Whispers in the Dark

      Наконец-то спустя несколько почти бессонных суток немец смог хорошенько выспаться. Так же его утро стало гораздо приятнее от ощущения чужого тепла в его руках. Глубоко вдохнув запах блондинистых волос, все еще, довольно крепко, спящей русской тушки мужчина с тихим стоном наслаждения выдохнул и поцеловал славянина в висок.       Осторожно, стараясь не разбудить и, тем более, не задеть покалеченную конечность русского, Клаус направился в сторону ванной для того, чтобы умыться.       Закончив с водными процедурами ариец оделся в самую обычную домашнюю одежду, состоящую из хлопковой футболки с логотипом Rummstein и серых спортивных штанов, ибо решил, что сегодня в офис не поедет. Начальник он или кто?       Зайдя на кухню, Ягер начал готовить завтрак. Сегодня он решил порадовать свою дорогую Королайн вкусненьким и сладким завтраком. Выбор его пал на гренки с печеными яблоками и карамелью. Не очень полезно, но очень вкусно. И конечно, мужчина не забыл о гранатовом соке.       Сковорода радостно шкворчала, поджаривая ломтики булок, пока Клаус напевал себе под нос мотив какой-то немецкой песни. Вскоре, под самый конец приготовления завтрака, его музыкальный репертуар пополнился уже и русскими песнями. Так немец и поднимался в спальню с тем же подносом, не очень громко, но достаточно слышно пел забавную песенку про ёжика. — Фуфты-фуфты фуфты-фу, на фпине лифток нефу Фамый фильный я в лефу, и боюсь одну лифу, — с забавным искажением, как будто ежик фырчит пел Ягер, заходя в светлую спальню, где уже пытался разлепить сонные и отчего-то немного слипшиеся на ресницах глаза, русский. — Маленький ежик, четверо ножек, На спине грибок несет, песенку поет: Фуфты-фуфты-фуфты-фу, на фпине грибок нефу Фамый фильный я в лефу, и боюсь одну лифу, — Клаус не смог сдержать улыбки, пока пел эту детскую песенку и вдруг в его голове сложилась забавная параллель. — Ежиная мордочка, так ведь этот песенка про тебя, хах, ты же у меня такая же милая и недовольно фырчащая опасная хищник. Грибочка нет, но есть яблочко. Мое счастье же хочет яблочек? — радостно спросил мужчина, ставя на кровать перед любимой поднос, — Тадам, завтрак в постель, душа моя, — сказал блондин и потянулся за своим утренним поцелуем в губы с женой.       Проснувшись утром от какого странного, неразборчивого мелодичного звука, доносящегося из коридора, Ивушкин разлепил глаза и осторожно сел на постели. Как бы ему не хотелось, чтоб все произошедшее было сном, он вновь очнулся в чужом, знакомом доме, а не в своей, теперь в связи с нынешними обстоятельствами, до боли любимой, холостяцкой квартире, которую до этого он всей душой ненавидел, потому что был там один.       Теперь же, Николай вынужден просыпаться под звуки детской, русской и немного нелепой песенки из уст самого настоящего немца, который пел настолько смешно, что юноша не удержал свои губы от улыбки на напряжённом выражении лица, а затем кряхтения и громкого, звонкого смеха на всю комнату.       Прикрыв глаза, он запрокинул голову на подушку и ещё минуту хохотал, прежде чем до него дошел смысл этой песенки, а точнее вспомнился ее конец.       Улыбка мгновенно сошла с его губ, а смех прервался задушенным вздохом.       Он снова с напряжением посмотрел на мужчину, пытаясь найти признаки какого-то намека, потому что в этой песенки всё заканчивалось тем, что ёж несет на спине побежденную лису.       Николай с ужасом представил, как немец, держа под ноги, несёт по лесу его хладный труп на своей спине. И из груди бледного юноши льется горячая кровь, пачкая всю одежду мужчины и стекая длинным следом по земле...        От этой картины его передёрнуло, а в душе смешались странные чувства подозрения, страха и нервного веселья, граничащее с ощущением, будто его внутреннего ребенка щекочут, ему весело и он кричит, но вовсе не от смеха.       Всё же не может закончится так, верно?       