Замкнутый пир | Convivium vitiosus

— Послушайте, вы, оба. — прохрипел Грантер. — Здесь настолько мало можно объяснить, что вы и сами всё поняли. Не надо надеяться, что сейчас я скажу два слова и изменю вашу жизнь навсегда. Мне практически нечего говорить. Анжольрас допустил на миг, что это может быть досадная правда, но затем вспомнил, как этот человек действовал и говорил менее получаса назад. В тот момент казалось, что ему есть о чём говорить неделю, не останавливаясь. Взглянув на своего двойника, юноша понял, что не одинок в своём скепсисе. Не глядя ни на кого, Гёсс тихо подошёл к окну. Жеан тактично уступил своё место на подоконнике рядом с Прописным, отступил к остальным двоим товарищам, взял их за руки и мягко повлёк за собой наружу. Комната опустела и затихла так резко, словно ушло не три человека, а двенадцать. Анжольрас остался стоять, где был, и ему стоило большого труда и таланта застыть так, чтобы это не выглядело неловко. Его двойник опёрся плечом на откос, выглянул на улицу, поискал что-то глазами на площади, не нашёл и хмыкнул. — А знаешь, — сказал он. — когда это здание перестроят, примерно на месте этой комнаты будет квартира. Жильё для людей. Вон там будет коридор, и он будет выходить сразу в гостиную — самую большую комнату, где всё обустроено для активных развлечений, работы и занятий по интересам. Окно будет здесь же, но намного больше, по высоте почти во всю стену. Справа будет совсем небольшая спальня и, отдельно, мастерская. Слева — спальня побольше, кухня и ванная. И ты будешь в этой квартире жить. Ответом были поднятые брови, недоверчивый смешок и большой глоток из бутылки. — Странная сентиментальность с моей стороны. — заметил Грантер. — Да. — согласился Гёсс. — Но сейчас, кажется, я начал понимать кое-что, о чём иначе бы не подумал. — Хм? — Ты ведь всё помнишь, да? — уточнил двойник. Прописное по инерции ответил честно и сразу: — Да. — и осёкся, но затем покачал головой и махнул сам себе рукой, мол, чего уж теперь. — Всегда помнишь? — Да. — Ты просто никогда не умираешь, я прав? На это Грантер не ответил, но его выразительное лицо сложилось в такую сложную гамму чувств и колебаний, что Анжольрас мысленно отдал другому-себе салют. Самому ему в голову не пришло бы задавать такие вопросы, но Гёсс производил впечатление человека с преимуществами: он словно шёл по уже существующим лекалам, как врачи идут по группам симптомов к диагнозам. Единственным способом не сойти с ума было принять за факт, что через двести лет человечество будет знать гораздо больше о бессмертии, времени и прошлых жизнях, чем сегодня, и Анжольрас поступил именно так. Но он-то сам жил не через двести лет, а в мире, где сама идея казалась плодом горячки! В попытке остановить рой вопросов в голове он опустился на ближайший стул, слегка согнулся и запустил руку в волосы. Между тем двойник продолжал высматривать невесть что на улице, сложив руки на груди и не глядя ни на Прописное, ни на свою копию. — Ты не умираешь, я перерождаюсь. — подытожил он. — И давно такая чехарда? «Не ответит». — подумал Анжольрас. — Примерно сорок тысяч лет. — после короткой паузы ответил Грантер. Услышав это, Анжольрас с головой окунулся в ужас, в сравнении с которым неприятные поползновения чего-то холодного в груди, от которых можно было просто отмахнуться, казались летним дождиком. Комната поплыла у него перед глазами, слышимое перестало соотноситься с видимым. Спасительные якоря сомнений ускользали сквозь пальцы. Откладывать потрясение стало некуда. Устройство мироздания перестраивалось прямо в нём, наживую, стремительно и беспорядочно, а у него даже не находилось сил выловить хоть один вопрос из миллиардов, взметнувшихся из его бессознательного. А второй-он просто перевёл на Эра всё тот же ищущий (или ожидающий?) взгляд. — Гёсс — не настоящая моя фамилия. — сообщил он, и никто в комнате не понял смысла этой резкой смены темы. Анжольрас поднял глаза и увидел на лице Прописного незнакомое выражение настороженности, почти звериного внимания. Тот проигрывал мальчику: терял нить манипуляции, не знал, как уклоняться, и не понимал, какую цель преследует оппонент, а больше всего ему мешал разгоревшийся искренний интерес к Гёссу, как личности — интерес к кому-то, кого циничный