Найденный рай

— Идет! Идет! — Да кто же, ребята? — спрашивали их, распахивая двери. — Новый пророк! Женщины высыпали из домов, став у порога, мужчины бросали работу, больные возбужденно срывались с места, пытаясь хотя бы ползком добраться до Иисуса. Слава о нем разнеслась уже всюду, исцеленные им, слепые и лунатики, ходили по селам, рассказывая о его милостях и силе. — Он коснулся моих век, укутанных мраком, и я обрел зрение. — Он велел мне: «Брось костыли и ступай!» — и я пустился в пляс. — Полчище бесов пребывало во мне, а он поднял руку и приказал: «Изыдите!» И сразу же, толкаясь, ринулись они прочь из моего тела. В тот вечер село пребывало в возбуждении. Девушки наряжались и готовили светильники, чтобы отправиться на свадьбу: женился племянник Нафанаила, коренастый чернявый парень с огромным носом, сапожник, как и его дядя. — Окажите мне честь, — обратился к нам Нафанаил. — Сегодня женится мой племянник, так пожалуйте на свадьбу — выпьем вина. Затем он обратился к Иисусу: — Я много слышал о твоей святости. Окажи мне честь — приди благословить новую супружескую чету, дабы родила она сыновей во славу Израиля. Иисус поднялся. — Радости людские милы мне. – он поймал мой взгляд и улыбнулся. – мы с радостью. Я не заметил, как моя ладонь оказалась в его. Иисус радостно зашагал впереди. Он любил праздники. Нарядившиеся после купели в белые одежды девушки с горящими светильниками в руках стояли перед запертой щедро разукрашенной дверью и пели старинные свадебные песни. Девушки обернулись, повисла тяжелая тишина. Я обернулся и замер, волосы на голове встали дыбом. Насупившись, я стал пятиться, не заметив, как ладонь Иисуса выскользнула из моей. Как посмела появиться среди девушек эта срамница? Где это запропастился сельский староста? Уж он-то прогонит ее. Свадьба была осквернена. Обернувшись, замужние женщины злобно глядели на Магдалину. Гости — честные хозяева, также ожидавшие перед запертой дверью, задвигались, словно волны, и принялись роптать. Но Магдалина сияла, словно горящий светильник, и направлялась к Иисусу. Вдруг толпа раздалась в стороны и сельский староста, сухой, язвительный старикашка, приблизился к Магдалине, коснулся ее концом своего посоха и кивком велел ей убираться прочь. Тело у меня пылало, словно в него вонзилось бесконечное множество невидимых терниев. Я посмотрел на старосту, на женщин, на угрюмых мужчин, на возмущенных девушек и вздохнул. Ропот между тем все нарастал. В темноте уже послышались и первые угрозы. Нафанаил подошел к Иисусу, чтобы что-то сказать ему, но тот спокойно отстранил его, проложил путь в толпе и приблизился к девушкам. Светильники дрогнули, дали ему дорогу, он прошел в середину, поднял руку и заговорил: — Сестры мои, девушки. Бог коснулся уст моих и доверил мне доброе слово, дабы преподнес я вам его в дар в эту святую свадебную ночь. Сестры мои, девушки, внемлите словам моим, откройте сердца свои. Вы же, братья, помолчите — я буду говорить! Все встревоженно повернулись к нему. Иисус поднял руку. — Как вы думаете, что есть Царство Небесное? Свадьба. Жених есть Бог, а невеста — душа человеческая. Свадьба свершается на небесах, а все люди — гости на ней. Староста поднял свой посох и взвизгнул: — Ты вступаешь в противоречие с Законом. — Это Закон вступает в противоречие с сердцем моим, — спокойно ответил Иисус. «Что, что делает этот безумец…» - думал я. Мне хотелось кинуться к Иисусу, закрыть ему рот. Но он продолжал говорить, пока не пришел выкупавшийся, благоухающий, с зеленым венком поверх нежных кудрей жених. Он выпил, был в хорошем настроении, и нос его сиял. Резким толчком жених распахнул дверь, и следом за ним гости устремились в дом. Вошел и Иисус, держа за руку Магдалину… Мне захотелось плакать. Почему она? Пришел раввин, и свадьба началась. Жених и невеста стояли посреди дома, гости проходили мимо, целуя их и желая, чтобы они родили сына, который избавит Израиль от рабства. А затем заиграли лютни*, все стали петь, плясать, и Иисус тоже пил и плясал вместе до со всеми. Я смотрел на них с Магдалиной. Время будто шло мимо меня. Сердце сжалось. Что он ей говорил? Над чем они смеются? Когда взошла луна, мы снова отправились в путь. Стояла уже осень, но дневное тепло еще не ушло полностью и все еще сохранялось, и потому идти в прохладе южной ночи было приятно. Мы шли, устремив взгляд в сторону Иерусалима. Я смотрел перед собой, не разбирая дороги. Слышал шёпот людей за спиной. Но что говорили и кто, я не разобрал, да и не хотел. — Иуда, - он коснулся моего плеча, - Иуда, - голос его был слаб, но приятен и полон страсти. Я поднял глаза. – Что случилось, почему ты не пришёл ко мне сегодня? — Какую святость ты ищешь в её сердце, какой нет у меня? Почему ты снисходишь к ней? – шептал я, чтобы никто не слышал, горло неприятно сдавило соленая горечь. В носу защипало. Я обернулся на целые толпы из семьей бедняков. – За это они могут расправиться с нами. Иисус мягко улыбнулся, сжав меня обеими руками. — Я люблю