if we survive the great war

Нил просыпается на жесткой мятой постели. Просыпается и чувствует, что рядом пусто. Во сне казалось, что он снова спит рядом с матерью. Вспоминая о ней, Нил в который раз чувствует запах горелой плоти. Если бы ее план удался, возможно, Нилу не пришлось бы сегодня собираться на Жатву. Он чувствует тревогу и облегчение одновременно: это последний год, когда юноша может стать трибутом Голодных Игр, но в этом году его имя написано на одиннадцати карточках. "В дистрикте столько народу,—думает Джостен,—даже при всем желании я вряд ли стану участником". Мать Нила, Мэри, боролась за свержение диктатуры и установление демократии. "Панем будет свободным!"—говорила она. Да уж, как будто это возможно. Ее, как и всех оппозиционеров, настигла казнь: быстрая, но, по мнению Нила, очень болезненная. Он до сих пор помнит, как смотрел на ее догорающее тело на главной площади дистрикта. Даже хоронить оказалось нечего. Единственным наставлением матери было: беги, не дай им сделать из тебя пешку. Знай она, что сегодня ее сын собирается участвовать в Жатве как законопослушный гражданин, она бы, наверное, избила его до полусмерти. Жизнь в бегах не казалась Нилу заманчивой перспективой, поэтому он просто осел в самом дальнем и бедном дистрикте, стараясь быть тише воды и ниже травы. Нил Джостен живет в Дистрикте-12, в районе, прозванном Шлак. По утрам здесь обычно полно народу, поэтому затеряться в толпе не составляет труда. Шахтеры торопятся на смену. Мужчины и женщины с согнутыми спинами, распухшими коленями. Многие уже давно оставили всякие попытки вычистить угольную пыль из-под обломанных ногтей и отмыть грязь, въевшуюся в морщины на изможденных лицах. Сегодня черные, усыпанные шлаком улицы безлюдны. Окна приземистых серых домишек закрыты ставнями. Жатва начнется в два. Нил повернулся на другой бок с мыслью "Можно и поспать". Если получится. Поворочавшись с полчаса, Нил встал с постели. Поспать не получится. Он спускает ноги с кровати и обувается. Надевает брюки, рубашку и хватает рюкзак. Его дом почти на окраине Шлака. Проходишь всего несколько ворот, и ты уже на заброшенном пустыре. За ним – высокий сетчатый забор с витками колючей проволоки поверху. Там заканчивается Дистрикт-12. Дальше – леса. Задумывалось, что все двадцать четыре часа в сутки забор будет под напряжением, чтобы отпугивать хищников. Однако электричество дают всего на два-три часа по вечерам, поэтому забора можно не опасаться. Все равно Нил всегда останавливается и слушает, как учила мать– на всякий случай. Не гудит, значит, тока нет. Ложится на землю и проползает под забором – тут сетка уже два года как оборвана. И за кустами тебя не видно. Оказавшись в лесу, Нил достает из дупла старого дерева припрятанные лук и связку со стрелами. Вообще-то по лесам ходить запрещено, а охотиться тем более. Лук Нила – один из немногих в округе. Его сделала мать в надежде обучить его защищаться. На тех, кто все-таки охотится, миротворцы в основном смотрят сквозь пальцы: тоже ведь свежего мяса хотят. По правде говоря, они – его главные скупщики. Нил проходит чуть дальше в лес и осматривается . Не оглядываться и никому не доверять—учила его мать. Однако с первым у Нила всегда были проблемы: даже здесь, в глуши, боишься, что тебя кто-нибудь услышит. Со вторым пунктом было проще: честно говоря, Нил не думал, что сумел бы кому-то довериться. Он на примере матери понял, как важно держать язык за зубами. В школе он не высовывается, старается надевать маску безразличия, чтобы окружающие не могли догадаться, о чем он думает. Соседей обходит стороной. Нил знает, что не стоит распространяться и о том, кто его мать. Когда он впервые прибыл в Дистрикт-12, пришлось сказать миротворцам, что мать просто рожала его не в больнице, и поэтому документов у него не было. Многие родители не регистрировали детей, лелея надежду, что те когда-нибудь смогут сбежать. Он придумал себе имя и стал зваться Нилом Джостеном. С тех пор его жизнь— сплошная ложь. О доверии не может быть и речи. Нил, неспешно двигаясь по лесу, подстрелил двух белок и остался доволен. Значит, ему будет, что приготовить на обед. По пути назад он снова вспоминает о грядущем событии. "Поздравляю с Голодными Играми, и пусть удача всегда будет на вашей стороне!"