Но подумать о своей судьбе, ему не дали, потянувшись за поцелуем в губы, отчего лицо Ивушкина приняло забавный испуг: брови полезли на лоб, а глаза широко распахнулись, став размером с большую монету. — ООтт-ъебись, ёж! — положив ладонь Ягеру на лицо, Николай не сильно отпихнул его от себя и недовольно сказал: — Лиса жрать хочет, так что иди с губкой целуйся!       На всякий случай, немного отклонившись в сторону соседнего места на кровати, Ивушкин взял в руки яблоко и вправду стал есть.       Немец пару секунд переваривал услышанные слова и не сдержал громкого смеха. Отсмеявшись и стерев с глаз выступившие капли слез мужчина поспешил сказать. — Nein, мое сердце, ты не так поняла, хаха, это ты маленький хищный ежик, — Ягер обошел кровать и забрался на нее со своей стороны, двигаясь поближе к любимой, — такая же очаровательный и колючий зверек, — сказал Клаус, протягивая правую руку к левой щеке младшего и нежно поглаживая ее одними кончиками пальцев, так как решил, что не смотря на то, что смог рассмешить жену, ее настроение из-за гормонов быстро скакнуло в противоположную сторону.       Так или иначе, но мужчина был намерен снова попытаться получить свое и поэтому, для начала, затаился, словно хищник, ожидающий в кустах свою жертву и с милой улыбкой на лице и забавными гусиными лапками у глаз отобрал у жены вилку и, ловко орудуя ножом с этой самой вилкой, отрезал кусочек хрустящей гренки, пропитанной в яблочной карамели и положил сверху кусочек мягкого печеного яблочка. Нанизал все это на вилку и подув на горячее осторожно поднес угощение к желанным губам, — Позволь мне помочь тебе, дорогая. — невинно предложил он, ожидая подходящего момента для своего коварного нападения. Только дьявол знает, как ариец хочет расцеловать эти прекрасные нежные губы перед собой, а за одно и хрупкую беззащитную шею. Так хотелось оставить на ней пару засосов и укусов, которые символизировали бы, что этот человек целиком и полностью принадлежит ему, Клаусу Ягеру.       Николай старался не обращать внимания на немца и спокойно себе ел, смакуя пищу в надежде, что в ней нет какого-то парализующего яда, иначе ему не выйти из этого дома никогда.       В голове пронеслась мысль о том, чтобы пырнуть этим самым поблескивающим на столике, ножом Клауса и дело сделано, но отчего то не решался это воплотить в жизнь. Боялся. Чего?              Убить его.       Если можно было игнорировать самого немца, то игнорировать то напряжение и страх в теле, которые охватывали Николая, когда Ягер находился в непосредственной близи, прямо как сейчас, было невозможно...       И ждать можно было чего угодно, поэтому Николай сильно дёрнулся, когда у него неожиданно выхватили вилку, нанизав на нее гренку с вкусной карамелью и поднесли ко рту, словно...ребенку.       Ивушкин посмотрел на мужчину с немым вопросом на лице "Ты дебил?", забывая, что всё ещё является женой этого безумца, отчего не сдержал раздражения. — В жопу себе это засунь, придурок! — Николай попытался отобрать прибор.       Добрая улыбка медленно сошла с лица Клауса. А и до этого момента чуть затуманенные глаза стали совсем стеклянными. Вместо всепоглощающей любви в них начало плескаться, пока еще, раздражение.       Резким движением, хищник, прятавшийся и ожидающий своего часа выпрыгнул из укрытия, нападая на свою жертву. Правой рукой немец схватился за беззащитное горло, а левой, слитным движением поймал чужие, было попытавшиеся защититься и оттолкнуть опасного зверя или попытаться полоснуть как-то оставшейся зажатой в холодных пальцах вилкой, руки, фиксируя их над готовой младшего. Буквально в одно мгновение мужчина оказался сверху на русском, а еда и поднос-столик были опрокинуты, но немца сейчас это мало волновало. — Вот как, до-ро-гая, — по слогам прорычал мужчина сильнее нажимая на горло, тем самым перекрывая доступ к кислороду. Все попытки тела под собой высвободиться он в упор не замечал, да и были они, к сожалению, слишком слабыми для должного отпора.       