Найденный рай

На смоковницах сквозь влажный воздух поблескивали смоквы, гранатовые деревья гнулись под тяжестью плодов. Земледельцы, подняв головы от земли, с удивлением глядели на нас. Какой-то старик вышел из сада и крикнул: — Эй, галилеяне! Ваш преступный Закон предал проклятию благословенный край, по которому вы ступаете. Так что же вы бродите по нашей земле?! Катитесь отсюда! — Мы идем молиться в святой Иерусалим, — ответил Петр и остановился, выпячивая грудь перед стариком. — Здесь молитесь, отступники, на возлюбленной Богом горе Гаризин! — рявкнул старик. — Всякое место свято, — спокойно сказал Иисус. — И Бог пребывает всюду, старче, а все мы — братья. Изумленный старик повернулся к нему. — И самаритяне с галилеянами? — И самаритяне с галилеянами, старче. И все иудеи. Все. Старик смерил Иисуса взглядом с головы до пят. — И Бог с Дьяволом? — спросил он наконец, но тихо, чтобы не услышали незримые силы. Иисус вздрогнул. Я сжал его руку. Он никогда не задавался вопросом о том, настолько ли велика милость Божья, чтобы в один прекрасный день простить Люцифера и принять его в Царство Небесное. — Не знаю, старче, — ответил он, сомнение сквозило в его голосе. — Не знаю. Я человек и пекусь о людях. Прочее же — дело Бога. Наступил вечер. Поднялся холодный ветер, мы нашли пещеру и укрылись в ней. Чтобы согреться, мы сгрудились в одну кучу. Тело Иисуса под боком отдавало теплом. Мы уселись вокруг костра и молча смотрели на языки пламени. Было слышно, как дует ветер, воют шакалы, а вдали грохочут глухие раскаты грома, катящиеся с горы Гаризин. Иисус начал немного подрагивать. Я накрыл его своей накидкой. На другой день мы прибыли в Иудею. Растительность менялась на глазах. Пожелтевшие тополя, усеянные плодами деревья и кедры встречались все реже. Местность стала каменистой, безводной, суровой. И крестьяне, появлявшиеся из-за низких, потемневших дверей, казались высеченными из кремня. Лишь изредка среди камней пробивался смиренный и изящный дикий цветок. Иногда из глубокого оврага посреди глухой пустыни долетал крик куропатки. По мере приближения к Иерусалиму местность становилась все более суровой. Земля больше не смеялась здесь, как в Галилее, она была из кремня, как села и люди. А небо, которое в Самарии разразилось на минуту дождем, чтобы освежить землю, было здесь словно раскаленное железо. Толпа шла в тяжком зное. Среди скал чернело множество высеченных там могил. Светало. Многие уже проснулись, и все взгляды бегали от скалы к скале, от холма к холму — туда, вдаль, к Иерусалиму. Мы поспешно тронулись в путь. Ноги все шли и шли, но постоянно казалось, что и горы перед нами движутся, уходят вдаль, а дорога становится все длиннее. — Думаю, никогда не добраться нам до Иерусалима. Разве не видите, что творится? Он все удаляется от нас! — в отчаянии воскликнул Петр, еле волочивший за собой ноги. — Он все приближается к нам, — возразил Иисус. — Мужайся, Петр. Мы делаем шаг к нему, и он делает шаг нам навстречу. Как Мессия. Я резко остановился, обернувшись на Иисуса так, что он чуть в меня не врезался. — Мессия? — Мессия идет, — проникновенно сказал он. — Мессия идет, и ты про то прекрасно знаешь, Иуда, - на его лице мелькнула горькая улыбка. Или мне показалось? Иисус скользнул мне под руку так, чтобы я его обнял. Я положил руку на горячую кожу, поглаживая её. — Но кто же есть Мессия? — пробормотал я, чтобы никто не слышал. — Кто? Неужели весь народ? По лбу струйками побежал пот. — Неужели весь народ? Эта мысль возникла у меня впервые и привела в замешательство. — Неужели Мессия и есть весь народ? — снова и снова повторял я. — Но тогда к чему все эти пророки и лжепророки, к которым мы мучительно присматриваемся, чтобы узнать, он или не он — Мессия? Иисус дернулся и остановился. Я перевел взгляд с Иисуса туда, куда он смотрел, и вдруг закричал. Прямо перед нами на горе сиял прекрасный, белоснежный, горделивый Иерусалим. Я глубоко вдохнул. Воздух опалил ноздри. Низкие сырые домишки, серые лица людей, всплывающие в памяти, никак не вязались с горделивыми стенами. В глазах сияли дворцы, башни, мощные врата, а посреди всего этого — храм, весь из золота, кедра и мрамора. Я отвел глаза. Яркость осталась болью в глазницах. Улицы, террасы, дворцы, площади — весь Иерусалим был одет в зелень. Тысячи шатров покрылись виноградными лозами и ветвями маслины, пальмы, сосны и кедра. Позади была жатва и сбор винограда, год близился к завершению, на откормленного черного козла навешали все грехи и погнали его, швыряя камнями, в пустыню. Просторные дворы Храма были залиты кровью. Каждый день резали предназначенные для Бога стада, святой город наполнился запахом жертвенного дыма, нечистот и жира. Звуки свирелей и труб сотрясали воздух. Люди переели и перепили. В первый день были псалмы, молитвы и покаяния. Но на второй или на третий день избыток мяса и вина ударил людям в голову и они принялись отпускать грубые шутки и с хохотом распевать срамные песни, которые поют в тавернах. Мужчины и женщины без какого бы то ни было стыда обнимались друг с другом среди бела дня поначалу в шатрах, затем открыто, на улицах, прямо на зеленой листве. Изо всех кварталов явились густо покрытые гримом и надушенные мускусом знаменитые иерусалимские блудницы. Простодушные крестьяне и рыбаки, прибывшие с самых отдаленных концов земли поклониться в святая святых, попадали в эти видавшие виды объятия и теряли в них голову. Гневный Иисус стремительно шагал по улицам мимо валяющихся на земле, совершенно захмелевших людей, сдерживая дыхание, — его тошнило от запахов, смрада и бесстыжего хохота. — Идемте, идемте быстрее! — подгонял он. Я чувствовал, как его рука сжимается все сильнее и сильнее от злости. Мы с Иисусом вступили на просторный двор храма. Никого из апостолов, как они себя называли, не было. Лишь Андрей, минуту стоявший и над чем-то думавший, тряхнул головой и побежал к нам. Перед тем как войти помолиться, мы задержались, чтобы совершить омовение ног, рук и уст. Бросив вокруг беглый взгляд, я увидел встающие одна поверх другой открытые террасы, заполненные людьми и животными, отбрасывающие густую тень портики, колонны из белого и голубого мрамора, увенчанные золотыми виноградными лозами и кистями, и повсюду — павильоны, палатки и повозки, лавки менял, цирюльни, мясные и бакалейные прилавки. Воздух сотрясали громкие голоса, ругань и хохот. В Доме Господнем стоял запах пота и смрад. Иисус прикрыл ладонью ноздри и рот. Он оглядывался по сторонам, но Бога нигде не было. Теперь он больше не был пророком, не был Богом, сердце его пришло в смятение, и я слышал, как оно вопило. Иисус пошатнулся. Я ухватил его, прижав к себе. — Тебе плохо, ты можешь потерять сознание. Идем отсюда. Мы направились к выходу. «Ему стало дурно от смрада, крови и шума, это не Мессия…» — подумал я и пошел впереди, держа Иисуса под руку, чтобы он не упал.