Эр, лгавший во всеуслышанье, что повидал в жизни всё (впрочем, похоже, не лгавший), до этого момента не встречал. Левая бровь у него неудержимо ползла вверх. — Не менее странный выбор для ненастоящей фамилии. — наконец, аккуратно заметил художник, ожидая подвоха, но не зная, откуда. — Это твой выбор. — не замедлил последовать подвох. Незамедлительно вскинулась и вторая бровь. — Сколько тебе лет? — Девятнадцать. — Мы давно знакомы? — Шесть лет. Грантер недоверчиво нахмурился. — Не-не-не-не-нет. — прочастил он вполне уверенно, неуклюже слезая с подоконника. — Совсем-совсем далеко от возможной правды. Нет, парниш, прости мне честность, до этого момента ты меня даже немного завораживал, но здесь всё развалилось. Он направился к выходу, но не учёл Анжольраса, который, несмотря на трудности с утрясанием мыслей на глобальных планах, никуда не уходил из планов материальных. Тот вскочил на ноги и напомнил Эру о себе твёрдой рукой на плече. — Грантер. — у него никогда не получалось мягкой укоряющей интонации, как у Комбефера. Выходил только пожарный набат. — Ты бросаешь человека одного посреди чужого мира, будучи единственным, кто знает, что с ним происходит. Прописное остановился, но не обернулся. — Сейчас я иду спать, — подчёркнуто внятно сказал он. — а когда я проснусь, никакого человека здесь не будет, потому что его и не было, и этого дня не было. Я просто лежу где-то в абсентном угаре, из которого лучше начать выбираться немедленно, чтобы случайно не остаться навсегда. Он почти собрался шагнуть дальше, ускользая из-под пальцев Анжольраса, когда Гёcc нашёл слова. — Погоди. Эр говорил… То есть, ты однажды мне скажешь, что нарушаешь порядок вещей, общаясь со мной. Грантер обернулся. Он всё ещё хмурился, но не сердито, а задумчиво, словно отработал очередную версию и не удовлетворился результатом. Анжольрас не без раздражения понял, что представление с попыткой уйти было манипуляцией. — И что «всё пошло не так с самого начала». — добавил гость из будущего и вдруг поник. — Слушай, я здесь и часа не провёл, а во всём здании уже не найти человека, который не искал бы со мной ссоры. Дайте выдохнуть хоть пять минут. Всё, что я пытаюсь сказать — это что там, дома, у меня нет никого, кроме тебя. Ты был рядом шесть лет. А несколько дней назад — исчез. И не вернулся. А теперь я неудачно моргнул, споткнулся или ещё как-то влетел сюда, и это такой запредельный бред, что мне даже не хочется произносить вслух, что это бред, потому что так он станет ещё и художественно несостоятельным. Короче, пожалуйста, либо помоги мне, либо откажи, и тогда я просто пойду утоплюсь. А играть со мной негуманно. Если в душе Анжольраса и оставались ещё осколки недовольства Гёссом, в этот момент они пошли пылью. Осталось лишь сознание, что этим утром их двоих занесло ветром в одну лодку, где не слишком прочное дно, а на вёслах сидит Грантер. Который, к слову, выглядел почти пристыженным, что было для него серьёзной нравственной победой. — Прости, парниш. — неловко буркнул он. — Как бы то ни было, я буду абсолютно прав, когда скажу тебе, что ход вещей нарушен. Раньше я никогда не тревожил своим приходом твоё детство. Между двумя мгновенно возникшими вопросами Анжольрас выбрал тот, на котором сильнее стукнуло его сердце. — Это какой-то закон природы? И одновременно со своим голосом услышал… Тоже свой, но со вторым вопросом. — Это связано с тем, что я здесь? Грантер посмотрел на них обоих с интересом, немного подумал и резюмировал: — Возможно. На оба вопроса. В странном мире живём, знаете ли… — Объясни нормально. Возможно, это прозвучало достаточно грубо, чтобы укор во взгляде Гёсса был заслуженным, но он просто не знал так же хорошо, как Анжольрас, этот характерный мерный тон, которым Прописное мог подробно разъяснять тленность каждого объекта и товарища в комнате, без преувеличений, часами. Если только его не прервать. Грантер тоже знал за собой такую особенность и не обижался, когда его сбивали с настроя; взамен Анжольрас иногда не пользовался своей властью и позволял ему побубнить сколько хочется. Не обиделся он и в этот раз. Лишь криво ухмыльнулся и удобно воссел на ближайшую столешницу, чтобы не болтать о важном стоя, а заодно позлить своего вождя пренебрежением к общественной