Повешенный бог

      Мэри бережно провела золотистым гребнем по волосам, после чего, медленно опустив его на трюмо, потянулась за бирюзовой лентой. Она ловко подцепила пальцами локоны, убрала пряди с лица — по левую и правую сторону — и подвязала их сзади в бант. Мэри одарила своё отражение лёгкой улыбкой.       Лучи ласкового утреннего солнца, что струились в комнату сквозь распахнутые балконные двери, засияли на юном лице.       Мэри облачилась в простое небесно-голубое платье, даже не пытаясь уместиться в корсет — без помощи служанки это было попросту невозможно.       Марта как раз захворала и была настоятельно отправлена отлёживаться. Она служила своей леди с самого её рождения и упорно сопротивлялась любому отдыху. Но в итоге сдалась и с причитаниями осталась оправляться и запивать простуду отменным куриным супом от местного повара. Бедняжку некому было сменить — после смерти мужа герцогиня Ариэль уволила почти всю прислугу, оставив только самых близких и дорогих сердцу людей.       Несмотря на её отсутствие, Мэри изо всех сил старалась содержать свою комнату в чистоте. Пусть и небольшую, но любимую и уютную: с паркетом старой кленовой доски; с трюмо и шкафом, увенчанным резными лозами винограда, и чудесной мягкой кроватью, достойной настоящей принцессы — тоже с виноградными соцветиями, протянувшимися вдоль изголовья. Вся мебель в комнате — даже ковер и гардины — жила здесь задолго до её рождения.       Но при этом вся комната хранила дух своей владелицы: где-то Мэри повязала цветные ленты — от дуновений морского ветра они вились в хороводе; на софе располагались куклы — какие-то купленные, какие-то — самодельные. В сундуке у изножья кровати, под зимним тёплым одеялом, пряталось несколько томов литературы, которую её матушка, заведующий всем домохозяйством Томас, и тем более Марта сочли бы крайне вульгарной. Но именно героиня этих книг, искусная рукодельница, вдохновила Мэри на вышивание, и теперь почти каждая доступная поверхность была украшена платком её работы.       Опомнившись, Мэри встрепенулась и, как птичка, выпорхнула из комнаты, позабыв о прочих деталях туалета — без украшений и перчаток она походила на обычную деревенскую девушку.       Без стука, она влетела в комнату своей двоюродной сестры.       Никому бы и в голову не пришло, что они родственницы. Не зная об этом наверняка, даже сама Мэри с трудом нашла бы в их обликах хоть что-то общее.       Гуэн Д’Вербер обладала поистине холодной красотой. Она была высока, стройна, с изящной талией и аккуратной линией груди.       Выточенная, совершенная.       Густые чёрные волосы контрастно струились вдоль белоснежных щёк. А «орлиный» нос, казавшийся Гуэн форменным недостатком, наоборот, лишь красил и грамотно дополнял черты её благородного лица.       Сама же Мэри походила больше на свою мать — была невысокой, круглощёкой, с пышной грудью и полными бёдрами. Русые волосы от влажности пушились и топорщились, отчего каждое утро начиналось с попыток с ними сладить. Вот и сейчас, после небольшой пробежки, они искали свободы, разлетаясь в разные стороны.       Но Мэри любила свою внешность, пусть и могла кому-то показаться той ещё простушкой. Рассматривая портреты матушки, на которых та была ещё молода, она видела в них себя. И потому ни за что не изменила бы и мельчайшей детали своего внешнего вида. Разве что, появись такая возможность, предпочла бы стать чуточку выше…       Она широко улыбнулась, переводя дыхание, и, шагнув вперёд, с любовью обняла Гуэн.       Та, как всегда, цокнула, но с теплотой ответила на объятья.       В уме Мэри тут же затикал обратный отсчёт. Ожидаемо, он не дошёл и до единицы, когда Гуэн проворчала где-то над взъерошенной макушкой:       — Тебе обязательно нужно обзавестись дополнительной прислугой. На случай, если одна заболеет, нужна другая, что её подменит. Это же совершенно ясно! Твой внешний вид никуда не годится. Впрочем, мой тоже. Кто уложит мне как следует волосы?.. Про отсутствие корсета на тебе я и вовсе молчу.       Мэриэнн всей душой любила эти нравоучения. Пусть сестру порой и было не остановить — казалось, дай ей волю, и она расскажет всем, от портного до кузнечика, что они делают не так, и как именно им надлежит исправиться.       Однако для самой Мэри это было равносильно тиканью карманных часов в руках Томаса. Или скрипу половицы у её постели, который раздавался каждый раз, когда она отправлялась спать. Чем-то родным и трогательным.       Она взглянула на сестру снизу вверх, жалобно изогнув брови. Цвет глаз — единственное, что внешне их роднило и хоть как-то сближало.       «Голубые, как чистое-чистое небо» — так когда-то давно говорил отец.       — Марта скоро поправится, а сегодня тебе могу помочь я. И с корсетом, и с причёской! — с уверенностью заявила Мэри. И, не дожидаясь ответа, отпрянула от сестры.       Подставив стул к трюмо, во многом походившему на её собственное, она театральным жестом пригласила сестру присесть.       Та цокнула, однако Мэри было не так просто провести — на губах Гуэн играла лёгкая улыбка, а в глазах плескалось веселье. Приподняв юбки нижнего платья, она села, послушно замерев.       Мэри, восторженно схватив щётку для волос, принялась с усердием ухаживать за сестрой.       — Совсем скоро лето закончится, ты уедешь, и придётся так долго ждать следующего! Дни пролетели как один. Это просто невыносимо, что мы так редко видимся. И ещё невыносимей то, что ты совершенно не загорела! — в сердцах пожаловалась Мэри. Она невольно сравнила свою подрумяненную солнцем кожу с белой, словно пергамент, шеей сестры. Гуэн фыркнула, горделиво вздёрнув нос.       — Ну, если бы ты слушалась хоть части моих советов, ухаживала за собой как следует и не бегала в жару топтать с крестьянами виноград, то, возможно, тоже не загорела бы. И, если тебе самой так невмоготу следить за кожей лица, моя рекомендация по найму дополнительной прислуги всё ещё в силе. И ладно ты, дурёха, но куда смотрит леди Ариэль?.. Твоя матушка порой поражает меня тем, как вы похожи и не похожи одновременно.       — У неё много дел, — пробубнила под нос Мэри, честно стараясь вслушиваться в слова, при этом сосредоточив всё своё внимание на колоске, в который понемногу сплетался иссиня-чёрный атлас волос.       — Я знаю, — с горечью выдохнула Гуэн. Она то и дело поглядывала в отражение, стараясь поймать взгляд сестры, но та явно была слишком занята для гляделок. — Ещё и эти слухи, которые, кажется, вовсе не слухи. Просто нам с тобой не говорят всё как есть.       — Угу.       — И… Мэри, просто попроси её отправиться к нам зимой! Конечно, ты не привыкла к подобным холодам, да и путешествие будет длинным. И наверняка не самым приятным — я каждый раз страдаю от морской болезни и этой мерзкой корабельной вони! Но ты бы увидела горы. И снег! Порой олени подходят так близко, что можно разглядеть их прямиком из окна. Ты была бы в восторге!       — Ты же знаешь, что матушка ни за что меня не отпустит, — Мэри потянулась вперёд, чуть наклоняя Гуэн. Порывшись пальцами в шкатулках, она на ощупь выцепила несколько перламутровых бусин, зная, что сестра предпочитает их атласным лентам. Одна за другой, они оказывались в причёске, пока комнату вновь не наполнил обманчиво-отрешённый голос Гуэн.       — Я понимаю. Но поинтересоваться стоит. Я попробую поддержать тебя. Нужно лишь улучить подходящий момент до моего отбытия.       Мэри вновь угукнула, после чего продолжила свою работу в абсолютной тишине, обволакивающей спальню.       Лишь звуки со стороны улицы всполохами проносились то тут, то там.       Вот птица опустилась на ветку, заливисто напевая о своих радостях и невзгодах.       Вот где-то закричали люди, раздавая команды. Они были заняты тяжёлым трудом, что придавало их словам твёрдость и силу.       А на ветру шуршала листва, и ветка билась о фасад, задевая оконную раму.       