Второй шанс

Солнце не греет, размывается восприятие, отказывают руки, еда теряет вкус, надежда на выздоровление гаснет в холодящем душу мраке, язык заплетается и не даёт объясниться, укоренившееся убеждение о сохранении молчания паразитирует внутри. Бессонный и сонливый, живой и полумёртвый, сломленный и борющийся, угнетённый и отчаянно сопротивляющийся, потерянный и... обречённый. До смерти напуганный. Гадкие пясти ужаса обхватили глотку. Мальчик старательно прятался от навязчивого дискомфорта столько, сколько мог. Хотелось беспомощно реветь, кричать, разбить в кровь кулаки в попытке выбить из себя склизкие сгустки черноты. Он не мог выносить это. Попытки насытиться чужими улыбками и каждодневными подбадриваниями, аля, "справишься, новичок", безрезультатны. Решето – его сердце. Его тонущее в смолянистой тревоге сердце. Саднит в области груди, опадает до желудка. Некогда безымянный чувствует истощение психики и оскудение рассудка. С утра пораньше, строго по расписанию, атака из всех возможных своих тревожных состояний. Никчёмность, неполноценность вследствие утраты памяти и собственного "Я". Кто он? Зачем здесь? Кто все эти люди и почему они считают происходящее нормой? Вопросы мучали что в первый день, что через год. Нет никаких сил терпеть скребущееся одиночество. Заставлять себя поднимать долговязое тело на ноги изо дня в день и приступать к работе. Влиться в установленные порядки не получается. Так же, как и обрести себя. С каждым днём всё холоднее. Ушедши взглядом в себя с первого же дня, новичок пристрастился прятаться от людей. Работать в одиночку. Слушать завиральные истории о том, как скоро всё наладится. Измождённый непрерывным чувством загнанности и скверности, он решает выбыть из игры. Четыре утра сорок пять минут. Вялый, с бессвязным шквалом пустых мыслей, бьющихся под тесной черепной коробкой, он брёл к сомкнутым плитам. Взгромоздился на стог сена, ощущая муть в голове, и принялся нервно ждать. Руки обледенели, на лбу выступила испарина, желудок колюще сжало от ужаса. Сомнения громом раскатывались внутри, но их робеющего роя не хватало для переубеждения. Зачем он здесь? Что должен сделать? Что ему остаётся? Правильно, раскрыть карты и сдаться. Положить на стол золотую звезду и сказать, что не готов играть в такие игры. Такие бесчеловечные игры. Обращение к тиранистым создателям местности осталось без ответа. Парнишка не понимал, за что они заслужили такое. И ему было правда жаль, что силы иссякли. Осталось верить, что у остальных ребят получится дойти до конца (а он есть? может, это и вовсе блеф?), раз не получилось у него. Считанные минуты тянулись падениями и возрождениями вселенных. Дышать тяжело, хочется просто плакать, свернувшись калачиком на сене, от которого уже, ей богу, зачесалось всё, что можно, но встать с него не было сил – Ньют так и растянулся на нём, томимый ожиданием. Не дай бог его план обрушится. Бегуны всегда встают раньше остальных, но не настолько ведь, а потому будут явные вопросы. Но ответа на них не найдётся, и намерение притихнет, дождётся более удобного момента реализации. Загремел механизм. Плиты пришли в движение. Ёкнуло сердце. Такой тупой, щемящей болью. Ньют поднялся, устоял на ногах с небольшим усилием – закружило голову, а в глазах стремительно темнело. Воспалённые, усталые глаза очертили поляну. Шанки, что спали под открытым небом, сейчас выглядели так безобидно, совершенно по-детски. Собственно, все они и являлись детьми, от чего появлялось желание ругаться благим матом, но, закусив язык, Ньют смирился с безвыходной жестокостью ситуации. Скованно двинулся вперёд, с трудом волоча ноги по земле. Он шёл туда не за попыткой умереть, а за