Коричневые гладиолусы

Осенний ветер гулял по улицам вечернего Токио, даря прохладу и ненавязчиво щекоча открытые участки кожи. Деревья уже почти полностью сменили цвет листьев, а люди начали закупаться тёплой одеждой— шарфы, джемпера, бомберы и ветровки,— меняя юбки и шорты на тёплые штаны. Октябрь вступал в свои законные права и очень скоро должны будут начаться дожди. Ну как дожди... Морось, сырость, слякоть, грязь и красные носы с соплями у всех слабых иммунитетом. Дракен таким не был. У него здоровья, как у быка,— если не больше,— так что сопли и кашель ему не грозили. Зато, невольно вспомнился Такемичи, что за последнее время раза три болел. Чем именно, не говорил, но по нему было видно, что болезнь у него всё же имеется и хорошенечко так, заёбывает его,— ходит бледный как поганка и со стенами сливается. Отсюда и вывод, что иммунитет его уже ни к черту. Возможно, это тоже причина, по которой его мать решила свозить его на море,— там солнце, пляж, тепло, в общем, всё то, что нужно для укрепления здоровья. Вот уже шестой день, как Такемичи отсутствует, не только в городе, но и в стране. Дракен конечно же был рад за друга,— в кои-то веки тот мог отдохнуть и расслабиться, не переживая ни о чём,— и надеялся увидеть его бодрым и полным энергии, когда тот вернётся. Единственное, что неприятно долбило по голове, так это мысль, что как только Ханагаки вернётся, Майки восстановит свою «операцию, по выяснению девушки Такемичи». Хотя, сам Дракен был более, чем уверен, что никого у него нет. Но, как это донести до упёршегося в эту мысль Майки, а тем более, яро верующую в правдивость данного факта Эмму,— было невозможно. Так что, ещё четыре дня и, относительно спокойная жизнь Дракена, снова станет жалкой пародией на «Детектива Конана». Именно с этой мыслью он выходил из магазина, закидывая пакет с продуктами в боковой кофр и собираясь уже садиться за байк, как взгляд невольно цепляется за знакомую светлую макушку в толпе. Сначала, ему кажется, что ему показалось. Он даже глаза протирает для профилактики, но, яркая жёлтая шевелюра никуда не девается из толпы, а только стремительно отдаляется в её общем течении. Дракен так и замирает на месте, держась за руль собственного байка, пока в голове не мелькает мысль, что может быть, это и не он вовсе. Ну, мало ли в Токио таких же придурков, что любят красить волосы в подобный цвет. Ну, мало ли эти придурки могут быть того же роста... телосложения... и носить такой же красно-белый бомбер. Верно ведь? Но додумать и ответить на собственный вопрос он не успевает. Ноги срабатывают раньше головы и уже мчат его в направлении знакомой фигуры. Ему нужно знать, точно ли это Такемичи. Нужно знать, какого хрена он сейчас здесь, если должен, вот уже шестой день подряд, загорать под Мальдивским солнцем? И, разумеется, нужно знать, какого хрена он никому не сообщил о своём возвращении? Но, для начала, нужно хотя бы убедиться, что точно он и, если это так... то вопросов становиться только больше. Поток людей, не то чтобы прям сильно плотный, но их здесь достаточно, чтобы Дракену было сложно лавировать между ними, не задев при этом никого. Из-за этого его скорость значительно снижается, поэтому догнать этого псевдо-Такемичи у него всё же не получается. Зато получается увидеть, как тот сворачивает в сторону гос-больницы и не быстрым, рассерженным шагом заходит внутрь,— удивительно всё же, как Дракен его не догнал, с такой-то скоростью? Больница вызывает ещё больше вопросов. Начиная с того, «может он и правда ошибся и это другой человек» и заканчивая «если нет, то где Ханагаки сейчас и что с ним». В больничном коридоре людей не так много, поэтому хватает всего пары секунд, чтобы перед глазами мелькнул знакомый красный бомбер, а потом скрылся за дверью одного из врачебных кабинетов. А ещё, этих пары секунд хватает, чтобы разглядеть знакомый профиль и твёрдо убедиться — это Такемичи. Но вопросов от этого меньше не становится. Да, люди