Save her, not me

      — Александрия Вудс, двадцать один год. Родилась в Изабурге.       В лесу необычайно тихо — только собственное сбитое дыхание пугает переполошенных но молчаливых птиц. Даже собственных шагов не слышно. Лекса стекает вниз по шершавому дереву, вытирая сухие щеки рукавом грязной куртки.       Александрия Вудс. Рейвен говорила, что это забавно. Недалеко от правды. Александрия Вудс. Если бы Лекса родилась в Полисе, она вполне могла оказаться такой вот Александрией Вудс. Тут Рейвен не ошиблась.       Тогда ей это показалось глупым — она была уверена, что этим предложением они не воспользуются никогда. Лучше уж здесь, дома погибнуть, чем бежать, как крысы с корабля, как только в поле зрения попадает опасность. Глупой была. Знала бы — схватила бы Дейзи в охапку и убежала, куда глаза глядят. Только думать об этом уже поздно. Надо было раньше. Не просто дурака валять в домике Рейвен — вслушиваться в её строгий голос, впитывать в себя всё, что она тогда рассказывала о Новом Мире.       Сейчас же остались только вопросы.       Как Лекса могла избежать её смерти? Стоило убить Макрири, как только на площади показалось его лицо? Стоило выхватить Дейзи из его рук? Стоило броситься на дуло пистолета самой? Спасло бы это Дейзи? Пережила бы она это столкновение? Есть хоть один исход, благодаря которому она осталась бы жива?       Не стоило оставлять её в западном корпусе? Стоило ли взять её с собой? Голова кружилась от новых предположений, ладони жгли новые и новые царапины, перед глазами всё плыло с того самого момента, как прозвучал тот решающий выстрел.       — Родилась семнадцатого сентября две тысячи двести двадцать девятого года, родители… — Лекса запинается; холод расползается от поясницы к затылку. Хорошо было бы встать, только вот ноги застыли. Ощущаются теперь резиновыми, а кончики пальцев немеют от всего, что происходит в голове. Лекса вглядывается в пейджер, в котором вписано её новое личное дело, — Стефан и Марта Вудс, погибли от землетрясения в две тысячи двести сорок седьмом.       Леденящий кровь ветер задувает под распахнутую окровавленную куртку. Головная боль продолжает разрывать виски. В груди всё сжимается, а подбородок до сих пор дрожит. Лекса, пытаясь остановить бешеное сердце, унять хоть на секунд боль, время от времени бьет себя кулаком в грудь. От всепоглощающей пустоты внутри это не помогает. Сердце всё же работать продолжает.       Убийство Макрири облегчения не принесло. Даже каплю. Оставило только с этим всепоглощающим чувством безысходности, отчаяния и одиночества — как только она это сделала, руки опустились. Казалось поначалу, что стоит ей убить его, стоит отомстить, как Дейзи тут же вернется к живым, выбежит из спальни и крепко-крепко её обнимет, успокоит её глупое сердце и скажет, что всё хорошо. Что она жива. Этого, очевидно, не произошло, а цель, которую можно было преследовать, растворилась. Новую причину жизни Лекса нашла быстро, прямо тогда, когда гадкие глаза Макрири закрылись. Они всего лишь пешки. Мерзкие, изнутри гнилые, уродливые, но пешки.       Жгучие веки так и норовят закрыться, пытаются подтолкнуть ко сну, только она поддаваться не собирается. Стоит глаза закрыть — от боли хочется кричать. В темноте возникает лицо Дейзи. Последние слова стоят в ушах. В горле сотни тысяч иголок, которые сглотнуть не получается, но своё дело они не делают. Убили бы её уже, зачем издеваться? Лекса медленно поднимается, борясь с неслушающимися коленями, и возобновляет шаг, сразу разгоняясь, чтобы не оставить себе время на подумать. Это не работает.       Выжила бы Дейзи, если Лекса и вовсе не начала это всё? Выжила бы, если бы они продолжали жить так, как жили годами до этого? Если бы продолжали подчиняться, молчать и дальше быть послушными рабами? Дало бы хотя бы это ей шанс на жизнь?       Противный снег попадает в ботинки, превращается в ледяные стрелы на и без того замерзнувшей коже, только остановиться Лекса не может. Сколько часов прошло не знает. Голые ветви деревьев превращаются в цепкие руки, тянут назад, царапают лицо и шею, только этого мало. Она должна была спасти её. Она должна была спасти её. Должна была.       Пистолет в кармане огнем бьёт по бедрам, качается в такт шагов и Лекса, измождённая не только от ходьбы, но и от непрекращающегося потока самобичевания, вновь прикрывает глаза. Она осталась последней. Последняя из их семьи. Последняя среди троих. Это должна была быть Дейзи. Руки продолжают неистово дрожать, даже когда она прячет их в карманах.       Лекса запрыгивает в бункер так быстро, что не успевает даже об этом подумать — пожалеет ли она? Определённо. Если доживет.       