Соль и свобода слились в воздухе, и Мэри вдохнула полной грудью, когда, закончив, они покинули особняк — вниз по главной деревянной лестнице, прямо в залитый охряным светом зал. И следом — сквозь двухстворчатые двери, пронизанные мозаикой, изображающей спелые увесистые виноградные гроздья, наружу.       Небо лишь местами намекало на дождь — облака, тяжелые и густые, тянулись вдоль горизонта, слишком далеко от острова. Но любой местный житель понимал — через день-другой их настигнет циклон.       Родовой особняк герцогини Ариэль Де Грэйсвинд располагался на самой высокой точке небольшого острова. Окруженный пышными садами, он синел черепицей, словно впитывая само небо и оттенял красной кладкой кирпича буйную растительность, что вилась кудрями вдоль всего фасада двухэтажного здания, спускаясь по каменной лестнице к городу, раскинувшемуся в низине острова. Домики, как один, были похожи друг на друга — покрытые белой известью, с лазурными крышами. Они как грибы поросли один на другом, отличные разве что размерами да узорами плюща и цветов, нарисованными самой природой.       Мэри вновь вдохнула ветер прибоя, не сопротивляясь улыбке, освещающей её лицо. Она шла с Гуэн под руку, каждый раз оглядывая всё вокруг как в первый.       — Тебе повезло, что Томас не поймал нас. Твой вид поверг бы старика в шок, — не унималась Гуэн, ища новые способы подметить отсутствие корсета. К непослушным волосам сестры, которые редко оказывались в достойной причёске, она уже успела привыкнуть.       — Ну, значит, день отличный, если начался с такого везения, — парировала Мэри. Она чуть толкнула сестру в сторону, позволяя повозке прокатиться вдоль дороги — к особняку. Это везли свежую провизию на ближайшие дни. Фермер, крепкий мужчина лет пятидесяти, с восклицаниями «шу-шу!» замедлил свой транспорт. Старая гнедая кобылка с радостью остановилась, пока он сам, снимая с головы соломенную шляпу, не произнёс:       — С добрым утром, леди Мэри! Увидел вас — и сердце заиграло! — захохотал он, краснея. Мэри, взявшись кончиками пальцев за своё платье, сделала книксен.       — И вам доброго утра, Мистер Корвак. Хорошей дороги и дня!       Мужчина вновь опустил шляпу, прикрывая ею свою проплешину и, насвистывая, погнал повозку. Будто опомнившись, он обернулся вполоборота и прокричал, хотя отъехать успел всего на пару метров.       — Свет с вами! И с леди Мэри, и с леди Гуэн!       Когда он исчез из поля слышимости, эта самая леди Гуэн лишь цокнула.       — Он не должен к тебе так фривольно обращаться. Всё же нужно держать дистанцию. Ты никогда не знаешь, что у него может быть на уме. К тому же, твой будущий муж такое поведение явно не оценит.       — Это всё север в твоей крови, — тоном знатока сообщила Мэри. — Поэтому ты такая вредная. Мэри ущипнула Гуэн за бок, и та совсем не по-девичьи хрюкнула, стараясь извернуться. — Ты совсем как дитя малое! — пожаловалась старшая, но, вопреки своим словам, получив свободу от чужой руки, ответила таким же щипком.       Перебранку они продолжали до самого подножья холма, пока кусты азалии, разросшиеся до невиданных размеров, не ознаменовали проход в город.       Городом это место именовалось лишь формально. Особенно если сравнивать с масштабами и многолюдностью столиц Первого и других герцогств.       Девятое же включало в себя лишь этот остров и небольшую полосу моря вокруг. Обойти его весь можно было за пару дней. Да и отличался он разве что тем, что живописная песчаная коса, как обод, огибала его по всей длине, отчего швартоваться и отплывать тут, если верить морякам, было сущим наказанием.       Но в остальном, с прекрасным климатом, источниками пресной воды, богатый на урожай винограда, оливок и мушмулы, пусть и небольшой, остров был способен всем себя обеспечивать. В хозяйстве почти каждого дома был барашек или два. По холму тут и там горделиво скакали козы. А правящая семья Де Грэйсвинд, пусть и жила скромно, совершенно ни в чём не нуждалась.       Из-за сильных и непредвиденных течений рыбный промысел был сложен, но даже так находились достойные моряки. Так что если кто-то в городе играл свадьбу — отмечали её с размахом, и стол ломился от еды на любой вкус. Даже самый отпетый гурман не смог бы остаться равнодушен к тому, как местные жители тушили барашка на слабом костре, посыпая душицей, морской солью и добавляя веточку тимьяна, когда мясо становилось полностью готово.       Храм тут, в отличие от многих прочих мест, о которых Мэри доводилось читать и слышать, стоял на окраине — омываемый при сильных приливах волнами. Поэтому стены его страдали от плесени. За столетия никто так и не осмелился перенести его с исконного места.       Храм Лавейры, совсем скромный, сложенный из белого камня и покрытый известью, мог вместить себя от силы человек двадцать. Так что местному жрецу, Отцу Торвалю, зачастую приходилось отворять двери и вести службу так, чтобы каждый желающий мог обосноваться на протоптанной поляне у храма. По выходным становилось особенно тяжело уместиться всем, так что герцогиня пожертвовала несколько скамеек. Из-за этого бальная зала особняка опустела. Она давно никого не принимала, а теперь лишилась не только гостей, но и последних остатков мебели. Однако, благодаря этому, прихожане храма смогли с комфортом расположиться и на улице — благо местный климат позволял это делать с завидной частотой.       Пробираясь вдоль витиеватой тропинки к храму, одной рукой Мэри разгоняла назойливых мошек, а второй — вновь подхватила сестру под локоть. Они остановились у самой дальней уличной скамейки, оставляя пространство между собой и храмом, заполненным людьми. Даже по виду затылков Мэри могла узнать каждого из сегодняшних прихожан.       Стряхнув с деревянной скамьи, когда-то служившей её дому, опавшие и принесённые ветром листья оливы, она кончиками пальцев подняла один из тех, что остались на скамейке, и сдула, словно лепесток цветка.       Неровные тени деревьев ложились на землю, будто неумело вырезанные из бумаги силуэты, и укрывали собой всё вокруг. Между стволами вырисовывалось небольшое окошко с живописным видом на гавань.       Мэри любовалась какое-то время, пребывая в задумчивости. Они пришли сюда, чтобы попросить Отца Торваля о благословении, ведь Гуэн предстоял долгий и опасный путь домой. Мэри вновь вспомнилось, что вскоре им предстоит расстаться.       Гуэн сидела прямо, замерев, словно фарфоровая кукла. Мэри оглядела её и, не сдержавшись, уложила свою щёку ей на плечо.       Отец Торваль приглушенным голосом, с истинно старческой убежденностью в своих словах, зачитывал проповедь. До девушек, застывших в молчании, доносились лишь её обрывки. Они переплели пальцы рук, общаясь без слов, пока узорные тени плясали на их лицах. Когда Мэри ощутила, что погружается в печаль, она бессовестно нарушила сокровенность момента. Не меняя положения тела и головы, она заговорила:       — Я надеюсь, что мой будущий муж всё же не будет редкостным занудой, — и, не дождавшись ответа от Гуэн, продолжила шёпотом. — Но я готова простить ему это, если он окажется знатным красавцем. Тогда может быть хоть занудой, хоть…       — Мэри.       Гуэн скользнула взглядом в сторону распахнутых настежь дверей. Они сидели достаточно далеко и даже начни говорить во весь голос, вряд ли бы кого потревожили.       Но её скупая реакция лишь подзадорила Мэри, отчего та продолжила:       — И как же жаль, что сэ-э-эр, — она специально протянула это «э», отмечая своё отношение к такой кандидатуре, — Гилберт — единственный сын и наследник Четвёртого герцогства. Если бы мы поженились, а матушка позволила мне уехать, то я бы наконец-то увидела твой родной дом!       — Не в храме же, — произнесла Гуэн с лёгким укором. Впрочем, продолжив говорить после некоторого молчания — так, чтобы разделить паузой ту часть, где она благовоспитанная леди, соблюдающая все нормы приличия, и ту, где она всё ещё юная, незамужняя девушка, не лишённая любопытства. — А что матушка? Неужели лучше смириться с кем-то сорта петио, чем отпустить тебя в чужой дом?       — Я думаю, она не хочет, чтобы наша семья оставила остров. И не хочет, чтобы кто-то был сильно выше меня по статусу и возможностям — тогда от нашего рода будто бы ничего и не останется. Но даже среди женихов из разряда вина из жмыха, как ты выразилась, дорогая сестрица, есть достойные! — Мэри поиграла бровями, переводя свой взгляд на Гуэн.       — И кто же? — весь её тон — сплошное недоверие.       — Ну, например, когда я была сильно младше, видела портрет одного наследника. В их роду осталось столько королевской крови, что его волосы были белые, как ещё не успевший коснуться земли снег, — Мэри тихо рассмеялась, но после добавила с досадой, — новых портретов не было. Может быть, спился! А может, вырос, и его прекрасное лицо не пощадило мужское взросление. Сама знаешь, иногда они так милы в юношестве, а после… буэ, — Мэри состроила нелепое лицо, которое даже Гуэн не могло оставить равнодушной. Она прыснула в кулак, после чего стыдливо прикрыла рот ладонью, вновь выпрямляясь. Даже спинка скамьи могла бы позавидовать её идеальной осанке.       Мэри какое-то время молчала. Она ловила запах морского бриза, который навевал мечты о жизни «где-то там», за границами Изменчивого моря; о приключениях, что она находила на страницах книг, спрятанных в сундуке у кровати. О большой и светлой любви. Такой, о которой Мэри, в силу своего положения, могла лишь только мечтать. Спокойная жизнь здесь ласково грела сердце, и Мэри любила её всей душой. Каждую травинку, каждого жителя, каждый камешек и каждую трещинку на побелке храмового потолка. Даже каждую муху и каждую бесцеремонно оставленную коровой лепёху.       Но когда вопрос касался любви и надвигающегося замужества, тоска начинала грибными корнями разрастаться внутри.       Конечно, она выполнит долг, как положено. И будет вести себя так, как того велит мать — ни за что не посрамит собственную семью и память своего отца. Но как бы хотелось влюбиться яростно и безумно! Чтобы без оглядки, без сомнений. С первого взгляда — и на всю долгую-долгую жизнь.       Мэри желала поделиться этими мыслями, но хранила молчание. Гуэн была старше на три года, ей уже сравнялось двадцать один, а супругом она так и не обзавелась. Вероятно, в голове сестры переживаний на этот счёт было в десятки раз больше…       Отгоняя неприятные мысли, Мэриэнн поделилась:       — В последнем романе Небезызвестного, дама наших кровей металась меж двух мужчин. Один из них был тем ещё джентльменом. А второй — самым настоящим варваром!       — Варваром?       — Ну да, там был такой авторский приём. Небезызвестный не описывал досконально детали, да и не то чтобы я могу судить, какие именно у них правила, обычаи и… телесные особенности, но, по ходу сюжета, когда они оказались вдвоём на его меховой накидке, если читать внимательно, было понятно, что он самый настоящий… кхар.       — Мэри?! ТЫ хотела бы разделить ложе с монстром?! — Гуэн, огорошенная подобными скабрезностями, совершенно не готовая к тому, что кто-то имеет смелость и дурость писать подобные сюжеты и тем более читать их, вскочила. От этого пришедшая в движение скамейка спереди чуть накренилась, но вновь бухнулась на положенное ей место.       Мэри рассмеялась, настолько комичным ей показалось выражение лица сестры, когда храм начали покидать прихожане. Их взгляды, сначала неодобрительные, обращенные к нарушительницам спокойствия, тут же сменялись мягкими, стоило им распознать в одной из виновниц дочь герцогини.       Каждый из них считал своим сердечным долгом остановиться и поздороваться. Мэри, успокоившись, отвечала им той же любезностью. Гуэн, с красными то ли от смущения, то ли от злости ушами, уселась рядом. Она вытянула шею и поджала губы, становясь похожей на гусыню. Даже несколько прядей выбилось из её причёски, так сильно она была поражена услышанным.       Прежде, чем Отец Торваль, завидевший девушек, хромой походкой доковылял до них, Гуэн успела сообщить, что «Такие истории запрещены!» и, конечно же, следом пригрозить: «поговорим об этом дома!».       Уголки же губ Отца Торваля приподнялись в приветственной улыбке, отчего морщины поползли вверх — совсем не портя лица старика, только делая его ещё более выразительным. Он неизменно был облачён в простую, светло-серую рясу с вышитой золотной нитью восьмиконечной звездой у сердца и перевязью из фуляра в районе живота.       Сутулый, страдающий от явного искривления позвоночника, он тянулся к земле, отчего рост его сейчас сравнялся с ростом Мэри. Его волосы поседели и поредели, открыв миру родимое пятно, напоминавшее по форме силуэт острова. Отец Торваль этим крайне гордился, и после обнаружения подобной находки перестал носить чепчик. Он отказался от попыток зачесать образовавшуюся проплешину и, взамен утраченных волос с головы, отрастил знатную бороду. Та была перевязана простой шерстяной нитью, на которую Отец Торваль нанизал пару деревянных бусин. Подойдя, он принёс с собой запах воска и ирисов, которыми неизменно украшал подножие статуи богини.       — Доброго дня, Отец Торваль. Свет с вами, — Мэри поднялась, учтиво поклонившись. Гуэн повторила за ней.       — Полно-полно, Свет с вами, дочери мои. Садитесь, что вы, — он замахал рукой, и девушки вновь послушно опустились на скамейку, лишь после заметив, что Отец Торваль остался в храме не один.       Следом из темноты помещения вынырнули двое мужчин. Аллен был прекрасно знаком Мэри, но вот второй ещё не примелькавшийся. А значит, пробыл на острове не больше месяца.       И если первый, по-своему оценив раскинувшуюся перед ним сцену, решил вновь опуститься на скамью внутри храма, чтобы не мешать разговору, то второй с широкой улыбкой прошагал прямиком к Отцу Торвалю. По его одежде было сразу ясно, что он тоже жрец. Разве что полы рясы выглядели грязными, а края её поистрепались. Мэри решила для себя, что столь оценивающий взгляд не очень вежлив, так что перестала рассматривать и поспешила представиться.       — Здравствуйте! Я леди Мэриэнн, дочь герцогини Ариэль, а это моя двоюродная сестра — леди Гуэн, дочь леди Гарнет.       Гуэн же какое-то время явно потратила на то, чтобы со всем доступным ей скептицизмом оценить состояние одежд новоприбывшего жреца, после чего она так же почтенно представилась, хоть и не сводила цепкого взгляда с небрежно торчащих ниток у самого горла.       — Это Отец Саин. Он паломник и прибыл к нам менее недели назад, — объяснил Торваль, не дав незнакомцу представиться лично. Отец Саин оказался рослым мужчиной лет пятидесяти. Он обладал широким подбородком, и вся его фигура, пусть и скрытая рясой, казалась квадратной — будто кто-то намеренно собирал его из плиток пола.       Он неловко поклонился, будто всё ещё не зная, как себя держать в присутствии знатных особ, хотя именно девушкам стоило лишний раз кланяться и волноваться. Но неловкая искренность, с которой он двигался, по-своему пленила Мэри. Она тут же решила для себя, что этот жрец — точно неплохой человек.       — Благодарю за вашу доброту! Мой путь длится долго, я видел много мест, но ваш остров просто поразителен! — в сердцах воскликнул он. От этих слов Мэри еще больше прониклась к нему симпатией, хоть и была уверена, что нет такого жреца-паломника, который, придя даже в самое злачное место их королевства, прилюдно назвал бы его таковым.       Но Торваль, кивая, перебил юного, по сравнению с ним, брата и заговорил:       — Вы же, дорогие дочери мои, пришли за благословением для леди Гуэн? Я слыхивал много страшных вещей от моряков и вот, от брата Саина, — он неодобрительно покачал головой, хмурясь, — так что правильно вы сделали, что пришли загодя. Подготовлю новый амулет. Это займёт время, но вы, дорогая дочь, будете под защитой. К тому же у Отца Саина к вам есть разговор. Позвольте ему высказаться.       