The taste of sin

Лето в Сеуле в этом году было беспощадно жарким. Впрочем, тут, в провинции, было не особенно легче. И всё же здесь, в деревне, хотя бы нет бесконечно горячего бетона зданий, превращающего мегаполис в раскалённую духовку. Дзинь! И к концу рабочего дня каждый прожарен до хрустящей корочки. Обжигающее всё живое и не очень, уставшее под вечер солнце наконец клонилось к горизонту под аккомпанемент цикад в парке, когда серый седан остановился в паре метров от главного входа светлой католической церкви. Послышались приглушенные голоса мужчины и женщины, перебиваемые звонким мальчишеским. Пару шагов по невысоким нагретым каменным ступеням, и вот уже вся семья скрылась за тяжёлой створкой старой деревянной двери. Назад пути не было. Добро пожаловать в новую жизнь.

***

Последние золотистые лучи утекающего дня падали цветными фигурами оконного витража на голые стены мансардного этажа церкви. Не спеша оседать, в них не торопясь кружились редкие частички пыли. Было душно, как в пекле. За видавшим виды массивным столом, на котором царил идеальный порядок, чуть склонившись всем корпусом, сидел молодой статный мужчина. Этой самой стати ему придавала идеально ровная, с армейской выправкой, мощная спина, скрытая под чёрной тканью впритык сидящей рубашки с небольшим белым прямоугольником на стойке воротника. Его хмурый взгляд скользил по бумагам в узловатых пальцах с широкими ногтями, когда от чтения его отвлекли лёгким стуком в дверь кабинета. Он привычно заставил себя принять добродушное выражение лица, прежде чем, расправив прямые брови, произнести краткое «войдите». В слегка приоткрытом проёме показалась голова с как обычно круглыми глазами. Послушник Хан, похожий на вечно беспокойную белку, сообщил, что пришла семья Хванов. Они новенькие в их деревне и, как истинно и глубоко верующие, хотят познакомиться с местным пастырем. Тяжёлые губы растянулись в улыбке, и раздался тягучий, как мёд, голос. — Спасибо, Хани. — мужчина, отложив документы, поднялся со своего кесла. — Пусть войдут. — он обошёл стол и присел на его край. Взлохмаченная русая макушка, кивнув, скрылась, и, слегка поклонившись, в последние лучи света зашли трое: красивая женщина, высокий мужчина в очках, и юный мальчик, которого за плечи придерживала мать. Серьёзный взгляд священника сменился заинтересованным. Первым делом, протянув руку главе семейства и пожав протянутую в ответ, он представился: — Бан Кристофер Чан, для прихожан просто отец Кристофер. Рад знакомству. Далее последовали до чёртиков скучные формальности. Местный молодой пастор, Бан Кристофер Чан, в кругах верующих — отец Кристофер, был довольно знаменит в этой провинции, несмотря на свой молодой возраст. Приехавший из Австралии, где проводил службы в церкви до этого, обаятельный и харизматичный он быстро завоевал любовь и уважение корейских католиков и, конечно, жителей деревни. О том, что часть пожертвований уходила в оборот одного из сеульских наркокартелей, им было знать совсем не обязательно. Как и о том, почему именно он уехал из родной страны. Впрочем, даже знай они об этом, большая часть людей нашла бы ему оправдание. Статный и всегда внимательный он был кем-то вроде местного идола. Мало ли чем занят на досуге столь благопристойный человек? Что бы это ни было, наверняка, это часть благого дела, ведь пути Господни неисповедимы. И вот теперь, под очарование его мягкой улыбки в уютные сети сладких проповеднических речей попали и новоприбывшие селяне — семья Хван. Ходить на каждую службу? Разумеется. Внести пожертвование? Почтём за честь. А, может, присмотрите за нашим сыном? Наставите его на путь светлый и истинный? Он хороший мальчик, правда, но в последнее время немного шумный… Добрая улыбка диковато становится шире. Конечно, святой отец не откажет в просьбе.