Внутри темно и сыро — запах промозглых стен и ткани щекочет ноздри, вызывает приступ пульсации к переносице. В носу щиплет, когда Лекса замечает одиноко лежащее на диване одеяло. Несколько дней назад она сама сложила его в рюкзак. Как только зрение привыкает к темноте, останавливается сердце. Лекса застывает на месте, вглядываясь в это самое одеяло, которым только несколько дней назад во сне укрывалась Дейзи. Колени саднят, когда она опускается на них прямо на пол. Дрожащими руками хватает одеяло, сжимает его между пальцев. Запах её волос запускает по позвоночнику сотни тысяч ледяных мурашек. Свист в ушах возобновляется, а глаза устилаются обжигающими слезами.       Лекса прикрывает глаза, укладывая голову прямо на сидение дивана, кажется, всё ещё хранящего тепло её тела. Её равномерное дыхание над ухом убаюкивает. Её рука на спине горячая, почти обжигает — Лексе не нужно даже глаза открывать, чтобы понять, что это Дейзи. Очередной спазм сжимает лёгкие в болезненном тихом вздохе и Лекса слышит, чувствует — она садится рядом. Упирается головой в её дрожащее от холода плечо. Становится слишком тепло. Слишком жарко. Она улыбается.       — Мы же пойдём в мой день рождения к океану?       Голос её звучит громче, чем собственный стук сердца в ушах. Лекса улыбается, поворачивает голову к ней, протягивает руку к её плечу. Глаза её сверкают в темноте, щёки румяны, а бровки нахмурены. Лекса почти начинает свою тираду о растрепанных волосах. Касается, наконец, кончиками пальцев её кожи, а она ледяная. Лекса вздрагивает, открывая глаза. Сердце оглушающе стучит в ушах. Это был сон. Просто сон.       Одеяло под щеками мокрое. Лёгкие разрываются. Её лицо всё ещё стоит перед глазами, когда Лекса хватает из кармана пистолет. Он холодный, в руке тяжелый и точно такой же стоял у её виска за несколько секунд до того, как её убили.       Этим был убит Ник. Она осталась одна.       Приглушенный крик срывается с губ, когда его дуло упирается в висок. Слёзы капают с подбородка, влажные пальцы то и дело срываются нажать на курок. Так чувствовала себя она перед смертью? Дуло обрывисто стучится о покрасневший потеплевший висок, сердце колотится так, будто она только что вернулась из самого жуткого кошмара — впрочем, кто мог подумать, что этим кошмаром станет реальность, и вернуться из неё уже некуда.       Её счастливое лицо становится полупрозрачным видением перед глазами, и смахнуть его, сморгнуть уже не выходит. Она заслужила эту жизнь больше, чем кто-либо. Почему тогда она мертва, а Лекса сейчас жива? Почему её сердце больше не бьётся, а лексино продолжает истязаться по её детскому родному голосу? В чём был смысл?       Она не хотела быть обузой. Лекса настолько зарылась в собственном желании её уберечь, что не смогла увидеть, в какой момент Дейзи начала думать о себе таким образом. Их последний ночной разговор вихрём врывается в голову, заставляет пальцы задрожать ещё больше, только вот они сжимаются на рукоятке в поисках спокойствия. Она думала, что делает жизнь Лексы только тяжелее и сложнее. Она думала, что своей смертью облегчит её существование. Лекса не смогла доказать, что Дейзи была единственным светом, который держал на плаву. Не смогла доказать, что только ради неё сердце продолжало биться. Не смогла доказать, что любила её больше всего на свете. Теперь её нет. И Лекса не смогла не то, что спасти её — она даже не смогла заставить её почувствовать себя любимой.       Лекса с трудом вдыхает влажный воздух бункера, словно пытаясь наполнить свои легкие жизнью. Пульсация в виске отдаёт пульсацией в сердце, звук капель смешивается с её тяжёлым дыханием. Она осталась жива, но чем ценна эта жизнь, если в ней больше нет смысла?       Лежащее на диване одеяло словно предмет из другого измерения, болезненное напоминание о том, какой была её реальность всего лишь несколько дней назад. Сон с Дейзи, их совместное будущее, океан, счастье — все это исчезло, растворилось в темноте бункера. Сны могут быть такими же жестокими, как и реальность, ибо они обещают счастье, которого больше нет.       Прошлое ускользает и попытки за него уцепиться проваливаются — оно мимолётно и каждое счастливое воспоминание с Дейзи перекрывается новым, перечёркивается, словно ничего хорошего никогда и не было. Слёзы смешиваются с кровью с искусанных губ, только облегчения не приносят. Лекса знает, что принесёт. Рука вздрагивает вновь, дрожащий палец опускается на курок. Всё затихает. Нет больше её тихого заливистого смеха в ушах. Не слышно больше выстрела, что унёс её жизнь. Лекса прикрывает глаза и шумно вздыхает. Горло хрипит от каждого вздоха, всхлипы перемешиваются с беззвучными криками. Слюна во рту густеет, становится горькой.       Крепко держащую пистолет ладонь в очередной раз пробивает дрожь. Лекса медленно поглаживает курок, свыкается с этим ощущением, со своей последней мыслью, и укутывается в сырое одеяло. Улыбка небрежно касается израненных губ. Ещё несколько секунд и она получит, наконец, свой покой. Сердце успокаивается в груди, с каждой секундой становится всё тише и тише.       