Позволения ни от Мэри, ни от Гуэн ему не требовалось. Разве что, когда Торваль закончил медленно перебирать слова, Саин, втянув побольше воздуха, принялся объяснять, что вскоре планировал отбыть, и, если леди Гуэн это будет не в тягость, составил бы компанию, так как его путь как раз лежал на север, а все южные герцогства он уже обошёл.       Гуэн тут же принялась обсуждать всё так, будто собиралась вести с Отцом Саином торговые дела, а не способствовать тому, чтобы жрец добрался до места своего назначения.       Мэри хотела было спросить, что же такого Отец Торваль слышал, и какие свежие вести мог привезти с собой Отец Саин. Однако быстро стало понятно, что всем сейчас не до неё, и, улучив мгновение, Мэри откланялась. Она тихонько встала, юркнула между жрецами в проход и отправилась прямиком в храм.       Помещение, маленькое и пропахшее свечным воском, было погружено в полумрак — только пятно света сквозь небольшое круглое окошко падало на каменный пол. Храм казался Мэри таинственным, будто вычеркнутым из этого мира.       Профиль молодого мужчины острым силуэтом смотрел вперёд, на статую Лавейры. Изящные каменные ткани укрывали её фигуру и ниспадали на лицо. С искусным усердием скульптор проработал цветы, которые она удерживала в руках, словно рог изобилия. Там было всё — от каменных ромашек до лилий, ниспадающих к пьедесталу и переходящих в устилающие его живые цветы, что Отец Торваль каждое утро любовно преподносил Лавейре.       — Не знала, что ты стал столь религиозен, — Мэри по-свойски присела рядом на скамью, сработанную из плотного привозного тика.       Аллен обернулся. Его лицо, определенно привлекательное, всегда казалось Мэри каким-то отрешённым. Не знай она, что статуя Лавейры появилась здесь задолго до Аллена, решила бы, что лепили с него: такие же острые брови, треугольные скулы и тонкие, гипсовые губы. Разве что шрам, рассекающий лицо от брови до щеки, очеловечивал его образ. Хоть и думать так было неверно — кровь альдов в нём определённо возобладала над людской.       Его голос звучал как туман. Такой опускается холодным утром на поле, предвещая дождь. Воздух заряжен. Вот-вот начнётся ливень. И ты никак не можешь для себя решить, что лучше: спешно искать укрытие или остаться.       — С некоторых пор решил посвятить себя эскапизму. Святые писания оказались под рукой как никогда кстати, — в подтверждении своих слов он приподнял серый томик с отпечатанной восьмиконечной звездой на обложке. От времени она приобрела фактуру, чем-то напоминающую молнии, а листы пергамента пожелтели, но даже так было видно, что том, пусть и старый, сохранился отлично.       — Я всё думала, что стала реже тебя видеть. А вот, оказывается, где нужно было искать!       — Пожалуй, скажи кто год назад, что искать меня придётся здесь, я бы не поверил. Но жизнь бесконечно преподает мне уроки. И, пожалуй, пришло время начать их учить. Он хмыкнул, убирая пшеничные волосы за острое ухо. Повёл плечом, разминая его.       Явно устал слушать всю речь Отца Торваля, сидя здесь.       Он привычным движением поправил ворот длинного плаща, сейчас цвета луговой травы. Его руки были облачены в перчатки, уходящие куда-то под манжеты. Мэри знала, почему он в них. И поймала себя на мысли, что откровенно пялится, хотя это последнее, чего бы ей хотелось. Аллен для неё — друг, а потому она заставила себя отвернуться.       — И что же, пройдёт время, и будешь выражаться цитатами из писаний? Это же тоска смертная. Обернуться не успеешь, станешь как Отец Торваль!       — Не равняйте по себе, леди Энн. Не я же взапой читаю дамские романы, а после считаю нужным пересказывать это всё старому, умудрённому магу. К тому же, мужчине.       — Тридцать — ещё не старость, — насмешливо хмыкнула Мэри. — Кто виноват, что никто не разделяет моих интересов? Приходится пользоваться своим положением и отыгрываться на семейном волшебнике.       — Семейном? Волшебнике? Я так сильно похож на дворового фокусника? — Аллен вскинул бровь, отчего шрам потянулся следом. В полумраке его глаза казались одинаковыми. Но Мэри знала, что один из них — серый, а второй — будто полый и пустой, почти белый.       — Разумеется, ты же сам контракт подписывал.       — Я почувствовал, что меня приравняли к семейному псу. Причём декоративному.       — Ты в корне не прав! При всей вашей любви к собакам, сэр Аллен Д’Аваллон, похожи вы больше на кота! Я вам это уже сообщала. И не раз!       — Я, вроде бы, давно перерос времена, когда мне приходилось избавлять поместья от крыс.       Мэри почувствовала, как подошла Гуэн. Её недовольство было настолько ощутимым, что казалось, можно было вытянуть его нитями и соткать из них целый гобелен. При этом Мэри не знала наверняка, что именно послужило причиной такой нелюбви к магу их герцогства. Явные альдские черты, манера речи, необычные наряды или причина, по которой ему пришлось искать приюта в их герцогстве? В котором, по мнению Гуэн, он только и делал, что слонялся без толку.       — Доброго вам дня, леди Гуэн, — поприветствовал её Аллен. Он встал, коротко кланяясь, но даже не пытаясь поцеловать её руку. Всё же, будучи магом, он был не только достаточно проницателен, но и обладал недурственной памятью — последняя его попытка быть джентельменом обрубилась на корню кислой миной на лице Гуэн. И, если с должностью кота Аллен готов был смириться, то становиться лимоном ему явно не хотелось.       — И Вам, сэр Аллен, — она удостоила его коротким кивком и тут же сосредоточила всё своё внимание на сестре. — Мэри, я…       Договорить Гуэн не успела.       В небе, высоко-высоко над их головами, прозвучало нечто. Звук был столь громогласным, что не сразу вышло разобрать его природу. Лишь пару мгновений спустя стало ясно, что это — карканье.       Втроём они вышли из храма, чтобы двинуться ближе к городу, но безмолвно остановились на тропе, где деревья не загораживали небо.       Мэри стало немного зябко. Она поёжилась, обнимая себя за плечи.       Стало ясно, что ворон пронёсся неподалёку от храма, а сейчас превратился в маленькую точку, летящую в сторону особняка.       — Что с этой птицей? Она больна, раз так кричала?.. Жуткий звук, — сказав это, Гуэн, кажется, потеряла к ворону всякий интерес. Мэри же, сама не понимая, почему, ощущала, как жуть разрасталась внутри и давила на сердце тревогой.       Слова Аллена прозвучали над самым ухом.       — Это необычно, врановые здесь не водятся, — констатировал он, пряча томик писаний во внутренние карманы плаща. — Боюсь, вынужден буду вас покинуть, — как-то даже слишком поспешно бросил он и зашагал вперёд, смешиваясь с толпой. Многие из горожан, заметных Мэри с её ракурса, тоже останавливались и задирали головы. Но как только понимали, что это всего лишь птица, возвращались к своим делам.       — Не к добру это, — протянул стоявший чуть поодаль Отец Торваль. Мэри обернулась.       — Отчего же?       — Вороны никогда не несут добро, — со знанием дела пояснил он. — Предвестники смерти, вот кто они. А со всеми этими историями про то, что творится… Эх, почём вас беспокоить, дорогая Мэриэнн! Оставьте эти мысли. Вы чистая душа, и Свет Элафроса пребывает с вами.       — Нет уж, беспокойте, пожалуйста. Мне толком никто ничего не говорит! А те, кто могли бы сказать, — юлят и умалчивают.       Мэри постаралась придать своему лицу грозное выражение. Жрец, хоть и поддался, но цедил слова как сок — понемногу. Так, чтобы не сболтнуть чего лишнего.       — Не люблю я сплетни, ох, не люблю… Элафрос учит не верить тому, что слышишь, а убежденным быть лишь в том, что видишь. Но такие птицы почём зря не летают. Так меня учили. Если и появляются, то всегда по чью-то душу. Но за вашу, дорогая дочь моя, я как никогда спокоен.