—проносится в его голове. Оставит белок на вечер. На вечер... после Жатвы—официальный праздник. Многие действительно празднуют – рады, что их детей в этот раз не тронули. За Нила беспокоиться некому, что и радовало, и огорчало. Что ж, зато никто не будет лить слезы над его трупом, в случае чего. Одиннадцать карточек с его именем. Жатва происходит несправедливо, и хуже всего приходится бедным. По правилам, в Жатве начинают участвовать с двенадцати лет. Первый раз твое имя вносится один раз, в тринадцать лет – уже два раза, и так далее, пока тебе не исполнится восемнадцать, когда твое имя пишут на семи карточках. Это касается всех без исключения граждан Панема во всех двенадцати дистриктах. А вот тут начинается самое интересное. Допустим, ты помираешь от голода. Тогда ты можешь попросить, чтобы тебя включили в Жатву большее число раз, чем полагается, а взамен получаешь тессеры. За тессер целый год дают зерно и масло на одного человека. Сыт, конечно, не будешь, но лучше, чем ничего. Джостен брал тессеры в течение четырех лет после смерти матери. Нил заходит в свой дом, оставляет добычу на столе и смотрит на часы. Около двух часов до Жатвы. Ему неплохо было бы принарядиться, чтобы не выделяться из общей массы. Отыскав единственную светлую рубашку и чистые брюки, Нил кипятит воду. Смотрит в треснутое зеркало у стены и едва себя узнает. Нил берет кусок черствого черного хлеба—он ведь решил оставить мясо на вечер, а аппетита, впрочем, все равно нет. В час дня Нил Джостен направляется к площади. Присутствовать должны все, разве что кто-то при смерти. Плохо, что Жатву проводят именно здесь – в единственном приятном месте во всем Дистрикте-12. Сегодня площадь выглядит зловеще – флагов кругом навешали. И телевизионщики с камерами, рассевшиеся на крышах, настроения не поднимают. Люди молча подходят к чиновнику и записываются. Тех, кому от двенадцати до восемнадцати, расставляют группами по возрасту на огражденных веревками площадках – старших впереди, младших сзади. Родственники, крепко держась за руки, выстраиваются по периметру. Смотря на их полные отчаяния лица Нил благодарит Бога за то, что мать умерла. Не хотел бы он сейчас встретиться с ней взглядом. Нил устремляет взгляд на временную сцену перед Домом правосудия. На сцене – три стула, кафедра и два больших стеклянных шара – для мальчиков и для девочек. Два из трех стульев занимают мэр Андерси и приехавшая из Капитолия Эбби Уинфилд, женщина- сопроводитель, ответственная за их дистрикт, – с розовыми волосами, в светло- зеленом костюме и с жуткой белозубой улыбкой на лице. Они о чем-то переговариваются, озабоченно поглядывая на пустующий стул. Как только часы на ратуше пробьют два, мэр выходит к кафедре и начинает свою речь. Ту же, что всегда. Рассказывает историю Панема – страны, возникшей из пепла на том месте, которое когда-то называли Северной Америкой. Панем – сияющий Капитолий, окаймленный тринадцатью дистриктами, принесший мир и благоденствие своим гражданам. Потом настали Темные Времена—мятеж дистриктов против Капитолия. Двенадцать были побеждены, тринадцатый – стерт с лица земли. С дистриктами был заключен договор, снова гарантировавший мир и учредивший Голодные игры в качестве напоминания и предостережения. Правила просты. В наказание за мятеж каждый из двенадцати дистриктов обязан раз в год предоставлять для участия в Играх двух трибутов. Двадцать четыре трибута со всех дистриктов помещают на огромную открытую арену: там может быть все что угодно – от раскаленных песков до ледяных просторов. Там в течение нескольких недель они должны сражаться друг с другом не на жизнь, а на смерть. Последний оставшийся в живых выигрывает. – Это время раскаяния и время радости, – провозглашает мэр. Пора тащить жребий. Как обычно, Эбби взвизгивает: «Сначала юноши!» и семенит к шару. Глубоко опускает руку внутрь и вытаскивает листок. От страха даже живот сводит, а в голове Нила пусто. Эбби возвращается к кафедре и, расправив листок, ясным голосом произносит имя: —Нил Джостен! Нил стискивает зубы и поднимается на сцену. Он стоит ни жив ни мертв, пока многотысячная толпа застывает в единственно доступном акте своеволия – молчании. Однако несмотря на то, что мир Нила остановился, церемония Жатвы продолжается. Эбби довольно подскакивает к следующему шару и достает вторую карточку. —Итак, вы готовы? Второй трибут Дистрикта-12 — Амалия Миньярд! Нил начинает усердно копаться в памяти, пытаясь вспомнить, сталкивался ли он с участницей, как вдруг его мысли прерываются криком. – Есть доброволец! – выпаливает кто-то из толпы. – Я хочу участвовать в Играх. На сцене легкое замешательство. В Дистрикте-12 добровольцев не бывало уже несколько десятков лет: слово "трибут" равнозначно слову "мертвец", и добровольцы давным-давно перевелись. – Браво! Вот он, дух Игр! – ликует Эбби, довольная, что и в ее дистрикте случилось наконец что-то достойное.