Заслужила ли она этот покой? Заслужила ли она раствориться, забыться в мире, стать очередным воспоминанием? Заслужила ли она стать хорошим воспоминанием?       Всхлип всё же вырывается из горла полукриком полустоном, разрывает воспалённую кожу, когда дрожащие пальцы выпускают нагревшуюся рукоятку. Пистолет с оглушающим стуком, в замедленной съёмке падает на пол. Она не смогла это сделать.       Сердцебиение в висках отбивается с болью, когда Лекса, сквозь зубы вскакивает на колени. Нужно срочно занять чем-то мысли и руки, пока они не взялись закончить начатое. Она с остервенением бросает в оставленный Дейзи здесь рюкзак то самое одеяло и несколько тёплых курток на молнии, недопитую бутылку воды и пару яблок, засунув поглубже одежду, впопыхах украденную у Рейвен. Очистить голову теперь получается лучше.       Дорога к подземелью займёт приблизительно полдня быстрым шагом — на северной границе пока что никого не должно быть, но если придётся переждать — это может затянуться и на день. Рейвен когда-то упоминала, что в подземелье время от времени ходит служебный автоматизированный поезд, который сократит примерно как раз-таки день в пути — на случай, если Дейзи будет капризничать и не захочет больше идти.       Лекса же не из капризных, но даже так этот вариант до конца не отбрасывает. Прошло всего несколько часов, а она уже голодна достаточно, чтобы всухомятку съесть несколько ломтиков хлеба, запив их только-только растаявшим снегом. Горло обжигает холодом и оставленные затвердевшей коркой хлеба царапины во рту заставляют зажмуриться. От ледяной воды скулы сводит. Кашлянув, она набрасывает на себя ещё одну куртку, надевает капюшон и рывком выпрыгивает из бункера, оставляя за собой только дорожку из горячих слёз. Леденящий кровь воздух бегает внутри лёгких вновь, стоит только высунуть из-под люка покрасневшее лицо.       Слегка подтаявший за день снег берётся неприятной корочкой. Идти сложнее — становится до ужаса скользко и Лекса несколько раз проваливается в примятую траву, царапая острыми углами льда лодыжки. Это больно, но не так, как внутри. Это помогает не забывать дышать. Помогает не забывать, что умирать она пока что не собирается. Помогает не вернуться к тому, что она пыталась сделать только пару минут назад. Или пару часов?       К северной границе она добралась за четыре часа, небольшими перебежками, компенсирующими слишком уж частые остановки. Не оборачиваться к сектору, туда, где осталась заживо похороненной её душа, казалось задачей невыполнимой — Лекса сопротивлялась откровенно плохо. Молчаливо и без слёз оплакивала то, что могло бы сейчас быть, если бы мир не решил отобрать у неё самое дорогое, самое бесценное, что только можно было представить. Только вот её присутствие ощущалось в каждом взмахе припорошенных снегом ветвей, в каждом шепоте ночного зимнего ветра, в каждой упавшей на ресницы снежинке. Подталкивала ли взаправду её к этому Дейзи или же это просто воспалённое лихорадкой воображение? Пытался ли Лексу спасти её затуманенный мозг? Пытался ли доказать, что это всё неправда, просто чтобы Лекса продолжала пробираться сквозь промерзшие кусты?       Ник, наверное, сказал бы, что она глупа. Сказал бы, что нужно вернуться. Сказал бы, что нужно позволить Кларк излечить своё кровоточащее сердце, позволить Ниссе вернуть её душу на место своими израненными и обрубцованными руками. Позволить Кларк о себе позаботиться. Только в этом всегда и заключалось роковое между ними отличие — рядом с Ником всегда были люди, которые ходили вокруг него на цыпочках, которым он позволял о себе заботиться — и Лекса была одной из них. Не зря же мать именно её учила заботиться о Дейзи, а не Ника, на тот момент уже довольно взрослого мужчину. Лекса к такому не привыкла.       Да и не смогла бы. Истязала бы и себя, и её. Убивала бы и себя, и её. Такого для Кларк она не хотела. Потом, может быть, когда-нибудь, когда она сумеет воплотить то, что задумала — может, сможет вернуться. Может, не будет уже такой сломленной. Может, найдёт какой-то смысл жизни, может, сможет забыть о том, что держит все внутренности в тисках. В момент особой слабости, когда перед закрывающимися от холода глазами вновь появлялось освещённое солнцем лицо Дейзи, когда сердце отказывалось продолжать свою работу, она даже подумала, что стёрла бы себе память. Смахнула эту мысль быстро, когда в горле начало саднить до того, что слёзы сдерживать было уже невозможно.       У северной границы не оказалось никого. Обломки пропускного пункта напомнили только собственное сердце, что зарыто теперь в центре, там, на площади, в таких же обломках. Облегчение не пришло даже тогда, когда она перешагнула границу сектора, гонимая вперёд рассветным ветром. Он оказался наиболее жестоким. Самым колючим. Самым неистовым. Сделать этот последний шаг стоило всех сил, которые только остались. Днём, всё же, легче. Днём сложно видеть вокруг то, чего нет. Днём легче оставаться в здравом уме.       