Замкнутый пир | Convivium vitiosus

Если бы кто-нибудь спросил Гёсса, есть ли в подлунном мире что-нибудь, что необходимо ему до отчаяния, чего душа и тело алкают, как возлюбленные — свиданий, а младенцы — молока матери, он бы затруднился только с выбором между методичкой «Быт и нравы Июльской монархии» и гуглмапс. Часы показывали половину девятого вечера. Весь Париж спал без задних ног. Хорошо, возможно, не весь. Во дворцах и храмах наверняка что-нибудь происходило. Воровские общины в катакомбах тоже вряд ли смотрели сны. Но вот эта конкретная улица в паре кварталов от «Мюзен» не была ни дворцом, ни общиной, и поскольку застройка была мелкая и низкая, как в деревне, Антуан чувствовал себя Железным Дровосеком на Маковом поле. Здесь не было привычного, свойственного городам ощущения постоянного неодиночества. Остро не хватало знания, что в любой час, в любом районе с вероятностью в 90% ты не единственный бодрствующий на квадратный километр. И самое страшное — катастрофически не хватало звуков. Антуан был человеком мегаполиса до мозга костей, и мегаполис он мог обратить к своей пользе в любой ситуации. Что делать с этой плюшевой тишиной, давящей на уши, похожей на саунд-дизайн фильма-хоррора, он понятия не имел. Кажется, впервые за сознательную жизнь он стоял посреди улицы и не чувствовал себя вправе идти по ней вперёд. К тому же под ногами не было асфальта, а был неоднородный, частично выкопанный булыжник, коварно выворачивающий неосторожные лодыжки. Над всем этим великолепием снисходительно возвышались фонари, но ни один не горел, так что Гёсс так и не узнал, были они масляными или уже газовыми. Торчать на одном месте становилось холодновато. Пора была решаться, и он стал ещё раз перечитывать записку с адресом под слабым светом звёзд, понимая, что в тени домов он этого текста уже не увидит. Убедился, что запомнил всё верно, нервно спрятал записку в карман пижамных штанов и встряхнул руками, собираясь с духом. Он сделал ровно два шага, и тут из-за угла за его спиной показались двое мужчин, каждый с горсткой свёртков в руках. — Гражданин Антуан! — окликнул один из них, безошибочно опознавая беспокойного гостя по одежде. Гёсс обернулся, прищурился и шагнул им навстречу. — Комбефер и Курфейрак, господа! Как я рад вас видеть! — Ты сюда специально шёл или заблудился так? — оценив обстановку, полюбопытствовал Курфейрак. — Я заблудился внутри здесь, куда шёл специально. Недоумённые взгляды слегка привели Антуана в чувство. Он и сам не понял, что сказал. Понадеявшись, что усталого кивка будет достаточно в качестве извинения, гость из будущего послушно поправился: — К Грантеру я шёл. Увы, оказался не вполне готов к дикой среде. — Зато хотя бы обулись. — беззлобно поддразнил Комбефер. — И даже рубашку чью-то накинули. Она вас, конечно, спасает сейчас, да? — Вы, господин Комбефер, человек бессердечный. — угрюмо отчеканил Гёсс. — Подскажите лучше, там что, действительно есть улица? Потому что это не выглядит улицей, это выглядит открытой пастью голодного монстра. Друзья переглянулись между собой. Курфейрак, не дожидаясь слов, активно закивал и бросился раздеваться. — Эй, вы что задумали? Комбефер тем временем аккуратно принял у товарища его долю свёртков и стал методично перекладывать их в полу своего редингота. — Разве это не ужасно неприлично? — решил уточнить Антуан. — Здорово, правда? — широко улыбнулся Курфейрак. В следующую секунду его шерстяной фрак оказался на плечах юноши. На этом страстный французский мужчина решил не останавливаться, и вскоре жилет тоже покинул своего хозяина, но для других целей: в него переехали свёртки из редингота. — Я приведу тебе фиакр. — Комбефер прислушался, выбрал направление и нырнул в темноту. Гёсс немного помялся на месте, не зная, куда деть руки. — Спасибо. — выдавил он ещё через какое-то время. — Да за что же? — деланно удивился Курфейрак. — Ты, дорогой мой, лично мне ничего не должен. — Ага, конечно. А носороги танцуют. Колкость была нелепая и детская, но они всё равно посмеялись над ней вместе. Холод, нервное напряжение и, несмотря на всё это, крепкая взаимная симпатия наполняли каждую минуту