Замкнутый пир | Convivium vitiosus

Это было исключительно неприяное открытие для Анжольраса — узнать, что всё это время их пропащий художник мог-таки переключаться по щелчку пальцев и вместо жалкого вдруг стать трезвым, а на мгновения — даже хозяином положения. Мог, но не для него. Ещё неприятнее было наблюдать, как он в одночасье принимает незванного пришельца, словно родного, и каждое их соприкосновение кричит о близости. На него Грантер никогда так не смотрел. И эти мысли стоило прервать незамедлительно. Он встряхнулся. — Граждане, боюсь, сегодня нам придётся отложить планы. — всё внимание людей переключилось на него, и от этого стало спокойнее: его слово осталось в прежнем весе. — Я буду с вами откровенен, как должно предводителю, ищущему доверия своих товарищей: ситуация сбила с толку нас всех, и мне тоже с трудом даётся хладнокровие. Но я твёрдо верю — верьте и вы, — что каждый человек немного подобен Богу. Ему за одно только рождение человеком подарена свыше способность контролировать гораздо больше, чем всего лишь свои страсти. Кроме того, я надеюсь на ответное доверие и уважение с вашей стороны. Пожалуйста, постарайтесь не говорить об этом происшествии вслух, пока мы не поймём, с чем на самом деле имеем дело! Я прошу вашего молчания не ради себя и не из страха, но из любви к вам: слухи непременно расползутся, исказятся и создадут картину ещё безумнее, чем она есть. Наша бедная Франция до сих пор суеверна и слабо образована. Вы окажетесь под угрозой попадания в ловушку народных волнений, ибо встревоженное собрание парижан, как мы все знаем из истории, столь же прекрасно, сколь и опасно. Оно не занимает сторон, а поглощает всё, подобно морю. На кону наши репутации, свобода и безопасность, друзья. Берегите друг друга: молчите! Ему закивали. Ему стали пожимать руки, послушно покидая комнату в задумчивой тишине. Гёсс смотрел на него, не отрываясь. Анжольрас упорно не смотрел в ответ. К нему, откашлявшись, осторожно подступил Курфейрак. — Мы тут провели короткий референдум, — начал он издалека. — весьма уважаемым составом заслуженных… Референтов? Не смотри на меня так, боже правый. Реферистов? Рефереров? — Слова, которое ты ищешь, не существует. — любезно подсказал Гёсс. — Загадочен, прекрасен, да ещё и умён! — не оставшись в долгу, восхитился кудрявый балагур. — Кто бы думал: столетия оживили Галатею! — Прошу прощения? — строго напомнил о себе Анжольрас, и это бы непременно вернуло разговор в прежнее русло, но гость из будущего одновременно с этим сказал: — Галатее не хватило бы опыта заценить этот твой великолепный жилет, а я почти влюблён в него. Не сходится. — и протянул остолбеневшему Курфейраку руку, словно это не для него в последний раз подобное действие закончилось болью. — Антуан. И ты мне честно нравишься. Их ладони сомкнулись, и вспышки не было, но на несколько секунд взгляд Гёсса стал отстранённым. Его собеседник ничего не заметил — он был в экстазе от неожиданной переброски с не-Анжольрасом репликами, каких никто в жизни не слышал от самого Анжольраса. — В данный конкретный момент моё имя «тот-кто-только-что-немного-умер», и никак иначе, но ты можешь сокращать до… «Умир». Курфейрак сам быстро понял, что в этот раз не успел сориентироваться и вышла ерунда, поэтому решил идти до конца и добавил: — «Отворение». «Умиротворение». Да, мы здесь, в 19 веке, большие затейники. Гёсс медленно покачал головой и отпустил его руку. — Этьен де Курфейрак, да? — спросил он с сомнением, как будто вспоминал что-то несказанно далёкое. — У тебя проснулись воспоминания о нём? — вмешался подошедший Комбефер. Анжольрасу снова стало страшно. То, что двойник вспоминал что-то из его жизни, не позволяло спрятаться хоть ненадолго от шока за надеждами на прозаические версии его появления. Но ещё сильнее его беспокоило, как что-то неуловимо смягчилось и потеплело в лице Гёсса, как только ближайший друг Анжольраса попал в поле его зрения. Будто это его ближайший друг. — Филипп. — назвал