Лекса хмыкает собственным мыслям вслух — в каком уме? Если хорошо подумать, его она тоже оставила там, рядом с лежащей на земле в луже крови Дейзи. Смахнув надоедающие растрёпанные волосы, Лекса сквозь ломоту в теле потягивается. Ботинки хлюпают от каждого шага, а ночью даже покрываются тоненьким слоем инея, который не исчезает, пока Лекса не начнёт идти вновь. Пальцы ног она в последний раз чувствовала ещё, кажется, вчера. Останавливаться только не намерена, хотя бы пока не дойдёт до подземелья.       Рейвен говорила, что это подземелье начинается в нескольких милях к западу от сектора — на карте эта точка изображена примерно в тринадцати милях отсюда — за шесть часов Лекса надеется туда добраться. Остановится у небольшого водопада в миле оттуда, чтобы разжечь костёр, согреться и переодеться в более-менее человеческую одежду. Закопает свои старые лохмотья, а, может, и сожжёт всё, чтобы не было больше искушения за ними вернуться. Отогреется, может быть, поспит. И, как только будет выглядеть как нормальный человек вновь, возобновит свой путь.       Подземелье представляется ей схожим с тем, какое было у них в секторе — темным, мрачным, пропахшим сыростью и кровью. До того тихим, что дыхание будет эхом отбиваться от стен и потолка, разноситься далеко позади неё так, что её будет слышно в миле. Конечно, Лексе хочется затеряться до последнего, но долго так она не продержится. Никто не должен узнать, что она чужачка. Пока она не отомстит никто и не узнает.       У водопада она всё же засыпает. Не успевает даже толком разжечь костёр — он в зачатке тухнет под обильным снегопадом, поэтому Лекса всего на несколько секунд прикрывает глаза. Дейзи вновь оказывается рядом. Вновь гладит её горячими пальцами по снова влажным щекам, и её руки настолько теплые, что Лекса так и хочет прижаться к ней, услышать её сердцебиение под ухом, почувствовать на лбу её размеренное дыхание.       Она что-то шепчет — Лекса разобрать ни слова поначалу не может. Потом только понимает, что это не слова — она тихонько поёт песню, которую мама когда-то написала на тригедасленге. Пела её Дейзи перед сном. Дейзи любила эту песню. Её пение становится всё громче и громче, ладони её жарче и жарче, до такой степени, что их на щеках терпеть становится невозможным. Её пение оглушает, вызывает такую мигрень, что от резкого выкрика высокой ноты она сразу распахивает глаза. Сердце колотится в груди так быстро, что дышать становится сложно. Обжигающий пот стекает по вискам, когда Лекса поднимает голову, струшивая с себя небольшой шар только выпавшего снега. Костёр разгорелся так, что жар от него практически касается иголками покалывающих пальцев ног. Когда она успела его разжечь? Неужели во сне?       Задеревеневшими руками стряхнув с себя остатки снега, Лекса еле как пододвигается ближе к огню. Через несколько минут, когда жар всё же касается кожи, тело вновь покрывается колючими иголками и Лекса терпеливо пережидает, пока они пройдут. Заяц, которого она поймала прямо у водопада, вышел суховатым, но его небольшой тушки хватает, чтобы утолить голод с головой. Наевшись до отвала, она быстро переодевается в тёмные тёплые штаны и оливкового цвета толстовку. Несколько раз умывается ледяной водой, чтобы вернуть лицу хоть немного цвета и одним рывком переплетает тугой хвост. Волосы приглаживает той же водой и в своём отражении в озерце выглядит вполне сносно, если не считать темно-синие круги под глазами и воспалённые покрасневшие веки. Впрочем, она может сойти за человека, который просто не выспался. Наверное. Она понятия не имеет, как выглядят невыспавшиеся люди в Полисе.       Свою старую одежду рука не поднимается, почему-то, сжечь. Горло сжимается в тисках от одной только мысли об этом, поэтому Лекса просто зарывает её поглубже в сугроб. Дрожь снова пробивает пальцы, когда она думает, что до подземелья осталось всего каких-то двадцать минут пешком. Сердце ускоряется вновь. Лекса спешить не хочет, чтобы не попасть в Полис совсем мыльной, поэтому это может занять немного больше. Она быстро тушит костёр, засыпает его снегом, и возобновляет свой теперь размеренный шаг. Солнце светит прямо в глаза и становится до того ярко, что больно глаза открытыми держать. Снег мерцает, только Лекса сглатывает навечно поселившийся в горле ком. Попытавшись отвлечься от вновь толкающихся в голову картинок, раскрывает карту. Примерно половина пути позади.       По подземелью нужно пройти ещё примерно столько же и это только до возможного поезда, который ездит раз в день в шесть утра и собирает работников, которые живут на окраине Полиса. Карты Рейвен достаточно подробные — они строились до того, как она попала в сектор, на случай войны, чтобы население могло жить какое-то время под землёй. Рейвен проходила там практику или стажировку, или что-то подобное — сейчас Лекса уж и не вспомнит, — и она была в команде архитекторов, которые занимались его застройкой. Рейвен тогда довольно долго говорила об этом, но Лекса не слишком внимательно слушала её речи — думала, что никогда ей это не пригодится. Карту, всё же, на всякий случай припасла.       