собственности. — Понятия не имею, может ли закон природы быть таким мелочным. — сразу прямо сообщил Прописное. — Наказывать за нарушения тут некому. Но если подумать, то мироустройство может где-нибудь сбиться просто потому, что многие вещи в нём вообще не предусмотрены. Не знаю, я плохо разбираюсь в этих материях: всё вокруг повязано слишком густой сетью причин и следствий, чтобы я мог её расплести. Так или иначе — да, я действительно стараюсь избегать тебя, пока ты ребёнок, даже если уже узнал, где ты появился. Это своего рода инстинкт, и сам ход жизни его поддерживает. Ни одна случайность в мире никогда не сведёт наши пути, если ты к этому не готов. — Но она свела. — нахмурился Гёсс. — Не думаю. Не случайность, можешь быть уверен. Чтобы до тебя добраться, мне нужно было решить, что я иду, узнать, куда, совершить путешествие, а в нём ещё и «не заметить» намёки свыше о том, что было бы неплохо сменить курс. Пытаясь осознать сказанное, Анжольрас договорился с собой на компромисс: всё, от чего хотелось кричать вопросы в небо, он отодвинул куда-то в сторону и пообещал освободить вечером, без свидетелей. Факты же остались при нём, и из них постепенно что-то вязалось. — Значит, у тебя были… Будут основания так поступить? — Да, и коль скоро это первый случай в истории — «основания» будут уникальными. Они вдвоём посмотрели на Гёсса. Тот опустил взгляд в пол. — Я был не в лучшей форме. — нехотя признал он. — Много болтался на улице. Времечко забрал меня жить к себе и запинал ногами обратно в школу. Анжольрасу захотелось вскрыть свою внутреннюю кубышку крика прямо сейчас. С трудом сдержав порыв, он аккуратно уточнил: — Извини, пожалуйста. Правильно ли я понял, что к твоему времени Франция доросла до общедоступных школ? Гёсс сначала взглянул на него странно, а потом, видимо, вспомнил, где находится, и устало потёр глаза кулаком. — Не Франция, а весь мир. — без большого пиетета поправил он. — Образование сейчас почти в любой стране обязательно, основной курс полностью бесплатный. Не проучиться хотя бы лет пять нельзя, а большинство учатся от десяти лет и дольше. Школы стоят везде, и их продолжают строить новые. Есть нормы по количеству школ на каждую тысячу граждан, нормы расстояния до ближайшей — если оно превышено, выделяется, ммм, транспорт, который собирает детей с утра по домам и везёт туда, а вечером обратно. В общем, да, выражаясь твоим оборотом: Франция доросла и переросла. Анжольрас выслушал этот краткий отчёт с очень серьёзным лицом. Услышанное его не удивило — он и без окна в будущее не сомневался, что образование не может не стать общедоступным. И даже порадоваться он себе не разрешил: озвученные чудеса ведь не могут появиться из ниоткуда, сами по себе, а значит, чтобы они воплотились, ему ещё придётся тяжело потрудиться. И только создав — праздновать. На самом деле, смысл его вопроса даже не заключался в вопросе. — Великолепно, товарищ. — с деланной торжественностью покивал он. — От всей души поздравляю вашу успешную коммуну. Но что же получается: Франция вам — школу и обязанность её посещать, а вы?.. Тихо засмеявшись, Гёсс пожал плечами: — Имея — не храним. Вождь Азбуки закатил глаза и нарочно отвернулся от своего двойника. Несмотря на лёгкий тон, на душе у него скребли кошки. Что с ним случилось в этом далёком будущем? Какое горе могло превратить его, такого, как есть сейчас и был всегда — в Гёсса? Анжольрас не разделял убеждений, царящих в кругу его семьи и приближённых, о том, что неблагополучие — это всего лишь отсутствие желания быть благополучным. Вот ведь, прямо перед ним сидит, ни много ни мало, гамен XXI века — живая картинка из книги. И это он сам. Если дело в «отсутствии желания», то куда оно у него делось? Выпало при перерождении? Могли ли люди за двести лет не совладать с «отсутствием желания»? А с социальным дисбалансом? Гёсс кашлянул в кулак. — Так что получается, — неуверенно уточнил он. — я здесь из-за того, что шесть лет назад вынудил Эра спасти меня? Грантер со вздохом достал из кармана пачку папирос, выудил одну, потянулся за свечой со стола и запалил от неё. — Может быть. — уклончиво ответил он из клубов дыма. — Всё, что мы знаем точно, мой дорогой полубог — что дела наши дрянь. И что всё, произошедшее сегодня, произойти не могло.