необратимой смертью. Ужиться с всепоглощающим чувством одиночества оказалось непосильной задачей. Перед первой же развилкой парень останавливается, переваривает порцию боязни. И идёт дальше, толком не считаясь с тем, в какую сторону по итогу забредёт. Хотя путь у него имелся. Поблизости страшные твари. Он слышит каждый шорох, каждый скрип, каждый лязг и надрывный визг. Или, может, разыгравшееся воображение так сильно издевается над больным? Да, в последнее время Ньют по-особенному захворал. Ни Клинт, ни Джефф не выявили причину недуга. На деле же она крылась на поверхности. Он утратил смысл существования. Если быть точнее, так и не смог обрести его. Желание сделать хоть что-нибудь, что излечит его от этой боли, довело до греха. Привело сюда, в Лабиринт. Глэйд лишится одного бегуна – подумаешь, найдут нового. Последнюю неделю (а может и намного дольше, он не заметил, как начал думать об этом) Ньют приглядывался к исполинским стенам, окружавшим Глэйд. Осматривал их и внутри, как только терялся в изучении троп на целый день, ровно до заката. И приметил одну из самых высоких, куда и направлялся сейчас, но скорее машинально. Нашёл. Задрал голову кверху, сглотнул – в горле совсем пересохло, першило. Сделав неполный и оттого болезненный вдох, усмиряя свою беспричинную панику, глэйдер посмурнел и решительно дёрнул за лозу. Крепкая. Уперевшись ногой о бороздку в стене, ухватился. Обмотал вторую вокруг левой руки, сделал выпад наверх. И на страх самому себе полез вдоль стены, повторяя одни и те же действия. Смотреть вниз не хотелось ни капельки, решимость и без того колебалась. Он царапал ладони. Пару раз чуть не слетел вниз, но вовремя хватался за соседние отростки плюща, обжигающего руки. Мышцы вздувались от сильной и продолжительной нагрузки, грозясь взорваться рано или поздно. Сил не хватало. Подавляя отчаянные вскрики, Ньют находил в себе отвагу взбираться выше, едва ли не плача от накопленной боли. Физическая её, отнюдь, не вытесняла, и потому плакать хотелось только больше. По-девчачьи. Когда до верха оставалось чуть меньше пары метров, он почти сдался. Но, утерев нос о плечо, склонив голову вбок, шумно вдохнул и, превозмогая горению ладоней, ухватился за лиану. Переместил дрожащую руку на выступ сверху, попытался подтянуться – перетрусило сильнее. Руки не держали совсем. Ньют шипел и выл от усталости, когда, наконец, залез на самый верх и плашмя развалился на ровной поверхности стены. Безудержно текли по щекам его слёзы, распаляя сильнее нестабильность состояния. Щёки щипало, свербило в носу, сдавливало в горле, стреляло в груди, резало и пульсировало в ладонях. Он безвольно лежал, припав щекой к каменной плитке, и припадочно всхлипывал, жалея, что не может захлебнуться в слезах прямо тут. Он просто чертовски устал от себя. Наверное, он продолжил бы этот тернистый путь, не будь он собой. Вскарабкался наверх за сорок семь минут. Бесконтрольно рыдал не менее пятнадцати. Наконец, жадно глотая воздух ртом, приподнялся на локтях, выпрямился, невзначай оценил обстановку. Размазал слёзы по пунцовым, горячим щекам. На смену тревоге пришло безразличие. Но статичное желание прекратить существовать не махнуло рукой даже после того, как он выплеснул эмоции. Вероятно, другого выхода бегун попросту не видел. Он смотрел вниз. Стучали зубы, прошибал озноб. Голова тяжелела, веки слеплялись. Он так много думал за этот год, что, наверное, сошёл с ума и разучился думать вообще. Хрипя, юноша кое-как поднялся и покачнулся из стороны в сторону. Сердце подогнал адреналин, выпущенный в кровь. Оно рвано, бегло отбивало "не нужно, одумайся", но решение было уже принято. Решение принято, а решиться тяжело. Каждая клеточка его