Корявые заметки написанные небрежной рукой Рейвен согревают что-то внутри, наполняют печалью, которую Лекса сразу смахивает. Внутри всё ещё теплится на время затихший ураган, который ей всё же удалось приручить, и его лапы время от времени всё же дотягиваются до уставших глаз и исцарапанных в кровь ладоней. Лекса сжимает зубы до скрипа, передвигает ноги на автомате, только внимательно всматривается в рассыпчатый снег под ногами. На несколько минут думать вновь не о чем, поэтому Лекса считает медленно пролетающие мимо снежинки. Затея плохая, думает она, когда вспоминает трепыхающие светлые ресницы Дейзи, покрытые такими же редкими снежинками. Её улыбка оставляет ещё один шрам на сердце, только вот он зарубцеваться не сможет.       Она доходит до отметки на карте даже быстрее, чем думала, и чертыхается, завидев, что все вокруг покрыто снегом. Он постепенно тает, но всё же, вход в подземелье находится прямо в земле. Дверь там металлическая, думает она, поэтому начинает бродить кругами, прислушиваясь к собственным шагам, и раскидывает снег носками вновь насквозь промокших ботинок. Когда от соприкосновения подошв с землей раздаётся совсем не характерный для почвы звук, Лекса, наконец, выдыхает. Сердце поднимается к ушам, когда она разгребает руками наваливший сверху люка снег.       Код доступа, написанный на карте, она успела уже за это время выучить наизусть.       — Три, ноль, пять, — бормочет она, пока пытается непослушными ледяными пальцами нажать на цифры. Раздаётся неприятный гудок, когда Лекса нажимает на семь вместо пяти, но попыток для разблокировки даётся три. Потом они информируют кого-то из главных и приезжают осмотреть место попытки входа.       Лекса медленно выдыхает, активно разминая пальцы, пока не почувствует вновь в них иголки. Как только они приходят в себя, Лекса вновь хмурится, вглядываясь в расплывающиеся перед глазами цифры.       — Три, ноль, пять, — хрипло шепчет она сквозь боль в горле, — один, четыре, два, два, — она на несколько мгновений останавливается и прикрывает глаза, прежде чем нажать последние две цифры, — девять, восемь.       Панель зажигается синим и Лекса хватает крышку кончиками пальцев. Она открывается спустя несколько секунд сама, издавая тихое шипение, и Лекса, в последний раз оглянувшись вокруг, залезает внутрь. Лестница вниз кажется бесконечной, только Лекса знает — всего триста пятьдесят футов и её ноги вновь коснутся пола. Всего ничего осталось. Дальше она справится — может не спешить. Осталось примерно четырнадцать часов для того, чтобы пройти ещё тридцать миль. Здесь ещё пусто и ближайшие несколько часов будет так же, но потом начнут появляться люди. Готова ли к этому Лекса всё ещё не понятно, поэтому она решает, что узнает на месте. Не будет же она никого убивать. Пока что точно.       Громкое дыхание и сердцебиение отбиваются эхом от круглого узкого туннеля и это делает его ещё уже. С каждым медленным шагом вниз сердце всё же ускоряется, тупая боль пробивает виски и нос. От жара по затылку стекает капля липкого пота. Всё внутри сжимается, когда Лекса смотрит вниз и до сих пор не видит конца этой лестницы, только лишь сплошную кромешную темноту, которая неприятно касается носков. Запрокинув голову вверх, Лекса шумно от неожиданности выдыхает — там обступает такая же темнота. Лекса на несколько секунд замирает, когда ладони начинают скользить на металлических перекладинах — сорваться вниз она совсем уж не хочет — падение вряд ли будет из приятных. Быстро выдохнув ртом, Лекса прикрывает глаза, продолжая карабкаться вниз.       Пальцы вновь начинают подрагивать, слабеют за считанные секунды, только она настолько крепкой хваткой вцепилась за лестницу, что чтобы пальцы разжать нужно больше сил, чем оставить их в таком положении, крепко приклеянными к перекладинам. Воздуха с каждым шагом становится всё меньше и меньше, её горячее дыхание заполняет и так маленькое пространство, когда лёгким кислорода оказывается мало. Руки начинают дрожать сильнее и когда нога предательски пролетает нужную горизонталь, сердце улетает в пятки и жар отливает от лица. Лекса прижимается к лестнице лбом, крепко ухватываясь за перила руками, и закрывает глаза вновь. Запах металла неприятно щекочет ноздри и на влажном лбу остаётся немного ржавчины. Этим входом очевидно не пользовались давно. Давление в груди усиливается.       — Ещё немного, — обрывисто шепчет Лекса, делая глубокий вдох, но достаточно кислорода всё ещё не получает.       