тебя, милый, - его глаза цвета ясного неба светились счастьем, - тебя и только тебя, и любви своей не предам. – он встал на цыпочки и потянулся ко мне. Я не мог ни о чем думать, не мог ничего делать, только упиваться им, каждым его вздохом, мягкими движениями его губ. Все это было чудом. — Радость-то какая, братья, — без устали повторял Петр, который все не мог нарадоваться тому, что вчера вечером отправился в путь. — Иуда, - шепнул Иисус мне в губы, - спой. Рот сам по себе расплылся в улыбке. Я, запрокинув голову, запел: Я видел, как растёт стена обид На каждом камне был поцелуй И в каждом дьявол сидел внутри Когда ты устанешь от слёз и пуль Стрелять врагов, казнить друзей Иди ко мне. Иди ко мне и смотри Справа и слева звучали мелодичные, исполненные нежности голоса: Нет ничего, кроме любви Здесь нет ничего, кроме любви Голоса все изливались из какого-то глубинного источника и снова набирали силы: Когда ты стоишь у этой черты Из тысячи слов есть всего четыре И нет ничего, кроме любви** Часы уходили, звезды тускнели, стало светать. Мы оставили позади рыжие земли Галилеи и вступили в черные земли Самарии. — Давайте пойдем другой дорогой, — я остановился. — Это еретическая, проклятая земля. Перейдем по мосту через Иордан и выйдем на другой берег. Грех приближаться к отступникам от Закона, Бог их осквернен, вода и хлеб их осквернены. Пойдем другой дорогой! Иисус аккуратно взял меня за руки, заглядывая в глаза, ловя взгляд. — Если чистый прикоснется к оскверненному, оскверненный очищается, — произнес он. — Мы пришли к ним, к грешникам, разве нужны мы безгрешным? Здесь, в Самарии, доброе слово может спасти душу. Мне не нравилось. Я злобно огляделся вокруг и, понизив голос, чтобы не услыхали другие, сказал: — Не таков путь. Нет, не таков. Но я буду с тобой, куда бы ты не пошел. Мы шли, ведя беседу. Иисус говорил об Отце, о любви, о Царстве Небесном. А мы все шли и шли. Между тем вверху, на небе, собрались тучи, потемнело: в воздухе пахло дождем. Мы добрались до первого селения у подножия горы Гаризим. На краю селения находился старый-престарый колодец, окруженный финиковыми пальмами и тростником. Каменный край колодца был глубоко изъеден веревками, тершимися о него на протяжении многих поколений. — Я устал и останусь здесь, — сказал Иисус, обращаясь к толпе. — Вы же сходите в селение и постучитесь в двери домов — может быть, найдется добрая душа, которая подаст нам кусок хлеба. Уповайте на Бога и на людей. Я не мог оставить Иисуса одного. К тому же его ноги кровоточили, их надо было обработать. — Я не пойду в нечестивое селение, — буркнул я. — Не стану есть оскверненный хлеб. Подожду вас под этой смоковницей. Я смотрел, как тело Иисуса, шатаясь, удалялось. Он упал в тени тростниковых зарослей. Трудный путь избрал он себе, тело его было слабым, усталость одолевала его, он уморился и не имел сил даже на то, чтобы собраться с духом. Ему надо было дать хотя бы напиться. Набрав в колодце воды, я присел около Иисуса, приподнял его, поддерживая за затылок, и дал ему пить. Грудь его тяжело вздымалась, руки подрагивали. Прижав его к себе, словно ребенка я закрыл глаза и незаметно для себя уснул. Нашу спокойную идиллию прервали радостные голоса: показались ученики, с ликованием несущие хлеб. Иисус лежал у меня на коленях, смотря в их сторону. — Идите сюда, — позвал он. — Иуда набрал воды, чтобы утолить жажду. Я смотрел, как вода льется с их губ и бород. Самому мне ужасно хотелось пить, но я лишь жадно смотрел, как пьют они. Мне не хотелось пить самаритянскую воду и тем самым подвергаться скверне. Мы расположились под финиковыми пальмами, и Андрей принялся рассказывать, как они вошли в селение и стали просить милостыню. Стучались в двери, но их с улюлюканьем гнали от одного дома к другому. Только на другом краю селения какая-то старушка приоткрыла дверь, внимательно осмотрела улицу и, убедившись, что там нет ни души, воровато протянула им хлеб и тут же захлопнула дверь. — Мы схватили его и пустились во весь дух! — Жаль, что мы не знаем имени старухи, чтобы помянуть его перед Богом, — сказал Петр. Иисус тихо засмеялся: — Не печалься, Петр, Богу оно известно. Иисус взял хлеб, благословил его, поблагодарил Бога, пославшего старуху, которая дала хлеб, а затем разделил его на шесть больших кусков. Но я лишь покачал головой и отвернулся. — Я не ем самаритянского хлеба. Иисус не стал возражать. — Тогда и я не буду, а вы ешьте, — обратился он к остальным. — Во имя Бога! Четыре товарища засмеялись и с удовольствием принялись за еду. Поев, они уснули. Положив голову мне на плечо, уснул и Иисус. Оперевшись на шершавый ствол, я вздохнул. — Лучше голод, чем бесчестье. На тростник упали первые капли дождя. Спящие проснулись и поднялись. — Вот и первые дожди пришли, — сказал Иаков. — Теперь земля напьется вдоволь. Пока мы спорили, где бы найти пещеру, чтобы укрыться от непогоды, поднялся ветер, его несущиеся с севера порывы разогнали тучи, небо прояснилось, и мы снова отправились в путь…