Когда Он Слышит

— Андрюх, — странное дело, пауза в туре и день задержки в одном из городов, а Миша почти трезвый, и вместо того, чтобы грустным псом смотреть вслед уходящему хозяину, он с несвойственной себе смелостью хватает Андрея за локоть в коридоре гостиницы. — А если бы я предложил? — Че? — Улыбка, не успевая сползти с лица, искажается. — Ну, потрахаться если бы я предложил. Как с Рене, а? Ну вот сейчас хочешь? — Мих, ты че несёшь? — Да не, я это, просто, — Миша – открытая книга, и Андрею везет прочитать его очень быстро. — Ну, я же типа… друг твой это, лучший, близкий там? — С близкими друзьями вроде не трахаются, — отзывается Князь, но тормозит, вглядываясь в Мишино лицо. — Ага, да. Звиняй, Андрюх, я думал, тебе, ну,.. — Горшок только мнется в ответ, не зная, как слиться из разговора с такой уязвимой, больной темой. — Ты не против будешь, ну это, со мной вместо него, ну я… звиняй, забудь. — Да ниче… И в молчании Миша уже готов развернуться и зашагать прочь, намереваясь запить очевидный отказ алкоголем до потери сознания, когда слышит тихо, почти неуверенное: — Мих, ты правда, ну, хочешь? — А че, ну, че нет, — сдерживая улыбку отвечает он. — Идём. В номере темно, и света не предвидится, то ли потому что Андрей прекрасно понимает чужой дискомфорт, то ли потому что испытывает его сам, но все мысли и догадки меркнут, когда неловкое сближение заканчивается поцелуем, одним из самых ярких поцелуев в жизни Миши. Все начинается со столкновения неразомкнутых губ, неловкость подростков в теле взрослых, но Андрей смелее, и раскрытые губы дарят интимную влажность, срывая печати многолетнего желания. Миша целуется, забываясь, только повторяет про себя, что в темноте перед ним под руками – Князь, что это именно руки Андрея сейчас так ловко взбираются по рёбрам под рубашкой и именно его язык мажет по осколкам зубов. Любому, кто залез бы в головы обоих, стало бы очевидно: салюты чувств, сдерживаемых годами, разорвались, и теперь каждый по-своему наслаждался тем, до чего дорвался. Но им внутри процесса обоим лишь казалось, что это одолжение или сбой в системе, временная ошибка, которая потом окунет их в еще более ледяную воду реальности. — Андрюх, я никогда, — фраза тонет в поцелуе, но Миша настойчив в своей правде, и уже готов сдаться, отпустив Андрея к всезнающему Ренегату. — Ну никогда я, это, коро… — Завали. Оказывается, правда, что вся усложненная годами в фантазиях механика работает донельзя просто: Миша первый, осмелев, звякает пряжкой чужого ремня, и тут же теряется в темноте пространства номера, потому что Андрей мягко, всем телом, протиснув колено между чужих ног, подталкивает Горшка назад, к кровати, и они не падают, но оседают на нее так, что Андрюха оказывается сверху, и в блеклых очертаниях ночного номера становится видна его довольная ухмылка, оттеняемая только сумасшедшим блеском неверия в глазах. Они оба, вопреки смущению, держат глаза открытыми, наблюдают друг за другом и доказывают себе, что здесь и сейчас футболки с них тянут именно эти руки, а бедра сжимают именно эти колени. И когда Миша, устав стараться усидеть, падает спиной на кровать, Андрюха только с поцелуями по впалому животу и укусами в ребра перемещается к шее, к губам, прислушиваясь к прерывистому дыханию и повинуясь цепким пальцам в своих волосах. — Миша, — совершенно не контролируя себя, он шепчет это губами в районе чужой груди, и получает в ответ свое такое же тихое имя, сокращенное до привычных трёх букв отнюдь не неприличного содержания. В одном белье, отбросив ненужные преграды брюк и футболок, они в очередной раз за этот бесконечный и короткий вечер в симфонии дыханий доказывают друг другу, пусть и сами не понимают этого, что одолжения – это вот там, для Сашки или для девчонок, а чувства, чувства они здесь, ведь вместо того, чтобы сразу нырнуть рукой под резинку растянутых трусов, Андрюха гладит и прижимается, получая в ответ объятия крепких рук и тихие стоны не от действий, а от переизбытка чувств. Куда им до секса, когда обоих хватает только на обоюдную дрочку, впрочем, Миша бы поспорил с тем, что это не секс. Для него – очень даже, для него – это самая лучшая близость, что когда-либо случалась в его жизни. И кончая в свою ладонь, сжимающую оба их члена между двумя животами, Андрюха тихо шепчет куда-то в плечо: — Пиздец, Миха, я так тебя… пиздец. На ответ у Горшка, кончающего следом под тяжестью навалившегося тела, не находится сил, и он просто лежит, приводя дыхание в порядок, и изредка касается губами то волос, то лба Андрея. Когда пот остывает на обоих телах, а между животами становится неуютно, и кажется, что дышать под весом Андрюхи уже слишком тяжело, они ложатся рядом, и молча дышат, смотря в потолок. Сил на душ нет, только обтереться об простынь, и в попытках поймать последние крошки идеального мира, Миша предлагает руку, притягивая Андрюху в сонные объятия. — Ты сказал, — начинает Горшок хриплым шепотом. — Я случайно, — обрывает его Андрей, прежде чем услышит повторение своей эмоциональной ошибки. — Ладно, — кривая ухмылка почти не видна, но в ней горечь обреченного сожаления: случайно, значит, не ему. — Понравилось? — Ага… — Ну, я рад. Сон спокойный, будто эта ночь, вернее остатки часов до утра, это украденное у судьбы время, попытка взять то, что не дано и не будет, потому что Миша подсознательно понимает, что этого больше не повторится.