Она ускоряется, борясь с удушьем в попытке наладить размеренное дыхание, и это не работает. Несколько минут тянутся вечностью, а когда Лекса, наконец, видит в темноте длинный коридор, гадкий горячий порыв воздуха опаляет влажное лицо. Когда её ступни касаются бетонного пола вновь, легче становится лишь на долю секунды. Здесь всё ещё жарко. Душно. Она гулко становится на колени и быстро достаёт из рюкзака термос с водой. Жадно глотает, пытаясь утолить не только жажду, но и нужду в свежем воздухе. Вода пахнет морозом и снегом. Это помогает. Ощущение свежести отрезвляет, очищает голову, и когда Лекса прикасается мокрой холодной ладонью к затылку, глаза открываются заново. Она справилась.       Схватив фонарик, она светит перед собой, но так и не видит ничего, кроме кромешной пустоты впереди. Она могла бы и не всматриваться в карту, чтобы увидеть направление, в котором нужно идти — повсюду висят знаки, указывающие расстояние до ближайшей ванной комнаты — там можно будет умыться и пополнить запасы воды, поэтому Лекса выдыхает, складывая карту себе в карман. Рюкзак на спине ощущается тяжелее, чем все эти полтора дня, что она провела в дороге, но бросать его она не собирается.       Через несколько часов непрекращающейся ходьбы ноги вновь начинают ныть. Лекса могла бы устроить привал, только подниматься потом кажется заданием ещё сложнее, чем продолжать идти. Примерно через четыре часа темнота бесконечных туннелей начинает рассеиваться — где-то вдали горит тусклый свет, поэтому она ускоряет шаг, наплевав на боль в коленях.       Поспать решает в туалетной кабинке — всё же лучше, чем на бетонном полу, да и вероятность, что её заметят уменьшается — этот туалет всё ещё достаточно отдалённый от района, где бывают люди, но уже достаточно близкий, чтобы можно было успеть на чёртов поезд. Глупая Лекса, думала, что обойдётся и на своих двоих, только вот, очевидно, свои возможности переоценила. Залезает на закрытый унитаз с ногами и как только касается головой стены кабинки, глаза закрываются. Сон проходит за секунду и тихая вибрация на ладони сигнализирует о том, что уже четыре тридцать.       Потягивается, поднявшись на ноги, только глаза всё ещё предательски жжет, а мышцы так и продолжают деревенеть. Слабость в руках не смывается даже прохладной водой, которой она несколько раз умывается. Набирает в термос, жадно делает несколько глотков сквозь резь в горле. Только бы не заболеть.       На платформе людей нет совсем — Лекса облегчённо выдыхает. Ещё несколько мгновений она может провести относительно спокойно и не сталкиваться с новой реальностью. Остаётся ещё двадцать минут — она садится на небольшую лавку, опрокидывая голову на стену. Закрывать глаза не спешит — может уснуть. Идти пешком ещё дальше не хочется совсем, а ждать до завтра кажется совсем уж насмешкой над собой. Рядом стоит автомат с водой и какими-то пёстрыми пакетиками — Лекса с трудом понимает, что означают рябящие цветом надписи, и только с помощью мелкого шрифта понимает, что это разные печенья и батончики. Желудок от мыслей о еде не издаёт не звука и даже не сжимается в голодном спазме — наверное, кролика хватило.       Лоб вновь покрывается испариной, когда из туннеля раздаётся тихий гул. Наверное, поезд приближается. Здесь он будет стоять десять минут — это она прочитала на информационном стенде прямо на входе на платформу. Там она узнала, что её станция последняя, и путь занимает полтора часа. Впрочем, не так уж плохо, если там можно будет посидеть. Ноги продолжают гудеть тупой болью.       Картинки поездов она видела в газетах о Новом Мире — только такие им можно было читать — в самопровозглашенной школе, которую они проходили у своих менторов. Она была тогда ещё маленькой, искала утешения в аньиных руках и неимоверно впечатлилась тем, как выглядела тогда эта машина. Сердце в ушах стучало так громко и так быстро, когда Лекса представляла себе, как когда-то сможет на таком прокатиться, а потом забрать с собой маму, Дейзи и уехать далеко-далеко, чтобы никакие ужасы сектора догнать уже не могли. Когда поезд показывается в поле зрения, сердце уже не ускоряется от его величия и великолепия — наверное, это вполне себе обычный для всех поезд. Светло-серый, внутри совсем пустой, со стеклянными дверями и окнами почти в пол. Наверное, так она их себе и представляла тогда, в детстве, когда пыталась неумело читать об их скорости и принципе работы.       Он останавливается и Лекса медленно поднимает руку, чтобы нажать на кнопку и двери открылись. Пальцы подрагивают, поэтому она спешит сделать это быстрее, чем передумает. Внутри воздух немного спёртый, слегка прогретый и пахнет, почему-то, машинным маслом. Она садится у окна, сглатывая тяжесть в горле. Ступни пульсируют, сдавленные совсем не удобными теперь ботинками. Она рассматривает свои ладони, натягивая рукава куртки по самые костяшки, и, хоть внутри и совсем не холодно, внутренняя дрожь так и не прекращается. Видимо, не от холода она вовсе.       