болеют, ходят в больницу, посещают врачей, но ведь не делают это... так. В смысле, не пиздят о том, что улетают на море, на две недели, а на самом деле просиживает штаны во врачебном кабинете. И кому пиздят! Лучшим друзьям. Как будто не они после очередного замеса, еле живые , в обнимку, ночью под ливнем плелись в заброшку и давились палёным пивом, празднуя собственную победу. Серьёзно. Как неродные,— не то, чтобы Дракен многое понимал в родственных связях, в силу отсутствия кровных родственников, однако, это не мешало ему ценить близких людей, возможно даже больше, чем кому-либо. И вся эта хрень с морем, с больницей, с тем фактом, что Такемичи, походу прячется от них. Нет, с этим надо разобраться. Дракен подходит к двери, за которой только что скрылся Ханагаки, думает про себя,— постучать сейчас и войти или всё же, лучше подождать тут, снаружи,— пока зрение не цепляется за профиль образования терапевта, распечатанный на дверной табличке. Ханахаки. Звучит как какая-то хрень, для развода на деньги. Или слишком серьёзная хрень, от которой можно сдохнуть на месте. Он осматривает рядом стоящую лавочку для посетителей, отмечая про себя, что очереди нет, а значит и объяснить ему некому. Зато над этой же скамейкой висит стенд с описываемыми болезнями и,— вот так чудо!— эта ханахаки там тоже есть. Раз уж объяснять ему вряд-ли будут, легче самому прочитать. Чем он, собственно и занялся. *** На Мальдивах было... Приятно. Да, это слово больше других подходило, для описания состояния, в котором пребывал Такемичи, пока они там были. Перелёт был недолгий,— особенно учитывая то, что почти весь полёт он проспал. А как прилетели и заселились в отель, мама потащила его в торговый центр, по пути полюбоваться вечерними улицами, а на обратном пути и ночными. Сам торговый центр был настолько огромный, что они даже трети его не прошли и уже стемнело. Зато на следующий день они навёрстывали упущенное, но снова всё обойти не успели и мама потащила его на пляж. Вот пляж — это отдельная тема. Белый песок, аккуратненькие ряды шезлонгов с зонтиками, но ближе к морю это превращалось в разноцветное месиво из полотенец и полуобнажённых тел. На другой стороне пляжа располагался деревянный пирс с домиками. А ещё было очень, очень много пальм, которые очень понравились его матери и она, буквально рядом с каждой хотела сфотографироваться или сфотографировать его. О эти фоточки. Его мама, в свои тридцать два выглядела на все двадцать пять. А надев бикини, так и вовсе стала похожа на фотомодель — провожающие её взглядом мужчины, это только подтверждали. Отдых однозначно шёл им обоим только на пользу. Оба загорели, расслабились, разморились и просто наслаждались Мальдивским солнышком, забыв о тревожащих их проблемах. А потому, не заметили, как эти самые проблемы, в одно мгновение напомнили о себе. Они уже четвёртый день находились на островах и, по негласной традиции, в обед отправились на пляж. Расположиться решили поближе к берегу и, пока его мама наносила на себя крем от загара,— чтобы не загореть ещё больше,— Такемичи пошёл поплавать. Абсолютно ничего не предвещало беды, пока после очередного погружения под воду, он не почувствовал, что задыхается. Всплыть быстро не получалось, а изо рта уже пропал весь воздух, а конечности начало сводить судорогой. Из последних сил он пытался подняться хотя бы на поверхность, только и получалось, что глотать солёную воду, да бессмысленно бултыхать руками. Перед глазами начинали плясать цветные пятна. Сознание медленно начало покидать его. Последнее, что попало в его поле зрения это красные витиеватые щупальца, что тянулись откуда-то снизу, словно из его груди. На мгновение показалось, будто, чем глубже он погружается, тем больше из него вытекают силы и жизнь, вместе с этим кроваво-чёрными разводами. Дальше, он уже очнулся под палящим солнцем,— глаза и без того щипали, а из-за следящих лучей их и вовсе открыть было невозможно. Казалось, будто