тела дрожала не то от слабости, не то от гулких ударов сердца. Оно гневно бухало, обливалось злостью и скорбью, пыталось достучаться до затуманенного разума. Хотя, если честно, Ньюту показалось, что сейчас он – расклеенный и впавший в уныние, разумнее некуда. Иногда его рассудок прояснялся и парень впускал радость. Но та проходила сквозь него, как вода через то же самое решето, что только укрепляло решение. Он не мог думать о чём-то конкретном, жизнь как назло наотрез отказывалась проноситься перед глазами. Может, это случится во время падения? Исключено. Он ведь ни черта не помнит, кроме своего имени. Хочется домой – Ньют не знает, осталось ли что-нибудь от его дома; хочется к маме и папе – он не знает, были ли у него родители, но ведь они есть у всех, стало быть, и у него тоже? Ему грустно. Грустно до тошноты. Он больше не может чувствовать это. Ньют успел подпривыкнуть к глэйдерам, но, что поделать, уже стоял на краю и думать о том было поздно (по крайней мере, он усиленно отгонял желание спуститься и вернуться в Глэйд). Понял, что перед смертью не надумаешься. Наверное, в лучшем месте, если оно есть (во что не верилось совсем), он ещё успеет надуматься. В последний раз поглядев в небо, показавшееся ему необыкновенно серым в упадке сил, Ньют зажмурил глаза и ступил в пропасть. У него получилось не с первого раза, но получилось, и теперь всё будет так, как должно быть. Всё, кроме свиста в ушах, затихло, а сердце только ухнуло напоследок. Как он и думал, перед глазами не возникало ничего, кроме пережитого здесь, но и то растрогало до крайности. Смеющиеся шанки, встречавшие очередного новичка; вкуснейшее рагу Фрайпана; совместная работа на плантациях и живодёрне (кошмарная должность!); первые дни в Глэйде, когда они определялись со сферой деятельности для Ньюта; первый забег в Лабиринт... Острая игла.. да что там! острющие лезвия троекратно укололи в левую ногу, Ньют завопил от неожиданной режуще-колющей боли. Кровь прилила к лицу. Он висел вниз головой. Что произошло? Плющ обмотался вокруг лодыжки, удержал чуть ли не в метре от земли (досада и провал для Ньюта). Кряхтя и похныкивая, парень постарался подтянуться и освободить левую ногу. Застряла в голове мановенная мысль: он всё ещё жив. Не на радость себе. Когда у него это получилось, шлёпнулся на копчик и взвыл от рези в трёх местах, не считаясь с болью внизу позвоночника. Попытался обхватить голень, выпрямить, но любое касание вызывало жгучие мурашки. Больно. Нога онемела. Что-то внутри колотилось, пилило наждачкой, похрустывало. Трепыхал сердечный ритм, отдавая в уши. Вместо спазматического гвалта с уст срывалось жалобное сипение. Ногу он выпрямил, но уже дал себе понять, что с места сдвинуться не сможет. Всё тело ныло, а сломанная нога атрофировалась, болела, причиняя адский дискомфорт. Но в этих условиях нельзя позволить себе раскиснуть, даже если смирился со страшной смертью от жал и жвал верещащих уродов. Он не был уверен, что умрёт, обычно гриверы просто жалят своих жертв, но... в любом случае, он уже не жилец. В Глэйде не нужен ужаленный калека. Он одичает и потеряет себя окончательно. А для Ньюта это хуже смерти. Собрав в общую кучку остатки здравого разума (тот потупился шокировавшей болью), парень судорожно ощупал землю по бокам. Попытался отползти, посапывая – невмоготу, а что поделать. Отодвинулся ближе к стене, обессиленно опёрся спиной, запрокинул голову кверху, учась заново дышать. Каждый вдох обжигал лёгкие. Каждый хрип драл горло. Каждое движение подрывало. Ньют бил себя по щекам, в бреду приговаривая: – Нет, не отключайся, не смей отключаться, кусок кланка, просто дыши... Но это не спасло. Темнота перед глазами. 《...》