***

Шарик ручки пачкал чернилами ещё недавно чистый лист бумаги, и в тишине было отчётливо слышно этот шуршаще-громыхающий размашистый звук. Завтра воскресенье, и администрация местного поселения попросила пастыря помочь сагитировать людей на одно, без сомнения, благое дело. Святой отец Кристофер не мог отказать в этой мелочи, тем более за солидную долю, уже перечисленную на поддельный счёт, и потому теперь старательно прописывал речь. Острый как бритва взгляд из-под хмурых бровей стрельнул в сторону двери кабинета, когда та без предупреждения открылась, но тут же приобрёл совсем другой оттенок, стоило Чану, перекатывающему в неровных грубоватых пальцах ручку, увидеть нарушителя покоя. Губы сами собой растянулись в отработанной приветливой улыбке. — Здравствуй, Джинни. Темноволосый мальчик с немного обиженным выражением лица закрыл за собой дверь, и, положив на неё ладони, опёрся на них поясницей. Он ещё не был нескладным подростком, девочки всегда растут быстрее, и потому детская припухлость пока не сошла с его красивого лица. Вместе с немного надутыми, и без того пухлыми губами, которые тот сейчас кусал изнутри, сынок Хванов был похож на мягкую игрушку. Эти детские щёки и округлый разрез карих тёплых глаз, что смотрели из-подо лба, влажная от сладкого летнего пота чёлка, кое-где прилипшая ко лбу и вискам, нелепая поза у выхода и грязноватые колени в каких-то наивно-коротких шортиках… Это очаровательное, разгоряченное солнцем и игрой, наверное, в футбол создание явно не горело желанием находиться здесь — в молчаливой обители Бога и книжной пыли. Ему бы бегать с другими мальчишками на жаре, пиная по истоптанной траве мяч, но набожные родители явно хотели другого. Поэтому маленький взъерошенный ангел тяжело вздохнул, позабавив этим действием мужчину за столом, и, потупив взгляд, наконец-то поздоровался в ответ, отлипая от спасительной двери, отделяющей его от нормальной жизни. — Здравствуйте, господин Бан. Хёнджин, слегка шаркая по паркету носками туфель, явно живших трудную жизнь, не поднимая головы, подошёл к массивному тёмному столу. Его вихрастую макушку опасно прожигал дикий и хищный, немигающий взгляд, пока на лице мужчины окаменела сползшая повседневная улыбка. Усилием воли, раскрошив, пришлось натянуть её обратно. — Где твои родители? Я могу тебе чем-нибудь помочь? Взмокшее личико с чуть красными от недавнего веселья щеками поднимается, и священник снова видит эти надутые плюшевые губки и хмурые брови домиком. Кончики пальцев почти дёргаются от того, как хочется смять это глупенькое лицо. — Они отправили меня к Вам, чтобы вы сделали из меня хорошего человека… Чан откинулся на спинку стула, наблюдая, как маленький указательный палец старательно тёр поверхность столешницы. Как бы он хорошо смотрелся на… Белые острые зубы прикусили большую нижнюю губу, тут же выпуская, и красивой формы рот растянулся в не менее красивой улыбке с обрамлением ямочек. Что ж, приступим. Не сводя глаз с Хвана, пастырь со вкусом закатал рукава рубашки до локтя и неспешно убрал со стола бумаги, доставая из ящика чёрную с золотистым переплётом книгу. — Давно ты читал Библию, сын мой? — он изогнул прямую бровь в вопросе, всё с той же попыткой улыбки на грубоватом лице. Мальчик, до этого загипнотизированно наблюдавший за действиями взрослого и за показавшимися на широких запястьях серебряными браслетами, стыдливо поджал губы, опуская голову. Кому нужны эти скучные книжки… — Сейчас исправим, — мягко сказал хрипловатый голос. — иди ко мне. Кисть с рельефом