они залезают под сами веки и иглами впиваются в сетчатку. Потом до слуха начали доноситься приглушённые звуки, которые с каждой секундой становились лишь громче. От этой какофонии голова начала болеть ещё больше и он, кажется, снова отключился. Очнулся уже на мягкой кровати, в относительно тёмном помещении. Впору было подумать, что ему просто приснился кошмар, но слабость во всём теле и ломота костей, отчётливо напоминали о реальности случившегося. Рядом кто-то закопошился и через секунду он увидел напротив себя обеспокоенное и заплаканное лицо матери. —Мичи... Мичи, слышишь меня?— она мягко взяла его лицо в ладони и аккуратно повернула вправо-влево, проверяя его на внешние изменения.— Как себя чувствуешь? —Как курица... Гриль... Которую в соли замариновали...— далеко не с первого раза и с перерывами, чтобы вдохнуть воздуха, которого казалось катастрофически не хватало, прохрипел Такемичи. Спустя пару секунд он добавил:— Во рту солёно... —У тебя был приступ,— начала объяснять мама. —Ты зачал захлёбываться и терять сознание. И, видимо, наглотался солёной воды. К счастью... тебя спас мужчина, что плавал рядом, так что... Но сейчас всё хорошо.— она нежно гладила его щёки руками, ласково улыбаясь, тем не менее, весь её образ излучал ничем не скрытое беспокойство. Её глаза блестели из-за собравшихся в них слёз. —Хочешь попить?— голос предательски дрогнул на последнем слоге, однако намерение её было весьма серьёзным, поэтому, захоти Такемичи отказаться, она бы начала переспрашивать раз за разом, пока не добьется желаемого. Поэтому он только тихонько кивнул. На самом деле ему и правда хотелось пить, да и сил, судя по ощущениям не так уж у него и много, просто... в груди, при виде матери, совестливо заскребли кошки. Дав ему стакан воды, мама глубоко вздохнула, явно собираясь с мыслями, и сказала: —Мы летим обратно в Токио. Завтра. Самолёт утром, так что, думаю... Тебе уже станет легче...— казалось, она хотела сказать что-то ещё, но передумала. Напоследок вымученно улыбнувшись, она негромко хлопнула себя по коленкам и встала со стула, направляясь на выход из комнаты. А ведь точно. Они всё это время были в их номере, в отеле, а за окном уже зиял розово-оранжевый закат. Надо же, он так долго был без сознания... Однако мысли прервались с еле заметным скрипом открывающейся двери. —Мам!— в последний момент, прежде, чем она ушла, окликнул Такемичи. Она остановилась, а потом медленно повернулась к нему — явно усталость отражалась в её заторможенности. — Мне уже лучше, правда. Всё будет хорошо.— и улыбнулся. Так, как улыбался обычно: светло, мягко, с любовью. Однако, даже получив точно такую же улыбку в ответ и кивок от матери, на душе не стало легче. Наоборот, к ней словно привязали ещё кучу нового непосильного груза. Оба они понимали, что лучше Такемичи уже не будет. Ровно, как и того, что всё будет хорошо. Это лишь пустые слова, иллюзия для иллюзии, потому что, даже эта поездка — очередной способ скрыться от реальности, против которого, в прочем, никто из них против не был. Хотелось хоть как-то собрать крупицы последнего счастья, последних дней, что они могут провести вместе. Как семья... Но правда в том, что от их... семьи, вскоре почти ничего не останется. Тем не менее, осознавать и принимать реальность — две разные вещи. Поэтому дверь в его временную комнату закрывается, отрезая их с матерью друг от друга и оставляя наедине каждого со своими мыслями. *** Обратно лететь оказалось не так радостно и воодушевлённо, как в эту сторону или, хотя бы в их фантазиях. Полёт был тихий и немногословный. Такемичи на протяжении всех тех долгих часов,— начиная с того момента, как он проснулся,— ощущал внутри склизкое чувство вины. Он знал, что его матери сложно было принять тот факт, что он отказался от операции. Знал так же хорошо, как и то, что она с этим не смирилась. И знал, что это решение с его стороны, слишком эгоистичное, потому что кроме него у неё никого больше