***

      Окутанные хороводом мыслей, девушки прошли к сердцу города.       Пусть и выстроен он был достаточно хаотично, самым центром считалась небольшая площадь, посреди которой росло оливковое дерево. Многие полагали, что оно было самым старым на всём острове. Маленькие неровные кусочки плитки были оформлены в круговой парапет вокруг него и служили ограждением от кипевшей на площади жизни. Мэри направилась к лавке булочника, надеясь увидеть за прилавком его сына, Джейка, но тот, со слов отца, уже куда-то умчался.       «Небось опять мечом машет», — усмехнулся булочник.       Он наотрез отказывался брать с юной наследницы деньги, но после короткой добродушной перепалки Мэри всё же смогла одержать небольшую победу. Она купила в полцены свежие пирожки, начинённые яблочным конфитюром. Одарив торговца из лавки благодарной улыбкой и откусив на пробу сладость, Мэри почувствовала, как тревога сползает с плеч.       Она сидела с Гуэн на лавочке, болтала ногами, ела и цепляла взглядом прохожих. Про тех, кто казался ей в чём-то особенно выразительным, говорила:       — А этот мог бы быть самым настоящим магом! Ты только глянь на его бороду, такая длинная, не меньше метра!       — Но у Аллена нет бороды, а он маг.       — Разумеется, но это пока! Вот кто знает, что будет с его подбородком лет через сорок-пятьдесят. А вон там… Та бабуля, Миссис Тильда. Если не знать, что она всю свою жизнь исправно пасёт овец… принять её за магичку, что наводит и снимает порчу легче лёгкого!       — Потише, а то Миссис Тильда, если она не глухая, тебя услышит и крайне оскорбится такой клевете.       Лакомство подходило к концу. Мэри из жадности слизывала крошки с пальцев.       Пусть некоторых людей и огорошили как жуткий звук, так и чёрная птица, промчавшаяся над головами — заняли они их мысли не более, чем на минуту-две. И девушка старалась следовать их примеру.       — А вон там, те два мужчины! Похожи на настоящих придворных рыцарей. Такие рослые и так статно держатся!       Гуэн всё ещё возилась со своей едой. Она удерживала часть пирожка платком, не касаясь пальцами и краешка выпечки, и разжёвывала каждый кусочек с невероятной тщательностью.       Она вытянула шею, вглядываясь.       — Боги, Мэри. Это моя стража! А я всё гадала, куда они подевались — в особняке их не было видно. Ужасно! Кто бы ни приезжал на этот остров, не пройдёт и недели — становится расхлябанным ленивцем.       — Но только не ты?       — Но только не я.       Мэри тепло улыбнулась, откинув со лба волосы, которые настырно лезли в глаза.       От её взгляда не укрылось, как два бравых стражника с севера, которых она и сама уже смогла как следует разглядеть, заигрывали с дамами, и как те смеялись над их шутками. Или же их так веселило то, насколько красной сделалась кожа мужчин за время, проведённое здесь — местами она слезала так сильно, что напоминала лук.       Один из них потянулся к цветнику, ловко сорвал маленькую немезию и протянул даме. Та зарделась, принимая дар. По её глазам было видно — этот цветок стоил сейчас дороже любого золота.       Мэри мечтательно вздохнула.       — Что за пошлость, — проговорила Гуэн, даже не пытаясь скрыть отвращения в голосе.       — Это же любовь, — искренне возмутилась Мэри. — Роман! Может, он позовёт её замуж. Заберёт с собой на север! Ещё побываешь на их свадьбе. У неё будет венок из немезий, кафтан, отделанный мехом. А после у них родятся ребятишки и младшенькую назовут в честь этого цветка. Ах! Какие чувства!       Гуэн цокнула, обозначив тем самым окончательную потерю интереса.       Мэри же какое-то время наблюдала за маленькой развернувшейся историей.       Медленным прибоем то набегали, то расходились люди. Чем ближе было к вечеру, тем больше свободы читалось в их лицах. Окончив работу, они принимались тратить время на себя.       Кто-то просто отдыхал, любовался предстоящим закатом — небо медленно окрашивалось в сливовый цвет.       Кто-то поглаживал пухлую рыжую кошку, почёсывая прямо за ушком. Та совершенно не церемонилась — ластилась и урчала, выпрашивая не только ласку, но и кусочек свежей рыбки.       Кто-то — в основном, старики — садились прямо у домов. Доставали курительные трубки, жгли табак. Дымили и играли в расписные камушки — настольную игру, привезённую моряками с юга.       Кто-то развешивал на нитях свежестиранные платки да сорочки. Кто-то играл на дудочке. Кто-то пускался в пляс.       Город жил.       Умиротворённое течение мыслей Мэри нарушил топот.       Босые плоские лапы расторопно шлёпали в сторону девушек. Маленькое создание спешило к ним, упёрто расталкивая все препятствия. Люди ойкали, но, завидев его, тут же отстранялись, даже не думая мешать.       Ростом примерно с метр, с непропорционально большой головой и ногами, крючковатым носом и маленькими, широко сидящими глазками.       Создание остановилось.       Небольшая атласно-бордовая шляпка слетела с головы. Оно принялось тяжело дышать, хватаясь жёлтыми слоистыми ногтями за круглый живот и сипя.       — Хоба тут! Уф… Прибежал! Хоба бежал-бежал и прибежал!       За время вольной жизни здесь его язык стал несколько лучше, но понимать приходилось с трудом — из-за того, что он то хрипел, словно столетний старик, то квакал.       — Ох, Хоба, ты куда так спешил? — Мэри встала с места и присела на корточки. Края её платья опустились на землю.       Сбоку тут же раздалось цоканье.       Мэри подняла головной убор своего необычного знакомого и водрузила обратно на почти лысую макушку. Хоба признательно лыбился. Его острые короткие зубы выстроились в несколько рядов, а оливково-зелёная кожа заметно заблестела от пота. Он смахнул его со лба тыльной стороной ладони и потёр ту о маленькие штанишки на подтяжках — единственный предмет одежды на нём, помимо вышеупомянутой шляпки.       — Хоба спешил! Хобе сказали: «срочно»! И вотана я — тута!       Он раскинул в сторону руки, а после принялся нервно теребить одну из подтяжек, переминаясь с ноги на ногу. Песок облепил его взмокшие ступни, цепляясь грязевыми пятнами. Хоба потянулся мизинцем с самым длинным и тонким ногтем к носу и бездумно поскрёб его.       Гуэн тут же сморщилась в праведном отвращении. За всё лето она так и не смогла привыкнуть к Хобе. Мэри же взволнованно вглядывалась в его морду.       — Что-то случилось? Кто тебя попросил найти меня?       — Случилось. Случи-и-илось! Хоба там не был. Но Хоба всё слышал!       — Я же говорила, что он подслушивает! Мне не показалось в тот раз! — возмутилась за спиной Мэри Гуэн.       — Хоба из добра! Чтобы знать и помочь, коли что! — защищался он, хлопая себя по бокам.       В своих словах тот был явно уверен. Но и Гуэн совсем не собиралась сдаваться.       — Помочь? Ты? Да как ты…       — Успокойтесь, пожалуйста, — вклинилась Мэри. Леди Вербер нахмурилась, но временно замолкла. — Хоба, если срочно, то говори, что стряслось, или сразу идём в дом.       — Ох, идём-идём, — Хоба активно закивал, срываясь с места, вновь роняя шляпку. Поднимая. Водружая на макушку. И снова семеня, удерживая её пальцами, чтобы та не свалилась. — Хоба слышал. Пух. БУБУХ. А потом — говорят! И говорят. Много всякого! А в коридоре этот. Заразный! И говорит — иди найди. И БЫСТРО! Я и побёг!       — Он подслушивал, но его в коридоре застал Аллен и отправил меня найти, — перевела Мэри.       Шли они шагом быстрым, но таким, чтобы их маленький спутник мог поспевать — всё же подняться вверх по склону куда сложнее, чем сбежать вниз.       Внешний вид Мэри был как никогда далёк от идеала. Но сейчас она даже не думала о корсете или причёске.       Главное, чтобы маме не было плохо. Если это не приступ, то всё остальное они переживут.       Главное, чтобы этот ворон не был предзнаменованием самого страшного.       Главное…       Она невольно ускорила шаг. Вслед за тем, как от волнения заколотилось её сердце.