костей и вен приглушенно похлопала по обтянутому брюками бедру, подзывая. Конечно, Хёнджин подошёл. Но, честно говоря, куда больше книги на столе и ситуации в целом его заинтересовали блестящие, тяжёлые даже на вид цепи на покрытых выцвевшими волосками мощных предплечьях. Эти жилистые, но в то же время с объёмом мышц руки с как-будто оковами на них напоминали мальчику лапы какого-то неизвестного чудовища. Прикусывая губу и подойдя совсем близко, он с любопытством разглядывал чужие узловатые пальцы, медленно и аккуратно поглаживающие отливающий золотом переплёт. Как будто дракон или какой-то зверь держит в лапах что-то действительно ценное. В задумчивости, не отпуская нижнюю губу из-за ряда передних зубов, он поднял заинтересованный взгляд на мужественное лицо напротив. Он не понимал, почему, но и глаза отца Кристофера напоминали ему хищника. Этот внимательный, немигающий, пристальный прямой взгляд, пробирающий до холодка по ещё горячей от недавней игры потной узкой спине… Будто он сейчас выпустит когти, оскалит острые зубы и разорвёт его: маленького и беззащитного. Но в то же время, мужчина сидел неподвижно, и, казалось, даже расслабленно, и это придавало смелости. Мысль о сходстве священника с диким животным позабавила Хёнджина, и, чувствуя себя исследователем чего-то нового, мальчик слегка улыбнулся. В его больших карих глазах читается любопытство и жажда нового. В чёрных же глазах напротив тоже читалась жажда, но совсем иного рода. Хриплый тихий голос пастыря нарушил тишину: — Ну же, Джинни, почитай мне. Мальчик кивнул, поджав губы. Кончики его ушей, чуть скрытые за немного влажными волосами покраснели — ему стало стыдно. Господин Бан хочет его чему-то научить, а он уставился на него во все глаза, забыв про Библию. Поэтому Хёнджин спешно подошёл, встав вплотную к сидящему на громоздком стуле мужчине. Его тонкая нога в пыльных шортиках коснулась идеально-чёрных брюк священника, облегающих мощное бедро, оставив небольшой серый отпечаток. — Ой, простите… Чан опустил взгляд на пятно, показательно вздохнув. Качая головой, он достал из какого-то ящика салфетки и дал Хёнджину. — Какой ты грязный. — пока юный Хван спешно приводил себя в порядок, властный голос продолжил. — Понимаешь, Хёнджин, хорошие мальчики должны быть чисты и мыслями и телом. А это — указательный палец брезгливо подцепил край его шорт, — никуда не годится. — П-простите… — пушистые густые ресницы грозились намокнуть. Сильная рука оправила несчастные шорты, почти ласково пригладив ткань. — В следующей раз, подготовься как следует. — хищные глаза с узким зрачком смотрели прямо в душу, — Или придётся всё снимать, и будешь читать молитвы голым. — нижние веки чуть сощурились. — Ты меня понял? Щёки очаровательно покраснели, а сам малыш был готов расплакаться от жгучего чувства стыда. Господин Бан, главный в церкви, благородно решил помочь, наставить его на путь истинный, а он пришёл весь чумазый, как бездомный щенок, ещё и запачкал чужие брюки. Дрожащим голосом он всё же ответил: — Да, святой отец… — Вот и славно. — пастырь не сводил с него пристального взгляда, обманчиво мягко улыбаясь. — Приступай к чтению, сын мой. И лучше бы тебе не сбиваться, если не хочешь быть наказан. Хёнджин шмыгнул носом и сморгнул влагу с глаз, грустно опуская уголки полных губ, пока маленькая рука легла на подлокотник в нерешительности. Святой отец Кристофер не ударил его, не повысил голос, но почему-то хотелось его слушаться, быть хорошим для него. Казалось, что в ином случае — ждёт что-то плохое.