не нет. Всё прекрасно знал, но ничего не мог с собой поделать. И, глядя в окошко иллюминатора, за которым мирно проплывали облака, ему как никогда хотелось растворить прямо на месте и оказаться там, за бортом самолёта, на высоте десять тысяч метров и задыхаться из-за атмосферного давления, а не из-за прорастающих в его лёгких цветов. Друзьям писать или, как либо ещё сообщать о своём прибытии раньше времени, он не стал. Мало ему проблем? А ведь обязательно посыпятся вопросы, в стиле «почему?»; «что случилось?», на которые ответов у него нет— правду он им ни в коем случае не скажет. Лучше уж отсидеться пару дней дома, с мамой, пока у неё не кончится отпуск, чтобы она хоть немного успокоилась. Он не хочет, чтобы ещё кто-то также сильно за него переживал — собственное сердце не выдержит. Хватило того, что он рассказал Хинате и пожалел об этом. Уже приехав домой и выгрузив в гостиную чемоданы, молчать было уже невыносимо. Поэтому, как только мама направилась на кухню, чтобы поставить чайник, Такемичи тут же поймал её за руку и крепко-крепко обнял. За всё то время, что он поласкал свои мозги, а вместе с ними и всё произошедшее, кое-что понял. Очень хорошо понял и принял для себя,— что пока у него есть возможность и время, он не хочет,чтобы его мама плакала, чтобы она грустила и думала о его смерти. Да, последнее ему вряд-ли удастся, но он обязан хотя бы попытаться отвлечь от этого. Совсем немного времени прошло и Такемичи почувствовал лёгкое, едва уловимое движение, а потом на спину под лопатками легли горячие ладони. Мамины ладони. Она так сильно прижала его к себе, спрятав лицо в его футболке на плече, которая тут же стала мокрой. —Мичи...— послышалось едва различимо и приглушённо, сквозь всхлипы. Легко можно было решить, что ему это показалось, но через секунду, с её стороны послышалось вновь, тихое: —Мич-чи... Я... Я та-ак тебя люблю...— она уже откровенно рыдала, через раз вдыхая воздух и сжимая ткань на спине, невольно царапая сквозь неё кожу наманикюренными ногтями. —Мальчи-ик мой... Так люблю... И так боюсь... Пожалуйста-а... Не бросай меня От её надрывного голоса, собственные глаза невольно начали щипать, а в уголках собираться влага. Совесть по-новой решила напомнить, каким эгоистичным поступком было его решение, забивая голову мыслями всё-таки отказаться от собственных чувств. Однако, они рассеивались тут же, едва зародившись под черепной коробкой. Как бы больно и сложно это ни было — он всё уже решил. Как и то, что это последний раз, когда его мама плакала из-за него, пока он жив. *** Следующий день начался незадолго до будильника, очередным приступом асфиксии и новой порцией окровавленных гладиолусов. В этот раз их было больше и некоторые были уже полностью распустившиеся — от этого застревали в горле и царапали трахею грубо обломанными стебельками. Сей «приятнейший» процесс вымотал все его скопившиеся за ночь силы и, вернувшись в комнату, он снова уснул, из последних сил написав господину Ямато и назначив запись на два часа дня, и на всякий случай поставил будильник на час дня. И как в воду глядел,— мама, видимо, решила не тревожить его, дав отдохнуть, поэтому проснулся он как раз от трезвонящего телефона. Если суббота выходной, ещё совсем не значит, что людей на улице будет меньше, чем обычно. Нет, эти двуногие создания, словно специально, решили повылазить из своих обителей, как раз в тот момент, когда Такемичи срочно нужно в больницу. Единственное счастье — к доктору Ямато не было больше посетителей, так что он без проблем и очереди зашёл в кабинет. —Говоришь, асфиксия усилилась и появились судороги?— размышляя и потирая подбородок, господин Ямато повторил его слова, откинувшись на спинку стула. —Да,— подтвердил Такемичи.— Хотя, пришёл сюда и немного легче стало. Нет такого сильного чувства удушения. Даже странно.— добавил с улыбкой. Настроение и правда немного поднялось и голова больше не болит от нехватки кислорода. —Понятно,— задумчиво кивнул доктор, однако тут же встрепенулся, подняв на него взгляд.