пришелец. — Кажется, так, верно? Прости, я не могу вспомнить фамилию. — Что ж, я так и считал, что мы давно перешли ту черту интимности, за которой в сердце врезаются имена, а не фамилии. — Комбефер лукаво покосился на Анжольраса, и тот с трудом сдержался от замечания. В комнате не осталось почти никого, кроме них троих, Жеана и Грантера, но даже этому узкому кругу он не стремился доверять свои личные мысли и чувства, в то время как друзья, очевидно, дразня его, решили забавы ради использовать Гёсса, чтобы показательно проникнуть за пределы его границ. А использовать для этого Гёсса было нечестно. Он же не сможет никак защитить свою приватность, если носитель её отделился от его тела и зажил самостоятельной жизнью! Тот же словно плавал в океане беспорядочных мыслительных образов: то оживал, то пропадал где-то внутри себя. Взгляд его был направлен куда-то наискосок и вниз, и заметив его состояние, все притихли. Несколько секунд тишины вокруг, казалось, вернули двойника на Землю — по крайней мере, привлекли его внимание. — Это не воспоминания. — неловко сказал он. — Вернее, да, они, но очень далеко и неясно. Может, только клочки какие-то, я их не понимаю. Он выглядел несчастным и растерянным, но у Анжольраса в груди что-то отпустило, словно разжали кулак. По крайней мере, его частная жизнь всё ещё принадлежит только ему. Только тогда он заметил, что, по всей видимости, уже некоторое время к нему прикован цепкий взгляд Грантера. Тот в возмутительно пренебрежительной манере умостился на подоконнике с бутылкой, подставив острые коленки для Жеана, который разместил на них блокнот и зарисовывал что-то за окном, и ждал, пока на него обратят внимание — или надеялся, что про него забудут. «Оставь надежду». — не без удовольствия подумал Анжольрас. Сами по себе стычки с Грантером его мало привлекали — по крайней мере, с тех пор, как он научился не поддаваться раздражению, а просто терять для себя этот голос несогласия ради несогласия. Он умел выражаться и даже распоряжаться без слов, одним примером. Когда он отворачивался от Прописного, тот переставал существовать для всех. В своей сути это не было наказанием, хотя походило на него, но объяснялось строгой экономией времени и энергии: у Анжольраса была целая неспасённая страна — для чего ему отвлекаться на запутанные препирательства с пьяницей? Однако стычки с Грантером в те редкие дни, когда тот, всё равно нетрезвый, всё-таки оказывался в настроении на цивилизованный диалог — с тезисами и аргументами обеих сторон, которые, обе, допускали теоретическую вероятность корректировки своих точек зрения, — неизбежно приводили его в инстинктивный азарт, как гончую — запах лисы. Он не любил тратить силы впустую, но стоило только мелькнуть шансу получить желаемое, и спор мог растянуться на весь вечер, в конце которого уставшие от наблюдения за их поединком Друзья уходили домой измотанными, у Анжольраса было странное ощущение во рту, словно язык впредь откажется шевелиться, а Прописное не двигался с того же места, куда сел ещё днём, продолжал пить и смотрел на него из темноты поволочным взглядом, пока не оставался в комнате один. И сейчас Грантер был в настроении на диалог. Пусть даже его вынудили прийти к этому обстоятельства и Гёсс, — от наглости методов двойника, открыто использующего против бывшего художника его же болезненное поклонение, Анжольрас на несколько минут забыл, как разговаривать не криком, поэтому предпочёл молчать, но про себя подумал что-то, не совсем ему свойственное. Зато теперь у него в распоряжении на какое-то время был Эр Прописное, не завёрнутый в собственную раковину, не упёршийся (пока) рогами за какую-нибудь несущественную мелочь, которая якобы должна громить всю теорию общественного договора, не выставивший перед собой глухую стену нежелания общаться с полными бойницами стрел — отвлечённых чёрных шуток. Он хотел было выпроводить Комбефера, Курфейрака и Жеана, но не успел. Грантер заговорил — гораздо менее уверенно, чем можно было бы ожидать.