***

Так продолжалось какое-то время: Хёнджин приходил в кабинет господина Бана по вечерам и читал ему в слух Библию. Иногда пастырь его останавливал и спрашивал мнение о только что прочитанном отрывке, и эти небольшие моменты внимания нравились Хвану. Уважаемый человек в деревне, которого все знали и любили, уделял время из всех именно ему — беседовал и слушал. Родители же этого не делали. Они никогда его ни о чём не спрашивали, не разговаривали, лишь отдавали команды, как собаке: не сутулься, не бегай, говори тише, а рядом с отцом Кристофером он чувствовал себя важным и особенным. Во время чтения пастырь мог положить руку на его спину, одобрительно поглаживая маленькие плечи и лопатки. Это ощущалось странно, большие горячие ладони с неровными пальцами всё ещё пугали, но боли не причиняли, лишь иногда слегка сжимая, будто примеряясь. Мужчина всегда замечал, когда Хван уставал, всё-таки тот приходил после школы, и, видя это, милосердно сажал к себе на колени. Хёнджину это тоже нравилось — родители его не обнимали, а в тёплой хватке неизвестного зверя, каким он до сих пор иногда представлял пастыря, было почти уютно. «Почти» — потому что в кармане его выглаженных брюк что-то было, отчего в спину или бедро это что-то постоянно упиралось. И всё же Хёнджин хотел быть похожим на отца Кристофера. Не только потому что тот уделял ему внимание, но и потому что родители Хвана любили пастыря. Их сын хотел, чтобы те любили и его тоже. В один из вечеров Хёнджин спросил: — Господин Бан, — мужчине нравилось, когда он называл его именно так, — а я могу стать таким же, как вы? — А какой я? — лукаво спросил тот, глядя на оленёнка в своих руках. Надо же, какая удача. Он и не рассчитывал заходить дальше так скоро. — Вы умный и сильный, Господь и все люди в деревне вас любят… Проповедник снисходительно улыбнулся. — Ах, ты об этом… Широкая ладонь легла на чёрную макушку и медленно съехала на мягкую щёку. Чан заговорил тихо, на грани шепота, наклонившись ближе к милому лицу. — Есть один способ, но это трудно, тебе нужно будет постараться. — в любопытных глазах засияли звёзды. — Надо быть храбрым и никому ничего не говорить, — тёмный опасный взгляд будто гипнотизировал, — это великая тайна. — Пожалуйста, научите меня! — Тш-ш-ш. Для этого надо быть хорошим мальчиком и во всем меня слушаться. — большой палец погладил нежную нижнюю губу. — Но это опасно, если у тебя не получится — ты попадёшь в Ад. А я не хочу, чтобы с тобой случились плохие вещи. Мы недавно читали про девять кругов, не так ли? Хёнджин встревоженно взглотнул, дуя мягкие, как бархат, губы. В Ад он совсем не хотел. Чан наигранно вздохнул, распрямляясь. — Ничего страшного, в конце концов, ты просто ребёнок. — Нет! — ожидаемо резко раздалось снизу. Отец Кристофер поднял к потолку голову и ухмыльнулся: конечно, ребёнок, кто бы ещё повёлся на такую открытую провокацию. Склонившись, он снова принял серьёзный вид. — Джинни, это не игрушки. Тебе придётся делать взрослые вещи и быть терпеливым. — Вы же… будете рядом и поможете мне? — спросил Хёнджин с надеждой. — Конечно, я сам всему тебя научу. — пастырь широко улыбнулся, обнажая белые ровные зубы. — Если ты готов, начнём прямо сейчас. — Да, святой отец, я готов! Ну что за прелесть. Сдерживаться становилось всё труднее, но вместе с тем грудь согревало сладкое предвкушение, а ноги чувствовали приятную тяжесть юного тела. Чан склонился над своей добычей вновь. Как же приятно от него пахло… Скоро он сможет вкусить это абсолютно чистое и невинное существо. Существо же восторженно смотрело снизу. Сейчас свершится таинство, и он приблизится к Богу! Так думал мальчик, когда священник попросил его закрыть глаза. И вот его лица коснулось что-то влажное и тёплое, и Хёнджин дернулся, но сильная рука на затылке удержала его на месте. Господин Бан его лизнул. Размашисто, со вкусом, от самого подбородка до кончика милого носа. Удивление перешло в полное смятение, когда святой отец грубо смял нежные розовые губы