***

      Мэри оказывалась в этом кабинете редко — обычно ей было запрещено сюда заходить. По большей части из-за того, что она могла помешать работе. Так что бывала она здесь по особым случаям.       Как сейчас.       Сама комната была небольшой, но светлой — высокие окна тянулись от плинтуса до потолка, отчего солнце беспрепятственно касалось всех поверхностей: обтянутой лазурной тканью мебели; картин в тяжёлых резных рамах; полок, прогибающихся от веса книг; высоких пухлых ваз; массивного рабочего стола; исписанных листов пергамента; роскошного паркета, уложенного лесенкой.       Мэри стукнула по полу подошвой, шагнув внутрь, и… остановилась. Вглядевшись в лица присутствующих, она растеряла все остатки приветственной улыбки.       Ариэль сидела в кресле. Её лицо будто постарело и осунулось с прошлой их встречи. Тени пятнами усталости залегли под глазами.       Мэри показалось, что перед ней и вовсе не её матушка, с которой она беседовала ещё вчера, а незнакомая старая женщина, поглощенная тяжким горем. Но это точно была её мать.       На плечах герцогини неизменно покоилась шаль. Волосы, сплетенные в косу, по старой привычке, лежали на правом плече. Худые пальцы рук украшали кольца, подаренные отцом — тяжелые камни: рубины, аметисты и александриты в искусной оправе из золота. Они переливались в свете заходящего солнца, но казались непосильной ношей для этих истлевших рук.       — Матушка. — прошептала Мэри. Она бросила вопрошающий взгляд на Томаса.       В его ответном взгляде читалась печаль. Мэри знала его с самого своего рождения. Он учил её говорить, ходить. Позже обучил письму. За все эти прожитые годы смотрел по-разному. Сердито. Счастливо. Одобрительно. Порой даже осуждающе.       Но никогда — с печалью.       Аллен тоже хранил молчание, смиренно стоя в углу комнаты, не издав и шороха.       — Оставьте нас, — голос Ариэль прозвучал тихо, но твёрдо.       Мэри знала, что приказ обращён не к ней — все прочие в комнате: Гуэн, зашедшая следом, Аллен и Томас вышли.       Последний аккуратно прикрыл за собой дверь.       Ариэль молчала, отвернувшись к окну. Там, далеко за ним, качался на морских волнах горизонт. Солнце утопало в его границах, отправляясь на заслуженный отдых.       — Подойди.       Мэри сделала несколько шагов в сторону окна и, обойдя стол, остановилась рядом с матерью. Она опустилась на колени, стараясь не задеть колёса инвалидного кресла, почти скрытого под объемными юбками платья.       Ариэль протянула пальцы к лицу дочери и цокнула, приглаживая пушистые непослушные прядки и привычным жестом убирая их за ухо.       В нос ударил запах мятного масла. Самый родной и самый ненавистный аромат на свете.       Мэри прикрыла глаза, замирая на месте.       — У меня ужасные новости, Мэриэнн, — Герцогиня с тяжелым выдохом осела на спинку кресла. Узловатые, сухие пальцы легли на колени.       Мэри не нравилась эта нервозная нить, натянутая между ними.       Не нравилось, как на неё смотрел Томас.       Не нравилось то, каким осунувшимся и больным выглядело сейчас лицо матери.       Она было открыла рот, чтобы потребовать или, если не хватит смелости, хотя бы попросить объяснений. Но Ариэль, будто острым ножом для писем, разрезала тревогу:       — Слухи, что кидали нам, словно крошки, на протяжении этих недель, не соврали. Как ни прискорбно мне об этом говорить, но Его Величество либо исчез, либо и вовсе… более не пребывает среди ныне живущих. Что случилось с городом… Я даже вообразить боюсь. Это пока всё, что достоверно известно, — поджала губы герцогиня.       Морщины очертили носогубные складки. Ариэль потянулась к одному из пергаментов на столе, для того, чтобы передать его Мэри.       Во взгляде матери читалась сплошная встревоженная забота.       Мэри казалось, что её пальцы немного дрожали, когда она взялась за пергамент и, наклонив его к окну, чтобы поймать остатки уходящего света, начала читать.       Письмо было написано скупым, тяжёлым языком, отчего Мэри зайцем скакала по словам — лишь бы быстрее выловить основной смысл.       Его Величество, Крэйлон Д’Вэрден VI, повержен. Правящая династия разорвана. Вэрденсхайт перешёл под эгиду правления истинного короля от крови и плоти. Соседние королевства объединились в «Союз четырёх». Объявлена война.       Всё это — сухое перечисление фактов.       И лишь последняя часть была пропитана неприкрытой угрозой.       «Во исполнение исконного обряда каждый герцог или герцогиня, что властвуют в своих землях, должны явиться в столицу Вэрденсхайта — город света и правды — для присяги своему правителю.       Отказ прибыть в течение месяца и преклонить колено, равно как и любое иное проявление откровенного неповиновения, будут подавлены со всей возможной жестокостью.       Пламя охватит каждого, кто дерзнёт противостоять истинной власти и единственной силе, что способна отразить давление врага по всему периметру наших границ. Война началась.       Будьте благоразумны.       Адамант II»       Море окончательно проглотило солнце. Луна лиловым серпом всплыла на небосвод. В королевстве звёзд и светил никто не посмел бы оспаривать её ночное превосходство.       — Что же ты наделал, Крэйлон, как ты это допустил… — бессильно причитала Ариэль куда-то в сторону.       Оторванные от материка, жители Девятого герцогства никогда не были вовлечены в бурные переживания континентальной части королевства. А после того, как отец покинул семью, и матушка захворала, потеряв возможность ходить самостоятельно, остров и вовсе висел на тонких-тонких переплетениях почти утерянных связей. Никакие переписки не могли заменить полноценные балы и приёмы. Письма не были способны приехать куда-то с визитом, погостить в чужом доме и произвести должное впечатление.       Оттого и герцогиня, и сама Мэри были столь огорошены.       Чувствуя подступающую к горлу дурноту, она вновь и вновь перечитывала последнюю часть послания. Будто от этого его суть могла измениться.       Мэри ощутила сухую ладонь матери на своём плече и подняла взгляд.       — К нам прилетел ворон и принёс это на своей лапе. Письмо было скреплено печатью. Перстень, которым её ставят, принадлежит лишь одному человеку. И Крэйлон с ним никогда не расставался… Я бы подвергла это всё сомнению. Я желаю, чтобы это оказалось чей-то недальновидной шуткой! Но этот ворон, стоило ему управиться с задачей, дымом растворился в воздухе. Мне привиделось, что имел он, по меньшей мере, две пары глаз! А имя, которым подписано послание? Оно не местное — и нет ни рода, ни имени отца. И что же войско, что же люди?! Что маги?! — вопрошала герцогиня в пустоту.       Мэри с сожалением наблюдала за матерью. Она ласково поглаживала её острое колено, укрытое сатиновыми юбками, стараясь успокоить.       Затем она спросила:       — И что же говорит дядя Филлипп? Леонард? Все остальные?       — Мне почём знать! Они, вероятно, получили подобные письма и сами. Времени вести с ними переписки нет. Отправь мы самого быстрого голубя, тот доберётся не раньше, чем через неделю. И это только в одну сторону! Если всё, что написано здесь — правда, и если Его Величество то ли от старости, то ли от глупости утерял свой трон, а над нами властвуют какие-то безумцы, мы не можем торговаться со временем! Если не отплыть в ближайший прилив, кто знает, когда течения позволят нам это сделать вновь. И путь через половину материка! О, Мэриэнн! Это так далеко и небезопасно, — герцогиня вскинула руки к небу и беспомощно уронила их. Мэри вздрогнула. Ей лишь пару раз приходилось видеть матушку в подобном отчаянии. Тогда она была маленькой и не могла ничем помочь. Тогда же она обещала себе, что станет сильной и достойной опорой своей семьи.       — Матушка, если выбора нет, на правах единственной наследницы, я поеду.       — Что за вздор?! Ты видела, что там написано, в этом их письме. О войне, Мэриэнн, войне! Мы не воевали с югом уже с десяток лет. А они пишут об альянсе против нас. Это у нас здесь всё спокойно. Люди сыты, все добры и знают друг друга, если не лично, то через одно рукопожатие точно. А там, на континенте, всё совершенно иначе. И если начнутся набеги, то что юная девушка сможет с этим сделать? Мэри знала, что, конечно же, ничего. Она не владела мечом, не умела колдовать и даже вышивала не так уж хорошо. Прилично освоить языки у неё так и не вышло, да и городские танцы ей давались куда лучше бальных. Её сложно было назвать талантливой хоть в одной из доступных областей.       Но в одном она всё же разбиралась неплохо — в настроениях собственной матери. По линии её опущенных плеч, по тому, как она растирала одной рукой другую, по линии, что пролегла меж её бровей, Мэри понимала, что все эти вопросы — лишь отчаянные попытки найти оправдание давно известным ответам.       — Вы не можете поехать. Мы обе это знаем.       В лишний раз указывать на сложную конструкцию деревянного кресла с колёсами не было нужды. Ариэль ни в какую секунду жизни не забывала о своём положении.       — Вы не перенесёте этого. И дело даже не в бандитах или подосланных убийцах. Не во вражеских армиях или грабителях.       — Я знаю. Знаю.       Ариэль потёрла ногтями переносицу. От этого тонкая, полупрозрачная кожа сложилась веером, демонстрируя прожилки голубых вен.       — Мама, прошу вас. Я же буду не одна! И если всё это — вздор, то вернусь с новыми впечатлениями. Если же нет, то и хорошо, что мы поступили благоразумно.       — Если бы только он выжил…       Брошенная в пустоту фраза иголкой прошила сердце. Там много таких стежков, но Мэри их все игнорировала.       Не время волноваться о себе — сердце матери было изранено куда сильней. Такое хрупкое и маленькое, его стоило поместить в витрину и больше никогда не тревожить. А кто-то вероломно выхватил его и швырнул прямиком о стену. Наступит момент, и кусочки, на которые оно раскалывается, станут слишком мелкими.       Такими, что не склеить.       Мэри положила голову на колени матушки. Даже слои платья не могли скрыть худобы её бёдер. Таких слабых…       — Я же буду не одна. Сэр Д’Аваллон тоже поедет?       — Разумеется. Он был здесь, когда я распечатала послание. О Свет, будь больше времени, я бы запросила на службу ещё дюжину достойных магов. Что он-то сделает? В его состоянии разве что утомлять всех древними формулами. Сумеет ли он защитить тебя должным образом?       — Думаю, он постарается. Я видела, как он тренируется после заката. И магия, кажется, вновь ему поддаётся. К тому же есть ещё стражники. И Джейк! Вернулся два месяца назад и теперь он самый настоящий воин. Он точно не откажет сопроводить меня!       — Этот малец? А позаботится о сохранности твоего здоровья кто? Отец Торваль? Ему о своём впору хлопотать.       Ариэль вновь принялась перебирать волосы Мэри, складывая прядку к прядке, волосок к волоску. Успокаивая тем самым их обеих.       — Думаю, он слишком любит свой храм, чтобы покидать его… Но матушка, у него гостит паломник! Может быть он согласится проследовать в столицу и уже после отправиться в дальнейшее странствие? К тому же, если дела там плохи, люди как никогда нуждаются в поддержке. Я спрошу его!       Эта простая мысль, мимолетная идея так вдохновила Мэри, что она ощутила себя чуточку уверенней. Если идти шаг за шагом, укладывать камень за камнем, то путь будет вымощен. Главное — стойкость духа. Всё остальное — лишь сложности, что закаляют.       Даже если власть захвачена, даже если вся регулярная армия или её часть отреклись от прошлого монарха и присягнули нынешнему, это не значит, что всё потеряно. Возможно, они сумеют договориться.       Ведь главное, что нужно от Мэри — не создать сложностей и обеспечить герцогству свободу и мир. Всё то, за что она сама так сердечно любит это место. Она поделилась своими мыслями, но Ариэль, кажется, не была способна поддаться такому оптимизму.       — Ох, Мэриэнн, как же тяжело тебе будет. Ты ещё так наивна. Будь при тебе хотя бы супруг…       — Возможно, как раз там я и подыщу кого-то приличного! Особенно если в замок явятся все герцоги с их сыновьями!       Герцогиня лишь обессиленно покачала головой.       — Дочь моя, мне так боязно. Я сердцем чувствую, что ничего хорошего из этого не выйдет. Трон Крэйлона пусть и стоял шатко, но его поддерживали люди. Да и сила священного рода была неоспоримой. Что же с нами станется, если этого оказалось недостаточно?! Ты жила лишь в мирное время. Но мы можем только гадать, что будет с нашим родным домом, когда пламя обещанной войны разгорится.       Ещё какое-то время они разговаривали. Как бы Мэри ни пыталась, успокоить матушку не вышло.       Но то и было понятно — Ариэль пусть и не покидала остров последние пятнадцать лет, видела и знала куда больше своей дочери. Слова Мэри на фоне её опыта звучали как лепет младенца, что рад волнам, пока цунами стирает с лица земли деревню неподалёку.       Покидая кабинет, Мэри наткнулась на Аллена.       Тот стоял, прислонившись спиной к стене и, пребывая в раздумьях, не сразу заметил дочь герцогини.       — Кот, скажи. Ты думаешь, что всё это — правда?       Аллен ответил медленным кивком. Его глаз, серый, как густой-густой туман, пристально смотрел на девушку.       Томас прошёл мимо них, спеша к госпоже. В его руках, облаченных в короткие перчатки, лежал серебряный поднос. На нём — небольшая чашечка чая, сахарница и молочница. Аромат бергамота скрылся вместе с ним за дверью.       — Гуэн всё слышала?       — Большую часть, — подтвердил опасения Аллен. — Томас отвёл её в комнату.       Сейчас плащ мага блестел бирюзой и лазуритом, золотой оторочкой и таким же оверлоком вдоль всего подола. На спине разрослась в разные стороны искусно вышитая лоза.       Он кивнул в сторону коридора, и Мэри без лишних пояснений приняла приглашение. Они шли рядом, совсем как всегда до этого, прогуливаясь по особняку. Но впервые с такой тяжестью на сердце.       Аллен вынул что-то из накладного кармана и протянул это девушке. В её пальцах оказалось большое воронье перо. Абсолютно чёрное, оно выглядело совсем инородным — ни жёлтая пляска свечного огня, ни фиолетовый отблеск полумесяца не были способны отразиться на нём.       — Он правда просто испарился?       — Да. От него, помимо письма, осталось лишь это.       — А война? Это тоже правда?       Аллен в ответ на это поморщился.       — Боюсь, что она никогда и не заканчивалась. Кто-то распахнул платяной шкаф, а он оказался переполнен грязным бельём. Вот и всё.       Мэри медленно кивнула, хотя понимала с трудом. Все восемнадцать лет её жизни были спокойными. Даже о преступности она слышала, по большей части, от моряков — истории про пиратов, наёмных убийц. Про банды и набеги кхаров. Про женщин, торгующих своим телом. Про мужчин, которые их убивают, не желая платить. Все эти ужасы казались далёкой историей со страниц романов.       Но перо в её руке как будто говорило: «Мир не такой простой. Это ты в нём ничего не понимаешь. Пока жила тут, прячась от реальности, она сама постучалась к тебе в дверь».       — Матушка сказала, что за ночь примет решение. Но я не думаю, что есть какой-то выбор. Скажи, ты будешь сопровождать меня?       — Почту за честь, Энн.       Пока они шли, очин пера, как бы Мэри его ни удерживала, болезненно кусал подушечки пальцев невероятным холодом.