необъяснимым волшебством. — Твоё появление многое изменило. — сказал мужчина. — Анжольрас ещё не понимает, я думаю, но это ненадолго. Ему придётся принимать трудные решения. И многое менять. — Что могло изменить моё появление?.. — А вот и моя карета! — руки у него были заняты, так что Курфейрак активно запрыгал на месте. Подкатив поближе, Комбефер спрыгнул с козелка, придержал товарищу дверь и бросил извозчику монетку. Экипажик, потрескивая, шмыгнул куда-то в тёмный лабиринт переулков. — Вот мы и одни. — как будто извиняясь, констатировал Филипп. — Теперь я провожу тебя. Мне по пути. Идти во тьму плечом к плечу с ним, излучающим спокойствие и веру в лучшее, казалось самым правильным из всего, что Антуан сделал за последние десять лет. Комбефер был примерно одного роста с Анжольрасом, но разница в питании, воспитании и общем качестве детства между двумя инкарнациями привела к тому, что на Гёсса он всё-таки смотрел поверх очков немного свысока. — Странная всё же штука — время, а? — негромко заговорил Филипп. — Течёт как хочет. Меняет всё, чего коснётся. И нет над ним ни владельца, ни мастера. Антуан согласно хмыкнул, но разворачивать мысль не стал. С ним хотели говорить о важном, он это чувствовал — вот только это были явно не загадки времени. Ещё несколько минут прошли в тишине. Гёсс нарушил её, споткнувшись о камень, Комбефер поймал его за плечи и заставил замереть на месте вместо того, чтобы яростно нарезать круги по окрестностям и собирать на себя ещё больше шишек. Ненадолго оба застыли на тонкой грани между теплом и близостью. Старший сдался первым. Сняв очки, он устало протёр глаза, отступил на полшага назад и сказал таким тоном, словно шёл на войну: — Думаю, мне нужно кое-что тебе сказать. Про себя Гёсс подумал, что совершенно не готов к подобным разговорам. Но боль отказа выслушать он тоже знал по себе, и с тех пор был убеждён, что даже горькие чувства лучше делить пополам. Но Филипп сказал не совсем то, чего Антуан от него ждал. — Ты не представляешь себе, как сильно вы похожи. — С кем? С Анжольрасом? — конечно, он чувствовал себя идиотом, задавая этот вопрос, как будто и так не очевидно. — Фил, погоди, что значит — не представляю, если нам известно, что я и есть он? Мужчина яростно помотал головой и едва успел поймать очки. Второй рукой он держал собеседника за плечо, но не удерживая, а скорее прося внимания. — Нет, вы оба не понимаете. Я понял, что вы крепко вцепились в различия. И вижу, как каждый из вас смотрит на второго и всеми силами думает: «Господи, пусть это не обо мне». Вы почти поверили, что вы не одно и то же. Конечно, кажется, что так спокойнее, но… — Но? Филипп замешкался, затем встряхнулся и тихо засмеялся какой-то своей мысли. — Я знал Антуана в девятнадцать. — просто сказал он. — Я видел его, дружил с ним, помогал и принимал его помощь. Нас всего двое в кружке, тех, кто был рядом, когда он сбежал из дома: я и Грантер. И знаешь что? Он был тобой. Гёсс не сдержал ухмылку. Он ещё не знал точно, как это знание может ему пригодиться, но даже без практического применения мысль поднимала настроение. — Мной — это что значит? — Это значит — взъерошенным придурком, которого постоянно кидает из отчаянной нужды в друге к оголтелой дерзости. И обратно. — Не знаю, с чего вдруг я ждал комплимента. — Антуан изобразил на лице подобие скорби. Голова его между тем работала на максимальных оборотах. Золотой бог тоже был придурком. У него были деньги, была семья и время вырасти в своём темпе — и он всё равно был придурком. Он тоже страдал нервами и бросался из крайности в крайность. Возможно, ему даже снились кошмары о прошлой жизни. Это означало, что для Гёсса тоже есть надежда. Широкая улыбка неудержимо разлилась по его лицу. Не слишком церемонясь, Антуан дёрнул Филиппа к себе за ворот, легко поцеловал в слегка веснушчатую скулу и крепко обнял. — Быть твоим другом — невероятно круто. — сообщил он на всякий случай. Вдруг по объятию непонятно? Комбефер ласково взъерошил ему кудри на затылке. — Я предположу, что это была положительная характеристика. Остаток пути Филипп и Антуан прошли без слов. Между ними не осталось несказанного.