– Как тебя зовут? Нилу не нужно было слышать имя молодого человека, чтобы узнать его. Эндрю Миньярд был знаком ему по школе. Видя вечно ухмыляющегося Миньярда, Нил вообще сомневался, что ему есть дело до окружающих его людей, так почему он вызвался добровольцем вместо сестры? Насколько знал Джостен, Эндрю свою семью недолюбливает и, вероятно, был бы не против похоронить сестру во дворе своего дома. – Эндрю Миньярд. – Держу пари, это твоя сестра. Не дадим ей увести славу у тебя из-под носа, верно? Давайте все вместе поприветствуем нового трибута! – заливается Эбби. С той самой минуты, когда Эндрю встал на место Амалии – он обрел ценность. И вот сначала один, потом другой, а потом почти все подносят к губам три средних пальца левой руки и протягивают ее в его сторону. Этот древний жест существует только в их дистрикте и используется очень редко; иногда его можно увидеть на похоронах. Он означает признательность и восхищение, им прощаются с тем, кого любят. Нил бросает взгляд на Эндрю и впервые в жизни видит его без фирменной ухмылки: взвинченным, нервным. К счастью, единственный победитель Голодных Игр из Дистрикта-12, присутствующий на сцене во время церемонии, Ваймак встает со стула и, шатаясь, ковыляет через сцену, чтобы поздравить Миньярда. – Посмотрите на него. Посмотрите на этого мальчика! – орет он, обнимая его за плечи. Видно, как Эндрю всеми силами пытается стряхнуть его руки. – Вот это я понимаю! Он... молодчина! – провозглашает он торжественно. – Не то что вы! – Он отпускает Миньярда, подходит к краю сцены и тычет пальцем прямо в камеру. – Вы – трусы! Кого он имеет в виду? Толпу? Или настолько пьян, что бросает вызов Капитолию? И все-таки, в душе Нила что-то явно протестует участию Эндрю Миньярда в Играх. Возможно, из-за одного случая, который Джостен хорошо помнит. После смерти матери Нил начал умирать от голода. Такая смерть в Дистрикте-12 не редкость. Любое воровство в Дистрикте карают смертью, а в ящиках с мусором можно рыться безнаказанно. Вдруг что-нибудь отыщется? Кость из мясной лавки или гнилые овощи от зеленщика. То, чего не станет есть никто, кроме Нила. Ноги привели его на грязную улицу, тянувшуюся позади лавок и магазинов для богачей. Вдруг Нил услышал крик и поднял глаза. Жена пекаря кричала, чтобы он шел своей дорогой, а то она позовет миротворцев, и как ей надоело все это отродье из Шлака, постоянно роющееся в ее мусоре. У него не было сил ответить на ее брань. Тут он заметил светловолосого мальчика во дворе. Нил встречал его в школе. Мальчик скрылся за домом, а Нил отошел от мусорного ящика к ближайшему дереву. Последняя надежда найти что-нибудь съедобное пропала. Колени у него подогнулись, и он безвольно соскользнул на землю. Вот и все. Он слишком болен, слишком слаб и слишком устал – как же он устал. Пусть приедут миротворцы, пусть заберут его в приют. А лучше пусть он сдохнет прямо здесь. Мальчик даже ни разу не взглянул на Нила, зато тот смотрел на него, не отрываясь. У него был хлеб. А еще из-за алого пятна на скуле. Чем мать его так ударила? Мальчик оглянулся – не смотрит ли кто, снова повернулся к дому, и быстро бросил одну, потом другую буханку в сторону Нила. Джостен прижал хлеб к себе—в нем была его надежда и его жизнь. Нил до сих пор не понимал, чем был вызван такой акт сострадания. Эндрю даже не смотрел на него в школе—оно и понятно, городские дети никогда не общаются с "отродьем из Шлака". Сейчас Эндрю выглядел совсем не так, как тогда. Казалось, он вообще не способен на сострадание. Мэр наконец заканчивает читать нестерпимо скучный договор и жестом велит трибутам пожать друг другу руки. Нил чувствует, что ладони Эндрю крепкие и холодные. Он глядит Нилу прямо в глаза и сжимает его пальцы. Нил вдруг чувствует вину за то, что ему придется сражаться против Эндрю Миньярда. Однако, глядя на "сокомандника", Нил вдруг осознает, что сейчас Эндрю вполне может отнять у него жизнь, которую он же и подарил. Его взгляд не выражает ни единой эмоции: ни жалости, ни отчаяния. Играет гимн, и юноши стоят, повернувшись к толпе. « В конце концов, нас двадцать четыре,—думает Нил,— Есть шанс, что кто-то убьет его раньше, чем он убьет меня». Хотя в последнее время ни на что нельзя слишком полагаться.