Замкнутый пир | Convivium vitiosus

— Эр! Где ты был, почему ты пропал, я не знал, что ты так среагируешь, в доме творится какая-то фигня или я еду крышей, эти жуткие сны теперь галлюцинации, не уходи больше так, я же готов разговаривать прости-меня-пожалуйста-я-не-хотел…        — Парниш. — Времечко осторожно перехватил плечи Антуана и бережно отстранил его от себя; заставил посмотреть себе в лицо, замялся на мгновение, подбирая слова. — Я не тот человек, которым тебе кажусь.        — В смысле?        Гёсс окончательно запутался. Боль и слабость от пережитого потрясения, яркая галлюцинация, странный бред, похожий на воспоминание о самом страшном сне, и резкое расхождение ожидаемого с тем, что он видел перед собой, привели его в какое-то фантасмагорическое мутное состояние. Мог ли он довести себя до такого сегодня утром? Перед ним на полу сидел Эр, совершенно точно тот самый человек, которого он знал, как себя, но лицо у него было больное, худое и резкое, с неровной щетиной, непонятная одежда, какой у него в гардеробе в жизни не бывало, выглядела так, будто её тысячу раз постирали руками, лениво и без порошка, а жуткий спиртяжный запах пугал больше, чем поражал.        Очевидно, кем бы он ни был, этот человек прекрасно понимал, что Антуан потерян и не может найти в себе опоры даже для того, чтобы понять, какой вопрос нужно задать. Поэтому он задал вопрос сам.        — Какой, по-твоему, сейчас год?        Внутри у Гёсса похолодело. Голова резко стала ясной. Формулировка не оставляла шансов на неверную трактовку, а очевидная догадка слишком хорошо вязалась со всем, что до этого момента не вязалось ни с чем.        — Две тысячи двадцать третий.        И тишина вокруг стала мёртвой. Пока окружающие пытались собрать мысли у себя в головах и хотя бы сформировать для себя впервые концепты перемещений во времени, Гёсс, обладавший психологическим преимуществом благодаря «Антологии мировой фантастики» на полке в своей комнате, огляделся по сторонам внимательнее, чем раньше. На стене висела карта, которую явно подрисовывали изо дня в день — чей-то масштабный проект. Но либо картограф был уж очень плох, либо этого Парижа Антуан не знал. Отсчитывая мосты на Ситэ, он раз за разом встречал за ними совершенно не то, что ожидал, а моста де Сюлли не встретил вовсе, и в конце концов наткнулся на площадь де Голля.        — Всего пять дорог. — сказал он сам себе, потому что не произнести это вслух означало оставить себя наедине с кошмаром. — Сороковые. Тысячу восемьсот. Минимум.        Ему ответил господин в очках, который недавно объяснял ситуацию Тому Другому. Он казался наименее потрясённым из всех этих людей, словно в его голове тоже жили Уэллс, Земекис и Брэдбери.        — Тысяча восемьсот тридцать первый.        — А сколько должно быть дорог? — внезапно словно проснулся кудрявый, который с момента своего появления в поле зрения Антуана не сказал ни одного слова всерьёз. Гёсс перевёл взгляд на него, ещё не уверенный, что готов отвечать на такие вопросы, и подумал, что не обязательно быть в контексте какой-либо моды, чтобы заметить, кто ладит с ней лучше всех.        — Двенадцать. — всё же сказал он после короткой паузы.        — Куда там девать ещё семь? — вскинулся коренастый мужчина, заметно старше остальных, стоявший в некотором отдалении. Напряжение резко схлынуло, все заговорили одновременно, но не о пришельце из будущего, а о площади Звезды.        — Я говорил, что эти трущобы однажды падут!        — Там вообще-то люди живут, куда их денут?        — Фош разбить вдоль на три — ещё больше домов бы влезло.        — Да кто вообще за это взялся, это же куча денег!        — А куда ведут эти семь дорог?        По-прежнему стоящий на коленях рядом с ним Эр усмехнулся, и в его взгляде Антуан снова безоговорочно признал своего друга.        — Удивительно, правда? — тихо сказал тот. — Как легко люди заслоняют неизвестное привычным.        Прежде, чем Гёсс успел ответить, грянул гром.        — Грантер!        Времечко вздрогнул, улыбка покинула уголок его губ, лицо стало одновременно тревожным и несчастным. Оживший Анжольрас над ним стал похож на что-то возмездное, вроде Фемиды или — ну да, архангела с фонтана. И когда он смотрел на Эра (и Гёсса) сверху вниз, казалось, что за его плечами встаёт солнце. Господин в очках, нарочито глядя в другую сторону, коснулся рукой его локтя, и нечто страшное тут же ушло из этого видения.        Ничего себе имидж-менеджмент.        — Ты должен мне объяснение. — чуть мягче, но всё равно обвиняюще сказал Анжольрас. А Гёсс тут же понял, что за выражение поймал от устаревшей версии своего соседа минутой раньше.        — Это лицо-«накосячил». — уверенно сообщил он. — Эр, в чём?        — Почему вы знакомы? — тут же ухватился за него Анжольрас. — Мы нет. — недовольно пробурчал Времечко. — Я бы это так не назвал.        — Ты знал его имя. Ты не удивился его появлению. Ты точно знал, что с ним случилось и как с этим справиться. И это не имело никакого отношения к медицине!        — Да сдайся ты уже, Прописное. — вмешался тонкий рыжий мальчик, который с самого начала встал на защиту Антуана. — Не знаю, что там у тебя за тайны, но он всё равно не остановится.        Наблюдая глухое нежелание этого знакомого, но чужого человека раскрывать свои карты, Гёсс вспомнил, как тяжело когда-то было достигнуть с ним взаимопонимания. Сколько времени ушло на то, чтобы найти подходы к ранам друг друга, и ещё больше — на то, чтобы захотеть их найти. Он успел отвыкнуть от этих трудностей, но, в конце концов, не так уж давно это было.        Антуан встал, пошатнувшись. От неясного приступа ещё болела голова и в груди сидел отголосок животного страха, но мир уже не качался во все стороны. Не подав руки, он посмотрел на Эра сверху вниз (не думать о том, пышет ли он сейчас святоярством так же, как двойник из прошлого!) и постарался звучать твёрдо, как только мог.        — Встаём. Сейчас.        Дикие зеленоватые глаза на покрытом тенями лице моргнули в недоумении, но весь остальной… Грантер? Интересно, это тоже каламбур?.. Послушно поднялся. Механически, бездумно, как под гипнозом. Точно так же, как Времечко. Гёсс вновь серьёзно усомнился в том, что это разные люди. Не меньше, чем сомневался, что они с Анжольрасом — один.        — Перерождение или бессмертие?        В технике «держим Эра в кулаке» важнее всего было распоряжаться точно, а команды распределять грамотно, подходя к проблемной точке окольным путём. Абстрактные вопросы «как» и «почему» могли подождать.        В ответ — усмешка признавшего поражение.        — Перерождение.        — Только я или все?        — Только ты.        — Почему только я?        — Почему ты это знаешь? — влез в допрос Анжольрас. Гёсс раздражённо вздохнул и не сдержал осуждающего взгляда, но вслух огрызаться не стал. Что с него взять, этот фрукт явно и не пытался никогда овладеть хоть одной «Эр-техникой».        — Я не знаю. — нахально ухмыльнулся Грантер, не преминув воспользоваться подвернувшимся сбоем. Так он ответил им обоим, и скорее всего, для одного вопроса из двух ответ был правдой, но для которого? Антуан попытался прикинуть, есть ли здесь блеф, или двойной блеф, или тройной, и в этих дебрях, конечно, потерялся.        Что ж, тогда с козырей.        — Что я только что видел?        Ухмылка погасла, как лампочка. Ответа не прозвучало. Гёсс нахмурился и попытался вспомнить, что конкретно происходило в его голове, пока настойчивый голос Эра не стёр этот набор вспышек, увлекая за собой в реальность.        Грохот. Проблески. Крики. Вокруг всё деревянное? Пахнет железом и палью? Что-то блестящее щерится иголками прямо на него, грудь взрывается болью, страх-страх-страх буквально до рвоты, но вырвать его не успеет, да и справиться с этим легко, как во сне, словно это не с ним происходит, потому что он верит, что так и должно быть, а рядом есть кто-то, при ком давать волю слабости не нужно. Такого не встретишь в книгах и вряд ли испытаешь на себе так, чтобы потом смочь поведать кому-нибудь — но и перепутать ни с чем не получится.        — Мою смерть?        Эр покачал головой.        — Его?        Молчание. Взгляд в пол. Анжольрас, кажется, впервые за всю эту сцену потерял контроль над собой, допустил на лицо проблеск ужаса, отчаянно стараясь натянуть маску самообладания. Сделал шаг назад. Гёсс его понимал.        — Тебе не понравится. — сообщил он своему двойнику, и когда осознание накрыло его полностью, в ушах зазвенело, тошнота взвилась с новой силой, а фантомная боль в груди почти перестала отличаться от реальной. Его снова согнуло. Не так бескомпромиссно, как в прошлый раз, но всё равно непреодолимо.        Ободряюще знакомая рука снова оказалась где-то между его плечом и шеей. Прикосновение почти интимное, но желанное, даже несмотря на грязь и запах. Все следы соприкосновения с полумистическим видением словно уплыли сквозь его кожу куда-то в сторону этой руки. Зрение прояснилось, слух вернулся — достаточно вовремя, чтобы пронаблюдать, как господин в очках, не скрываясь, берёт Анжольраса за руку, а тот плавно возвращается в состояние статуи, настолько жёсткой, что это не может быть искренним, и твёрдо говорит во всеуслышанье:        — Мы все знаем, что так может случиться. Мы все готовы с этим столкнуться.        Грантер отреагировал на это заявление кислым взглядом, точно так же, как Времечко косил на Антуана, когда тот кричал, что считает свою жизнь конченной. Зато остальные сделали вид, что поверили, очень талантливо. Или действительно поверили. Могли они в такое поверить? Теперь он всерьёз задумался, нет ли у него несправедливого преимущества в понимании совершенно постороннего человека только из-за того, что он и является, в каком-то смысле, этим человеком.        И — что, он на самом деле может вот так выглядеть? Как бог? Сколько дней Анжольрас провёл перед зеркалом, чтобы сделать вот такого себя из Гёсса? И сколько — чтобы научиться так выразительно прожигать Эра взглядом? Казалось, между ними происходит молчаливая поэма в стихах, состоящая поровну из монолога в д’аламберовских тонах и полуязыческого поклонения ему.        Антуан почувствовал укол чего-то непонятного в сердце. На него Времечко никогда так не смотрел.