— Тем не менее, думаю, тебе всё же лучше заменить лекарства на более сильные. Такие приступы могут наступать когда не ждёшь, а лишнее внимание нам, ни к чему. Такемичи на последние слова только утвердительно кивнул, соглашаясь, как с заменой лекарств, так и с ненадобностью лишних глаз и ушей. —Тогда зайди у нас, здесь, в аптеку и тебе всё выдадут.— быстро написал названия нужных таблеток и протянул их юноше.— И да, загар тебе больше идёт, чем мертвецкая бледность. Ханагаки такому комплименту только усмехнулся, забирая лист из рук мужчины и саркастично ответил: —В таком случае, схожу перед смертью в солярий. Шутку они конечно оба оценили. Однако шутить про смерть и не бояться её — две совершенно разные вещи, из которых в Такемичи преобладала только первая. Но и она, казалось истлела в нем, когда он открыл дверь врачебного кабинета и сделал шаг вперёд — да так и застыл, не в силах, не то, что пошутить, а просто пошевелиться. Шок, страх, отрицание — все эти чувства холодным потом обдали его со спины и парализовали, приковав ногами к полу. Если его чувство юмора было таким же паршивым, как и вкус в одежде(так, в принципе, считали только его друзья), то у судьбы видимо с ним вообще проблемы. Или у смерти и правда есть обидчивый и злопамятный характер, а бумеранг возвращается каждому аккурат перед смертью. Иначе, как объяснить то, что перед дверью, этого треклятого кабинета, сейчас сидит тот, из-за кого Такемичи, собственно здесь сам находится? Что это если не шутки судьбы? Причём, совершенно лишенные какого-либо юмора. Мало ему было задыхаться удушающими его цветами, теперь ему ещё и мучиться до конца своих, недолгих, дней с мыслью, что и человек, которого он любит, также умирает. От той же самой дряни, что и у него самого. —Дракен...— едва слетает с его губ, как тот, что сидит на скамейке для посетителей, аккурат напротив него, моментально поднимает на него взгляд. Однако, смотрят на него однако, не растерянно или удивлённо, а уверенно и, даже укоризненно, словно преступника застали на месте преступления. Но Такемичи, мало того, ничего не совершал, он в принципе не понимает, что происходит. Ему банально страшно, в голове куча мыслей — одна страшнее другой. Но единственное, что он может, это захлопнуть дверь у себя за спиной и дожидаться хоть каких-то объяснений. —М-м,— Дракен кривит губы в ироничной улыбке, складывая в руках буклет, который он взял со столика рядом,— Вот так встреча, да?— язвительно усмехается, складывая руки на груди. Каждое его слово, словно ядом пропитано, как у судьи, который до конца верил в невиновность подсудимого, но доказательства оказались на лицо.— Ничего не хочешь объяснить?— он демонстративно указывает на Такемичи тем самым буклетом, на котором оказывается в подробностях и с иллюстрациями описывается ханахаки и до него начинает доходить смысл происходящего, но всё ещё ничего не понятно. —Я...— глупо начинает он, в попытке объясниться, однако на язык не ложиться ни одно заезженное оправдание, потому что он, банально, не знает за что оправдываться. —Ты,— утвердительно кивает Дракен, вставая с насиженного места и вставая рядом с ним, почти вплотную.— Какого хрена ты делаешь здесь, а не на море? Такемичи смотрит на него, как болванчик, глупо хлопая своими широко раскрытыми глазами; чуть-ли не трясётся под его пытливым взглядом; лихорадочно пытается взять себя в руки и связать хаотичные мысли у себя в голове. Однако, за одну единственную ему всё же удаётся схватиться и едва начавшаяся паника медленно отступает. Дракен здесь, не из-за собственного здоровья. Он, по-видимому, узнал, что у Такемичи ханахаки и пришёл сюда за ним. Да, ему бы впору запаниковать, да начать придумывать отговорки— одна тупее другой. Однако, вмиг переполнившие его радость и облегчение, заглушают в нём всё остальное, а из него вырывается только глупое и неуместно счастливое: —Привет.