Мужчина улыбался, но не мило и не радостно, а как-то безумно. С хищным оскалом. Если бы немец имел ярко выраженные клыки, то выглядело бы это так, будто он собирается съесть свою жертву. Но вместо этого он ухмыльнулся, смотря на подрагивающие, будто человек под мужчиной пытался что-то сказать, и побледневшие от недостатка воздуха и крови губы и впился в них яростным поцелуем.       Зубы до крови кусали нежную плоть, а язык беспородно ворвался в чужой рот. Спустя некоторое время блондин начал терять сознание. Руки и целая нога перестали так яро дергаться, язык пытаться вытолкнуть чужака, а глаза начали закатываться, но спастись, уйдя в блаженную темноту никто не позволил.       Стальная хватка на шее чуть ослабла, не пропадая совсем, но позволяя хоть немного вдохнуть такой нужный сейчас кислород в разрывающиеся от режущей боли легкие. Не давая русскому времени, чтобы прийти в себя Ягер дотянулся до валяющегося рядом маленького ножика, которым, буквально несколько минут назад нарезал собственноручно приготовленный завтрак и им же начал разрезать футболку на дрожащем, явно не от холода, теле. Мужчина даже не заметил, что вместе с тканью, немного порезал и плоть на груди и до живота. Не глубоко, но неприятно. Из пореза тут же тонкой струйкой потекла горячая кровь.       Сделав короткий чмок в губы ариец немного привстал, дотягиваясь до отложенной в прошлый раз веревки и заново привязал тонкие запястья к металу кровати.       Теперь, когда обе руки немца были свободны он мог делать все что захочет. И сейчас он с благоговением любовался на открывшуюся его взору картину. Видел он красивую сексуальную блондинку с зацелованными пухлыми губками, без верхней одежды, так что мужчина мог наслаждаться красотой женской груди. И все равно, что не большая. Именно такая ему и нравилась. Но больше всего ему понравился взгляд, который немка бросала на него. Неприкрытое желание и приглашение поиграть с ней. Член в свободных штанах Клауса закономерно радостно отозвался на ее зов.       Так думал немец, но по факту перед ним лежал напуганный, тяжело с хрипами и болезненными стонами, которые в ушах старшего становились стонами возбуждения и нетерпения, парень, на губах которого местами текла кровь, так как они были прокушены. В глазах плескался ужас и слезы уже собирались в уголках, готовясь покатиться по побелевшим, потерявшим здоровый румянец, щекам.       Через секунду, увидев то самое раздражение в глазах мужчины, которое видел при их самом первом знакомстве, Николай пожалел о своих словах.       Нет, это не было простое, человеческое раздражение, это было словно что-то животное, жестокое и беспощадное.       Выхватить вилку то он успел, но защититься — нет. Шею, как и руки, быстро и неожиданно стиснула сильная, широкая ладонь, перекрывая полностью доступ к кислороду.       Столик, что до этого стоял на постели, со всем содержимым и громким грохотом, свалился на пол. Послышался удар разбившейся посуды, когда Клаус прижал юношу всем весом, усевшись сверху.       Ногу тут же пронзила тягучая боль и Ивушкин взвыл, не в силах закричать, потому что давление, оказываемое на шею ладонью не давало сделать и одного глотка воздуха.       Начиная задыхаться и чувствуя как довольно быстро немеют губы, Николай ощутил нарастающую панику и животный, дикий, инстинктивный страх, что вот-вот сейчас задохнётся. Он пытался вырвать руки и от невыносимого страха даже двигал нижней частью, не обращая внимания на боль. Но когда понял, что ничего не может сделать, весь бледный, как мел, стал отчаянно пытаться хоть что-нибудь сказать, но губы не слушались, через секунду накрытые яростным поцелуем.       Прикрыв глаза, Николай свёл брови к переносице, когда почувствовал колющую боль в губах, с которых сразу же потекла кровь от болезненных укусов, нанесенных Ягером. Ивушкин даже не мог издать голос боли, потому что задыхался от страха, паники и отсутствия кислорода, и когда его последней грустной и обидной мыслью стало, что всё...       