Поезд останавливается на очередной станции и двери открываются, впуская в вагон поток холодного ветра. Она задерживает дыхание, чтобы не истязать себя запахом морозного ветра. Люди медленно, совсем нерасторопно снуют по вагонам. Их немного, но они всё же есть, и, к лексиному счастью, никто из них, кажется, совсем не обращает на неё внимания. Многие даже досыпают и Лекса завистливо им ухмыляется — такой роскоши себе она позволить не может, поэтому решает заглянуть в пейджер. Смотрит глупые видео о Полисе и о его техновационных разработках — она была бы впечатлена, если бы не была предвзятой, но это нужно ей для того, чтобы узнать, как она может добраться до квартиры Рейвен. Наушник в ухе уже не мешает.       Она, тогда, с широкой усмешкой на губах сказала, что ей из сектора живой всё равно не выбраться, поэтому предоставила ей доступ ко входу. Лекса понятия не имела, что это значит — это ещё предстоит выяснить.       Она не вглядывается в окно — зря только туда села, — когда поезд выезжает на открытый воздух. Глаза набираются влагой вновь, когда солнечный свет касается щеки. Продолжает только глядеть в свои ладони, отбросив пейджер в сторону.       Поезд прибывает на конечную станцию даже быстрее, чем она ожидала. Уткнув глаза в пол, Лекса хватает рюкзак с соседнего сидения и мчится к выходу, к свежему воздуху, которого так не хватает пылающим в огне лёгким. Только вот его не получает. В ноздри бьёт запах машинного масла.       Справа тянется платформа, ведёт к высоким ступенькам и каким-то надписям, которых отсюда не разобрать. Слева то же самое. Сердце подбирается к горлу, к ушам ближе, и даже тихий рокот отправившегося назад поезда не успокаивает ускорившееся дыхание. Перед глазами всё плывет, поэтому она только сжимает влажную от пота лямку рюкзака на плече.       — Извините, — слышит она за спиной, когда пот капает с затылка за воротник, — вам помочь?       Опешив, она поворачивается с неловкой улыбкой на губах. Перед ней стоит женщина среднего возраста, одетая в простую одежду, чем-то схожей с лексиной — хоть тут не прогадала, — и приветливо ей улыбается. Её белесые волосы заплетены в сложные косы, точно такие, какие заплетала в детстве мама.       Лекса улыбается ей в ответ, пытаясь скрыть свою растерянность.       — Я только переехала из Изабурга, — отвечает она с глупой улыбкой на лице, вытирая липкие от пота ладони о бёдра, и женщина широко ей улыбается, понимающе кивая, — поэтому немного запуталась.       — Ах, Изабург! Прекрасный город! Мне, пока что, не доводилось там побывать, но я видела чудесные фотографии своих знакомых, — Лекса пытается подавить дрожь, прокатившуюся по плечу, когда эта женщина мягко касается её локтя. Может, свалить это на волнение?       — Да, прекрасный, — с такой же улыбкой на губах повторяет Лекса — чёрт, она понятия не имеет, как он выглядит, поэтому нужно будет этим заняться. Права на ошибку она не имеет. — Мне нужно на улицу Свободы, — слегка запнувшись говорит Лекса.       — Ах, улица Свободы… Если я не ошибаюсь, вам на тот выход.       Лекса благодарно ей кивает и женщина, мельком взглянув на свой пейджер, почти бегом удаляется в противоположную сторону. Сумка в её руках колышется в такт шагов, а эхо её каблуков Лекса слышит даже когда почти покидает стены станции. Волосы хлещут по лицу от ветра, но отсюда до квартиры Рейвен пешком где-то ещё двадцать минут. К машине она всё ещё не готова, поэтому выбирает пешую прогулку. Понаблюдает за людьми, может, сможет ещё что-то узнать.       Долгожданный воздух удовлетворения не приносит. Забитый, переполненный самыми разными запахами — от духов до выпечки — оседает в носу совсем не свежестью. Она шагает по улицам, время от времени всматриваясь невзначай во всё, что видит. В изящных, пестрящих своим великолепием зданиях видна лишь поверхностная роскошь, скрывающая за собой пустоту и бездушие. Она могла понять, что Кларк имела в виду, когда называла Полис величественным — он мог бы и ей таким показаться, если бы не обстоятельства. Если бы не смотрела на все с хорошо замаскированной под любопытство ненавистью. Если бы не думала о том, как побыстрее добраться до квартиры Рейвен и остаться, наконец, в одиночестве.       Собственное отражение в стенах стеклянных небоскрёбов каждый раз заставляли отмахнуться, опешить, на несколько секунд прикрыть глаза, чтобы смахнуть это видение. Тошнота снова и снова поднималась к горлу, когда взгляд, который её встретил, оказывался совсем не ненавистным. Улицы пестрили блестящими от солнечного света фонтанами. Чем ярче обёртка, тем легче скрыть гниль внутри.       Лекса шмыгает носом, вдыхая запах выпечки, доносящийся из небольшой пекарни поблизости, и внимательно разглядывает расслабленных людей, тут и там занимающих лавочки. Каково это — так жить? Каково это — не бояться? Каково это — не утопать в несправедливости, в постоянной пучине отчаяния от понимая, что никто и никогда не даст тебе правосудия? Наверное, и вправду приятно. Наверное, если бы Лекса выросла здесь, то не чувствовала бы этой тошноты от одного вида этих людей, которые и понятия не имеют, что происходит в нескольких десятках миль от них. Хотела бы и она не знать.       