***

      Гуэн не оказалось в её комнате, а Марта всё ещё болела у себя, так что спросить о пропавшей сестре было не у кого. Мэри, философски отложив разговор на утро, отправилась к себе.       Сейчас собственная комната показалась ей совсем иной. Как никогда родной и в то же время — далёкой.       Мэри, словно заворожённая, прошла к гардеробу. Освободившись от платья, она взяла с трюмо гребень. Девушка не стала зашторивать выход на балкон, отчего фиолетовый лунный свет отпечатался на полу и стенах, дублируя решётчатый узор оконной рамы. Оставшись в одной ситцевой ночнушке, Мэри, всё ещё находясь в глубокой задумчивости, уселась на постель. Перина прогнулась под её весом.       Подобрав под себя ноги, Мэри принялась расчёсывать спутавшиеся волосы. Это успокаивало.       Ещё лучше было бы искупаться в морской воде — летом она была тёплой, словно парное молоко. Съесть свежий апельсин. Выпить немного вина. Лечь нагишом прямо на песок. Скрытая сенью растительности, на уединенном пляже с обратной стороны особняка, она могла бы представить, что всё это — сон.       Впрочем, даже без этого происходящее казалось как никогда эфемерным. В детстве отец часто рассказывал ей на ночь историю про волшебный камень. Лесной дух был заперт в валуне, что веками покоился посреди озера и готов был исполнить любое желание. Но каждый раз, стоило путнику что-то загадать, желание оборачивалось сущим проклятьем. Человек получал то, о чём просил. Но вовсе не в том виде, на который мог рассчитывать. А после, когда путник в мольбах возвращался к камню, прося избавить себя от исполненного желания, тот соглашался лишь при условии, что его собственное простое желание будет исполнено в ответ.       И если человеку хватало глупости согласиться, то камень просил оросить себя слезою несчастного. Путник проходил сквозь озеро, смахивал слезу на камень и сам становился ею, наполняя очередной каплей окружающую валун воду.       Сказка тогда показалась Мэри жестокой, хоть и поучительной. Она решила, что главная мораль истории заключалась в том, что работать нужно своим честным трудом, а не соглашаться на сомнительные предложения, поступающие от говорящих камней. Но отец говорил, что история учит бояться собственных желаний. Ведь никогда не знаешь, чем именно они для тебя обернутся.       Сейчас, в свои полные восемнадцать лет, Мэри почувствовала на себе обе грани этого камня.       Она желала с искренним, детским любопытством повидать мир. Посмотреть на место, где выросла дорогая сестра. Побывать в знаменитой столичной опере, где собирался весь местный бомонд. Увидеть Разлом своими собственными глазами. Отведать эклеры в одной из самых старинных пекарен. Посмотреть на настоящие горы, величавые деревья, бескрайние луга, усеянные люпинами. Покрасоваться на балах, пошептаться на приёмах, поделиться свежими сплетнями за чашечкой иноземного кофе, влюбиться в таинственного красавца и кружиться с ним в танце в свете полной луны.       И пусть до сегодняшнего дня ей казалось, что это невозможно. У матушки на то была масса веских причин. Получать желанное приключение подобной ценой ей точно не хотелось.       Она опустила гребень на кровать. Подобно куклам, занимавшим софу, Мэри замерла, устремив свой взгляд сквозь окно на улицу, в недосягаемую даль ночного неба.       Дурацкий камень обманул её.       И она не смеет радоваться подобной возможности.       Мэри потеряла счёт времени. Оно растянулось в медленное течение облаков по небу. Неясно, сколько бы она просидела здесь, путаясь в собственных мыслях, но в дверь тихо постучали.       Мэри отмерла и одними губами произнесла:       — Да?       — Ты спишь? — прозвучал приглушенный голос Гуэн.       — Нет, что-то не вышло сразу лечь. Заходи.       Сестра просочилась в комнату, плотно прикрыв дверь. На ней была лишь белая спальная сорочка. Она сливалась с кожей, и оттого Гуэн будто вся светилась изнутри своей стройной, изумительной красотой. Она в два легких шага преодолела расстояние от двери до кровати и опустилась рядом, обнимая.       — Я всё обговорила с твоей матушкой. Столько сил истратила, не хотела уходить, пока не сумею убедить. Вероятно, она будет рада не видеть меня целый год после подобного. Но я смогла! Убедила!       — В чём же?       — Поехать с тобой, разумеется! Мой отец, вероятно, и сам направится туда с герцогом. Так что мы встретимся уже на месте и после, когда этот цирк закончится, вернёмся домой. Каждая — к себе.       Глаза Мэри округлились. Она неверяще смотрела на сестру, хлопая ресницами. По лицу Гуэн было ясно, что та ничуть не шутила. Наоборот, она была настроена как никогда решительно.       — И матушка согласилась?       — Да, я была крайне убедительна! И настойчива. И, полагаю, невыносима. Мои охранники тоже будут нас сопровождать, разумеется.       Гуэн продолжала рассказывать про то, какие есть преимущества у подобного решения. Избегая самого очевидного.       Мэри будет не одна. Не в том смысле, что раньше её отправляли в путь в гордом одиночестве. Нет.       Аллен — не просто маг, но и её друг на протяжении многих лет. Джейка она знала с пелёнок. И даже местные стражники — вовсе не безразличные ей люди. Но всё же присутствие там родного человека, пусть и не меняло ситуацию кардинально, но делало предстоящий путь несколько проще.       Они ещё долго сидели так, вдвоём. Поначалу в молчании.       А после — говорили о всяких мелочах. Смаковали моменты уходящего лета, вспоминали какие-то глупости.       Позже, когда зевота стала слишком уж часто прерывать речь, девушки улеглись на постель, не расцепляя рук. Укрывшись простыней, они тихо посмеивались, давая друг другу много самых разных обещаний и собираясь каждое из них непременно воплотить в жизнь.       Так они и проговорили до самой полуночи, пока обеих не сморил сон.