Вот сейчас я умру. Так глупо...       ...Ягер внезапно отпустил его, давая вздохнуть кислород, чтобы продолжить мучить.       Николай глубоко, с громким всхлипом вдохнул воздуха и начал кашлять от ощущения, что в глотке, которую теперь жгло от боли, что-то застряло, одновременно пытаясь быстро дышать.       Ему с надеждой казалось, что всё, его отпустят, он жив, хоть и не здоров, но увидев перед собой нож, Ивушкин почувствовал прилив истерики от обиды и еле держался, чтобы не заплакать, как маленький, напуганный ребенок, хоть слезы и сами вскоре покатились по его щекам. Дрожа всем телом от страха перед монстром, Ивушкин, противный в эту минуту самому себе, с отчаянием и болью смотрел на человека, который не понимал, что делает в данную минуту. Это было видно по его стеклянному взгляду, в котором не было ничего. Пустота.       Это пугало больше, чем острый нож. Возбужденный мужчина со стоном удовольствия припал к одному из сосков, начиная целовать, лизать и кусать его, стараясь подарить приятные ощущения своей дорогой партнерше. Девушка в его руках извивалась и сладко стонала что-то шепча, но шепот этот был слишком тихий, чтобы немец мог его разобрать. На второй сосок опустилась рука, аристократичные пальцы которой уделяли внимание второму соску блондинки. Спустя некоторое время рот и пальцы поменялись местами. В это время свободная рука с наслаждением поглаживала соблазнительное бедро.       Шепот стал чуть громче, но все еще недостаточно. Потихоньку Ягер начал спускаться поцелуями с игривыми укусами, которые были игривыми только в его воображении, все ниже и ниже и уже собирался начать стягивать с жены ненужные в их положении трусы, как его ушей коснулась более разборчивая речь. ~ Любимый, ах, подожди. Поднимись ко мне, ~ немка возбужденно смотрела на мужа и соблазнительно облизнула слегка распухшие и покрасневшие от поцелуев губы, ~ я тоже хочу сделать тебе приятно, Mein Leben (моя жизнь).       Блондин возбужденно выдохнул и ласково улыбнулся, — Как скажешь, ежиная мордочка, — усмехнулся мужчина и встав с кровати, быстро стянул с себя штаны с боксерами. Половой орган Клауса был в полной боевой готовности и с красной головки начала стекать прозрачная капля предэякулянта. Прекрасно поняв чего от него ждет любимая, ариец встал к ней лицом на колени, перекинув одну ногу через женскую грудь, таким образом, чтобы оказаться возбужденным естеством прямо у ее рта.       Клаус взялся за ствол рукой и помог девушке, опуская головку к ее губам. Губы девушки, к которым уже почти приложилась горячая головка шевелились, но ариец не слышал ни единого звука. В голубых глазах можно было заметить собирающиеся кристаллики слез и Ягер бы начал паниковать, если бы не видел в этих же глазах счастье. — Не знал, что ты так это любишь, — улыбнулся Ягер и со стоном дикого удовольствия начал медленные поступательные движения в обжигающе горячем рту жены, следя, чтобы не сделать ей больно и чувствуя как та яростно работает своим язычком, стараясь сделать ему приятно.       Ожидая новой порции боли, Ивушкин трясся от страха и какого было его изумление и двоякая реакция тела на происходящее, когда мужчина вдруг припал к чувствительным соскам, начиная делать то, из-за чего Николай почувствовал одновременно, странное удовольствие и вновь накатывающую, лихорадочную панику, что может произойти что-то похуже, чем если бы его просто душили.       Язык Ягера задевал эрогенные зоны, вынуждая следователя вздрагивать и чуть ли не хныкать, потому что ласка, смешанная с терпимой болью, вызывала неоднозначную реакцию внизу живота. — К-Клаус... Что ты делаешь... — попытался что-нибудь сказать Николай, но его голос из-за поврежденной гортани и сковывающего страха, был очень тихим, буквально еле слышимым шепотом, который немец, конечно же, не услышал и продолжил спускаться вниз, кусая и целуя кожу, даже в тех местах, где был свежий, больнючий порез от ножа. Чувствуя нехорошее, когда Ягер достиг его трусов и стал их стягивать, Ивушкин через всю силу, которую имел, уже громче, позвал, — Клаус! Пожалуйста...       