своими, и горячо выдохнул в маленький рот. Мальчик на бёдрах хотел было запротестовать,вырваться, хотя бы попытаться, бесполезно упираясь ладонями в широкие плечи, но затем вспомнил слова пастыря и замер, часто задышав. Ему было слегка противно ощущать чужую ещё тёплую слюну, но он, зажмурившись терпел, потому что святой отец сказал, что так надо… Прислонившись лбом ко лбу ребёнка, не открывая глаз, пастырь на секунду оторвался от своей сладости. Раскалённый желанием шёпот коснулся плюшевых приоткрытых губ. — Молодец, Джинни, не сопротивляйся, я должен убедиться, что ты готов. На этих словах с чёрных густых ресниц сорвались первые слёзы. Хёнджин не знал, почему ему хотелось плакать, но он будет хорошим для господина Бана, он обещал. Поэтому, жалко шмыгнув, он молча кивает. — Вот так, это совсем не страшно, правда? Горячий язык вновь лизнул припухлое личико, в этот раз наслаждаясь солёными редкими, но тяжёлыми каплями слёз. Мощные руки сжали хрупкое тело крепче, Чан зверел. Он чувствовал полную власть и наслаждался ей. Одно слово — и малыш всё стерпит. Одно движение — и он может сломать ему кость. Это пьянило лучше любого дорогого виски из коллекции в шкафу спальни, и плавило мозг сильнее любого испробованного наркотика. Без церемоний он поочерёдно затягивал в рот сладкие губы, прикусывал их зубами, под приглушённое мычание жадно изучал языком чужой, края зубов и нёбо, шумно дыша, он делал всё, что хотел. Что хотел сделать ещё с первой встречи. Этот милый ротик словно создан для этого — для его личного, безраздельного и безграничного пользования. Когда мальчик под его напором, начал плаксиво стонать, слабо сжимая чёрную выглаженную ткань на плечах, оголодавшее животное наконец отстранилось. Держа розоватое мокрое лицо в своих окованных цепями браслетов грубых руках, он осмотрел Хвана. Прекрасные губы кое-где треснули, из очаровательного носа текло, а тёплые невинные глаза, похожие на спелую вишню были полны слёз. Его густая чёлка неровными прядями прилипла к взмокшему лбу, а на мягких щеках подсыхали солёные дорожки. Потерянный ребёнок с надеждой заглядывает в чёрную бездну глаз напротив, и его слабая грудь под белой рубашкой беспокойно вздымается. Ну что за прелесть. Жаль, что малыш уже на грани истерики, похоже, на сегодня хватит. Такой чувствительный, он ведь трогал его пока только губами…Чан тяжело вздохнул. — Тише-тише, всё закончилось, хватит плакать. Где-нибудь болит? Хёнджин покачал головой, не прекращая заглядывать в тёмные глаза, молчаливо ища поддержки и спасения. — Вот видишь, — отец Кристофер изогнул губы в улыбке, — руки целы, ноги тоже, ничего страшного не произошло, правда? Так и было: никакой боли, лишь лёгкий дискомфорт, но почему-то ему было очень обидно, и от этого Хёнджин слегка надулся, но всё же кивнул. Улыбка сползла с лица пастыря и грубые тяжёлые черты заострились. — Теперь, если ты не будешь слушаться меня, или скажешь об этом кому-то, — сухая шершавая ладонь беспощадно сжала маленькую челюсть, — ты не просто умрёшь Джинни. Ты попадёшь в Ад. Там глубоко-глубоко тебя будут ждать другие грешники, как ты. — истерзанные губы грустно задрожали, и рука с подбородка сползла на худенькую длинную шею, сдавливая. Бан перешёл на злой шёпот. — Они будут рвать тебя своими зубами и когтями. Вечно. Хёнджин зажмурился и сморщил нос, громко всхлипнув. — Смотри на меня. — грозный голос заставил его открыть глаза. — Я этого совсем не хочу. Я верю, что ты сможешь принять всё, что я тебе дам, как хороший мальчик. Правда, Джинни? Ребёнок закивал болванчиком, роняя слёзы. — Пожалуйста, помогите мне… — прошептал он, и его лицо исказила гримаса боли и страха. — я не хочу туда! — Тише, тише. Иди ко мне. Хёнджин кинулся обнимать священника, прижимаясь всем телом к сильной груди. Он плакал в крепкую шею скованную стойкой чёрного воротника с белым прямоугольником, пока большие ладони по-хозяйски гладили его хрупкую спину от выпирающих лопаток до самого края школьных брюк. Чан победно улыбался.