. Записка вышла короткая: «Это больно». Прочитав её, Грантер нахмурился, но не удивился. — Что же, выходит, у нас теперь два твоих очень странных поступка, которые ты мог бы совершить только в чрезвычайной ситуации? В отношении двух разных инкарнаций. Которые, обе, совершенно случайно оказались здесь и сейчас. — подытожил Анжольрас. — Знаете, мне начинает казаться, что вся эта история с самого начала была не про Гёсса. — Слова завистника. — гордо парировал младший и тут же дёрнулся немного назад от неожиданного прикосновения к руке. — Ай, Лев! Дружище, ты хоть хрипи, пожалуйста, а затем уж хватай меня. Он развернул очередную записку и зачитал вслух: «Знаю больше, нужен голос» — Боже, что же вы со мной делаете! — Грантер схватился за голову. — Я работаю над этим, ладно? Не смей только помирать, тебя оттуда потом вечно ждёшь, как от волка толка. В ответ Лев издал страшноватый булькающий звук, помахал рукой, привлекая внимание, и с широкой кривой улыбкой ткнул пальцем в Гёсса. — Тоже правда. — согласился дух. — Что я?.. — Ты ведь — следующий он. — пояснил Анжольрас. — И ты уже здесь. Он хочет сказать, что никого ждать не придётся. Наблюдая за его манерой и жестами со стороны, любуясь этой лучистой рассветностью в каждом движении, капитан почувствовал сожаление. Бытие Анжольрасом было для него, по меркам мира, почти вчера. Он прекрасно помнил, как любил жизнь в этом образе, и как жертвовал ей, и как сгорал на глазах у всех, точно спичка под дождём, не от глупости, а по разумению. Помнил целенаправленность, дотошность и упорство в методах, которым так странно завидовать в собственных воспоминаниях. Если бы только знать: не поздно ли прибавить этой короткой, но такой пёстрой жизни ещё больше смыслов?.. Меж тем время шло к вечеру. «Антуан Восстающий» номер 1 спешил на собрание «Друзей Азбуки», где планировал говорить о фондах помощи медицинским учреждениям на гужевые повозки: ведь, если бы при больнице содержался подобный транспорт, Лев сейчас лежал бы с полным медицинским сопровождением, а не парой студентов старших курсов на дому. Ар, или, как его звали тогда/(сейчас?), Эр Прописное нарочито через силу плёлся за ним — впрочем, это раньше кто угодно с уверенностью сказал бы про нарочитость, а теперь-то, няньча разом трёх Антуанов, мог и правда устать. Возможно, его решили оставить одного, а может, он просто не успел отследить перемещения по дому юного Гёсса, который, казалось, вырастал из-под земли везде одновременно. Первые минуты тишины показались Льву оглушительными. Он провёл на войне полтора года. Война раскидывалась под его ногами, подобно долине, и каждый клочок земли был расчерчен рукой или мыслью, а каждый чертёж порождал вокруг себя какое-то (И)нфернальное | (И)нсектное | (И)сступляющее копошение, в котором не разглядишь ни отдельного шага, ни понятного лица. Тихо никогда не бывало. Он знал, что умрёт там — среди бесконечного брожения, которому не нужны ни смысл, ни цель, не будучи частью этой громадной машины, но вынужденный охотиться под её сенью. Он был готов. Кто же мог подумать… Огромная боль снова пришла лежать на нём, категорично, как кошка. Он чувствовал, как она подкрадывается снаружи внутрь, от кончиков пальцев к сердцу, расставляет ловушки и тиски на мышцах, как от одного звука её шагов веселее пляшет пламя воспаления под кожей. В ушах уже звенело, но ещё можно было услышать, как Гёсс входит в комнату. Лев из последних сил помахал ему. — Что, друг? — двойник склонился прямо над ним, но звучал, словно из очень далеко стоящей бочки. Лев указал глазами. Гёсс проследил и всё понял. — Сейчас, приятель, дай только шприц найти. — вздохнул он. — Зачастил ты с этим ко мне. Другие-то знают? Лев помотал головой. Точнее, попытался. Получились аккуратные перекатики в каждую сторону. Где-то по полсантимера. — Вас понял. — Гёсс успокаивающе потрепал его за плечо, умудрившись при этом не причинить ещё больше боли. Он оставался рядом всё время, пока перед глазами у Льва неспешно проплывали тонкие стеклянные галактики, а боль не исчезала, но переходила на другую частоту и звучала оттуда, как отдалённый оркестр в парке. Препарат вступал в полную силу за семь минут. К этому времени тело теряло связь с сознанием, освобождая его, и словно пряталось под тонкое прохладное одеяло, настолько лёкое, что можно было обмануть свой мозг: заставить его «потерять». И вот это состояние пришло до конца, как зима входит в свои владения. И Лев был искренне благодарен. Он успеет помочь друзьям, себе, миру и будущему ещё в паре дел но при жизни он трудился не покладая рук и честно заслужил немножечко кокаина для облегчения страданий. Меньше часа назад он сочувствовал Анжольрасу в его безвременном взрыве сверхновой? Зачем? Он ведь знал, что Анжольрас именно так и хочет, именно так и тербует, он сам им был, он сам требовал! Они всегда стремились умирать громко. Завершать жизнь произведением искусства. Искусство — прямая дорога в душу. Лишь бы только успеть вложить в него содержание. Он лежал и в блаженном равнодушии смотрел на спинку стула у кровати. В его глазах мир танцевал. И даже в Раю у Льва всегда находилось теплое место для соседа. — Да-а. Кайфово тебе сейчас. — мечтательно протянул Гёсс. — А в двадцать первом с кокаином туговато. Запрещено везде и супер-строго. А где можно достать — там с другим разбавляют. А что не разбавлено — полгода можно на работу каждый день ходить, чтобы один только грамм отвесили. Он достал из походной сумки капитана ещё одну капсулу и уставился на неё, откровенно борясь с собой и столь же откровенно проигрывая. Сам Лев ничего не подумал на этот счёт, а вот очень-очень отдалённая, в пещерах за горами живущая на воле свободная воля Льва из своих далёких далей не очень громко подумала: «Лучше бы сказал, когда закончится война». И когда прекратятся разрывы реальности. Прекрати их, пожалуйста, Господи. Мы с Аром просто хотели жить счастливо. — А знаешь. — уговаривая себя, мальчишка так и звучал, словно музыкальная шкатулка: монотонно, отвлечённо, безадресно. — Иногда я вот проведу вечер, пусть даже с кокаином, или ещё с чем похожим, и так хорошо от него, а главное — без снов. И наутро всё в порядке. А иногда… Усну — четверг. Проснусь — суббота. Но пятницы ни у кого не было. Не помнят, не знают, не было, а может, проспали тоже… В последний раз вообще — моргнул дома, здесь выморгнул. Страшно, когда такое, да? А без всего, всегда трезвым — ещё страшнее. Как без трусов под штанами. Если у Льва осталась хоть капля внимания, он постарается записать эту жалобу в свою магическим образом разблокированную, расширенную и укреплённую память. И отметит, что безобразный мальчишка подрезал у смертельного больного дозу кокаина. Ладно, это отмечать не обязательно.