Тихое "прекрати" утонуло в боли горла, отчего Ивушкин смог только сглотнуть несколько раз и поморщиться.       Когда немец, будто услышав его, остановился свои действия и поднялся с кровати, Николай было опять, как глупый и наивный мальчишка, понадеялся, что его услышали и поняли, но вместо этого Ягер вдруг снял штаны, являя возбуждённый, твердый и не малых размеров, орган, сочащийся смазкой, вынудив юношу шумно вздохнуть и непонимающе уставиться на мужчину. — Что ты творишь? Остановись...       Но намерения Ягера стали ясны, как только половой орган оказался перед лицом парня.       Сознавая, что выбора нет, как и возможности отказаться от происходящего, Николай, давя тошноту, закрыл глаза, чтобы не помнить этот омерзительный момент, и послушно открыл рот, пропуская горячий член внутрь.       Он никогда не делал никому минет и вряд ли бы стал, потому что всегда считал себя натуралом, но знал, что чем быстрее это сделает, тем быстрее это прекратится, поэтому как можно быстрее работал языком, стараясь не думать о завтраке, который из-за рвотного рефлекса, так и просится наружу. На секунду, Николай, которому было больно, постарался представить, что ему это нравится. И на его удивление, в этом действительно не было ничего такого ужасного. С ледяным страхом в душе, он поймал себя на том, что ему, сука, нравится. До отвращения к самому себе, нравится чувствовать горячий член у себя во рту, нравится вкус и запах Ягера и если бы не боль в горле от движения языком, он бы наверно даже...что?       Возбудился, твою мать?!       Потеряв все силы и чувствуя, как по щекам текут слезы, Николай внезапно остановился, не сумев довести дело до конца, потому что ему было больно и страшно от самого себя.       Чувствуя, что долго не продержится, мужчина вытащил свой член из горячего рта и быстро надрачивая себе, со стоном кончил, попадая спермой на грудь своей пасии. На это действие девушка только улыбнулась, поощряя мужа, наконец-то, к дальнейшим действиям, ведь боевой настрой арийца никуда не пропал.       Так же улыбаясь жене, Клаус вернулся обратно к тому, на чем его оборвал в прошлый раз голос супруги. Бледные пальцы коснулись кромки кружевного белья и потянули его с округлых соблазнительных бедер. Избавившись от ненужного сейчас элемента дамского туалета, Ягер удобно устроился между разведенными тонкими ножками. Не удержавшись он приподнял правую, целуя ее в щиколотку, правой же рукой немец потянулся к самому сокровенному, чтобы и Королайн сделать приятно, для начала используя пальцы на разогрев вставив их в куда больший жар женского тела.       Когда Клаус убрал свой член из влажного рта и кончил ему на грудь, Ивушкин, поморщившись подумал, что все на этом и закончится, но как же он ошибался... Тяжело дыша, он смотрел на то, как немец потянулся к его трусам, а затем и вовсе начал их стягивать. И по мере движения ткани по коже, расширялись и веки парня в неконтролируемом, ледяном страхе, что сейчас будет гораздо больнее, чем до всего этого момента, и больно не только физически, но и морально.        Нос защипало от слез. И Николай почувствовал как больше не может себя контролировать. Он заплакал, как маленький ребенок, впадая в сумасшедшую истерику. — Нет... — уже громче сказал он, с ужасом смотря на то, как Ягер пристраивается своим достоинством к его самому сокровенному месту, — Нет, нет..не—!       Стоило чужим пальцам совершенно на сухую проникнуть внутрь неразработанной дырочки и тем самым причинить острую, сильнейшую боль, Ивушкин нашел в себе последние силы, чтобы уже в голос закричать первое, что приходило ему в голову, истеричным тоном: — НЕТ! НЕТ! НЕТ! МНЕ БОЛЬНО, ОСТАНОВИСЬ! КЛАУС, ОСТАНОВИСЬ ПОЖАЛУЙСТА! ОСТАНОВИСЬ, Я ПРОШУ ТЕБЯ! ХВАТИТ! — заливаясь горькими слезами, Николай дергался, кричал, в попытке вырваться и уже не надеясь ни на что и смирившись с тем, что может умереть, со всей силы двинул ногой Ягеру по лицу, — НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! НЕ НАДО! ОТПУСТИ МЕНЯ! РАЗВЯЖИ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! — Ивушкину было плевать на то, как он сейчас выглядит, он буквально умолял прекратить происходящее насилие и не останавливался до тех пор, пока голос снова не сорвался и то, даже в этот момент он не переставал лихорадочно шептать одни и те же слова, и заливаться слезами, периодически всхлипывая, чтобы сделать вздох.       Удар ступней пришелся, весьма, удачно, смещая с неприятным хрустом что-то в носу, но при этом вставляя давно поехавшую кукуху немца на место. — Verdammt! (Черт возьми!) — с болезненным стоном, схватился за кровоточащий нос Клаус. Мужчина был шокирован тем, что ни с того ни с сего у него резко заболело лицо, да и голова тоже. Но в больший шок он пришел, открыв глаза. — КТО ВЫ?! — громко спросил растерянный немец. Только что он занимался любовью со своей женой, а теперь на ее месте лежит неизвестный голый юноша.             Напуганный, плачущий навзрыд и весь в крови. — Oh mein Gott! (О боже) — испуганно вскрикнул Ягер рассматривая эту картину. Но стоило его рукам потянуться к парню, чтобы попытаться успокоить и узнать что произошло, черт возьми, как взгляд пронзительных голубых глаз зацепился за нечто красное на них. Это так же было кровь и если судить по ране на теле парня, кровь была его.       Быстро поняв, что он собственно так же как и блондин полностью голый, Клаус быстро нашел глазами свои штаны и нацепил их прямо так, на голое тело и не заботясь, что пачкает их человеческой кровью. О возбуждении думать не приходилось. Оно само по себе быстро сошло от вида открывшейся картины.       Все же собравшись с духом, Ягер вернулся к своей кровати, чтобы попытаться выяснить ответы на все интересующие его вопросы, а именно: кто этот парень, что он тут делает, почему он голый и в крови и, наконец, ГДЕ ЕГО ЖЕНА? — Кхм, молодой человек? — осторожно попытался дотронуться до русского мужчина,— Что с вами случилось?       В этот раз попытка сопротивления вышла куда лучше, потому что это произвело нужный эффект: маньяк вдруг остановился и более того, почему-то вел себя так, будто видит свою жертву впервые, но Ивушкин, уже наученный этой жестокой жизнью, что это всё ещё может продолжится, сейчас мог фокусироваться только на своем морально убитом состоянии и непонимающе смотреть на мужчину, который словно очнулся — в его глазах было искреннее удивление от происходящего и, что главное, тот самый живой огонек и осознание — вернулись.       Но стоило этому человеку, одетого уже в брюки, вновь потянуться к дрожащему юноше руками, как тот неосознанно дёрнулся, пугаясь тому, что к нему снова прикоснутся, и вжался всем телом в изголовье кровати, хрипло шепча все то же слово «нет».       Он не понимал, что происходит, но знал, что от Ягера лучше держаться подальше. Кто знает, что будет, если тот снова начнет на его месте видеть свою жену?       Николаю потребовалась значительная доля минуты, чтобы если не успокоиться, то начать хотя бы критически мыслить и цепляться за появившееся шансы остаться более менее целым и покинуть к черту этот дом. К черту Ягера, этого психа, к черту его жену, он сваливает, пусть хоть и на одной ноге. К черту. — Развяжи меня, сейчас же! — потребовал он яростным шепотом, чувствуя как собственные руки уже затекли от неудобного положения.       Только сейчас мужчина заметил, что руки парня были крепко привязаны к изголовью кровати. — Ох, ja, ja, сейчас, одну секунду, — тут же засуетился немец. Веревка оказалась очень туго затянута. Из под нее было видно, что нежная кожа на запястьях у юноши уже начала стираться и появились кровавые ранки. Еще немного повоевав с веревкой, мужчина понял, что так дело не пойдет и заозирался по сторонам. На кровати, рядом с телом русского лежал немного окровавленный нож. Вздрогнув и едва сдержав вскрик Клаус взял его, чтобы разрезать чертовы веревки. Но стоило младшему увидеть немца с ножом, как парень начал плакать и дергаться сильнее, тем самым делая хуже своим и без того бедным рукам. — Тише-тише, я хотейт помочь. Резать веревка, — от страха и волнения у немца проснулся жуткий акцент, за который его мать бы не простила.       Блондин, вроде, смог понять смысл сказанного, так как дергаться перестал, но все же очень напряженно смотрел сквозь слезы, застилающие его глаза, за каждым действием арийца.       Клаус быстро разрезал веревки и в ту же секунду, видимо почувствовав свободу, юноша дернул ими, притягивая к себе поближе.       Потирая повреждённые запястья, физическая, тупая боль которых так и подначивала расплакаться ещё больше, Ивушкин смотрел со смесью обиды, страха и не понимания, за что с ним так поступили.       В живом взгляде мужчины напротив читалось словно такое же, искреннее не понимание и шок, что здесь происходит. Неужели Ягер сознавал всё то, что делает, притворялся и перед Николаем просто жестокий убийца? Тогда зачем отпустил? Вдруг осознав, что он свободен, Ивушкин понял, что если не уйдет сейчас, не уйдет никогда. Надеяться на то, что Клаус пришел в себя и не станет снова...монстром, было нельзя. Надо быть совсем тупым, чтобы этого не понять.       Не дожидаясь, когда приступ произойдет снова, Николай, забрав свое нижнее белье и штаны, помогая себе руками, сел на другой половине кровати, где до этого спал Клаус, и немедленно стал одеваться, игнорируя боль, сигнализирующую словно в каждой клетке его раненого тела. Не чувствовать он ее не мог, но вместо болезненных стонов раздавались тяжелые, частые вздохи.       Когда Николай быстро закончил и поднял голову, то вдруг заметил на тумбочке Ягера, за вазой, свой табельный, как он с радостью надеялся , заряженный пистолет. Уже через секунду он был в его вскинутой руке, а сам Николай, не сводя с мужчины злого взгляда, что находился все это время в ступоре и в которого было нацелено дуло оружия, двигался в сторону выхода. — Пойдешь за мной и всажу пулю в лоб, понял? — процедил Николай сквозь зубы, вытирая свободной рукой слезы с лица. Не дожидаясь ответа, он выдернул ключ из двери позади себя и покинув комнату, запер там Клауса с другой стороны, а затем сорвался на бег, на который только был способен с одной поврежденной ногой и не только ногой.       Он пришел в себя от страха только тогда, когда уже ехал в своем авто по трассе с бешеной скоростью, будто вот-вот готовый отправиться на тот свет. Пришлось снизить скорость, чтобы случайно не врезаться в кого-нибудь или привлечь полицию.       Но эмоции истеричного неверия, страха, тревоги и психоэмоциональной боли накрыли юношу сокрушимой волной, стоило только подумать откуда и от кого он только что сейчас спешно бежал.        Он снова зарыдал, постепенно снижая скорость, потому что непрошеные слезы застилали обзор. Со всем этим ему было чертовски стыдно за то, что рыдает, как ребенок.       Остановившись у обочины, Ивушкин, ещё минут десять не мог успокоиться, пока эмоции не пошли на спад и он не заметил, что находится в одной разрезанной футболке, расстёгнутых брюках и носках.       Грудь была покрыта собственной, полу засохшей кровью из-за раны от ножа и ещё кое чем, из-за чего нос снова защипало от слез. Не желая об этом думать, он просто достал салфетки трясущимися руками и стёр с себя хотя бы большинство того, что не хотел видеть и вспоминать.       Также протерев лицо от слез и уже более менее успокоившись, Николай, полностью морально убитый, включил тихую музыку, приоткрыл окно и поехал в сторону города. Домой.