Лекса продолжает шагать по улицам, вглядываясь в указания на пейджере, чтобы не позволить себе пролить от такой безжалостности слёзы. Кипящие громкие разговоры отбиваются пульсацией в затылке. Она растерянно здоровается с кем-то в ответ, даже не пытаясь нацепить на лицо улыбку, только отходит в сторону, чтобы пропустить людей спереди.       Вытирает вспотевшие ладони о штаны, когда останавливается у нужного дома. Адрес, всё же, совпадает — это, должно быть, дом Рейвен. Среди сотни тысяч совершенно одинаковых домов, отличающихся только небольшими деталями, вглядываться в которые желания нет, затеряться было слишком легко. Будет очень и очень неловко, если она попытается войти в чужой дом. Будет очень неловко, если из-за этого её раскроют.       Лекса слегка растерянно наступает на газон, тут же от него отскакивая — он ощущается слишком уж странным, когда касается оголённых теперь лодыжек, пластиковым, чересчур колючим. Разве Кларк не говорила, что зелени в Полисе практически не осталось? Наверное, он искуственный — Кларк упоминала всё же любовь к показушности у людей. Поэтому вместо того, чтобы восстанавливать природу, они клеят на пол искусственный газон, думает Лекса с едва заметной усмешкой на губах, исподтишка наблюдая за высоким седовласым мужчиной, что подходит к соседнему дому.       Он приветливо ей улыбается и кивает. Через несколько шагов останавливается, внимательно прищурившись. Жар отливает от лица в тот же миг. Холодный пот касается затылка. Лекса пытается улыбнуться ему в ответ, но выходит криво, думает она, прежде чем мужчина сделает к ней шаг ближе. Лекса отходит назад.       — Извините, — он поднимает ладони вверх, — я не хотел пялиться, я просто подумал, что вы Рейвен, она, — он кивает и указывает в сторону дома, — жила здесь раньше.       Лекса пытается подавить свой слишком уж неестественный для ситуации смех, нервно прикладывая руку к груди.       — Ах, Рейвен! Она позволила мне пожить у неё некоторое время, пока я не освоюсь в Полисе, — мужчина продолжает молчать, всё ещё приветливо улыбаясь, но ничего больше не говорит. Лекса кусает нижнюю губу, закивав головой вновь, — я тоже из Изабурга, мы ходили в одну школу.       Он улыбается теперь чуть шире и протягивает руку.       — Значит, приятно познакомиться со своей новой соседкой! Я Фернандо Стивенс.       Лекса пожимает его руку в ответ. Сердце продолжает отбиваться в ушах.       — Александрия Вудс, — говорит она, — и мне приятно с вами познакомиться, мистер Стивенс.       — О, прошу, можешь называть меня просто Фернандо, я не люблю формальности.       — Конечно, — улыбается Лекса и кусает нижнюю губу вновь, стреляя глазами во входную дверь.       — Да, конечно, старый дурак совсем уж тебя заболтал, — весело бормочет он, и, бросив напоследок ещё пару фраз, скрывается в тени своей небольшой террассы.       Лекса, замерев ещё на несколько секунд, быстрым шагом подходит к небольшой, едва заметной панели справа от входной двери. Проводит своим электронным идентификатором личности в небольшом проёме, как это только что сделал Фернандо, и, когда дверь распахивается, тенью проскакивает внутрь.       Прижавшись спиной к двери, закрывает глаза и считает до десяти. Успокоить дыхание получается не сразу, но боль внутри разрастается быстрее, чем можно было бы с ней справиться. Перед глазами темно. Лекса и вправду подумала, что попалась. Дрожь от одной этой мысли пробегает по животу и она задерживает дыхание, чтобы замедлить сердце. Несколько бесконечных секунд хватает, чтобы ноги вновь приобрели возможность двигаться.       Темнота перед глазами постепенно расступается и зрение становится чётким. Всё ещё устланным горячими слезами, собравшимися на нижнем веке, но чётким. Белоснежная прихожая кажется совсем крохотной, душит вновь, поэтому Лекса бегом выскакивает во вторую комнату. Напряжение в плечах не рассеивается даже когда стабилизируется дыхание.       Стук каблуков от деревянного пола сразу стихает и Лекса опускает глаза — светлый воршистый огромный ковер застеляет почти всю довольно просторную гостиную, соединённую с кухней перед лестницей на второй уровень. Она тутже разувается, вдыхая слегка застоявшийся запах пыли и мебели. Тихий стон срывается с губ, когда ботинки отбрасываются в сторону и пальцы, наконец, могут выпрямиться, свободные от любых, тем более таких жестких и неприятных, оков. На ковре остаётся сероватое пятно от её неосторожных шагов.       Она проходит вглубь комнаты, к огромному панорамному окну. Интересно, есть ли здесь хоть какие-нибудь шторы или занавески? Это всё же цокольный этаж, а ходить по дому, когда вся комната буквально отдана на обзор соседям, совсем некомфортно и от одной только мысли об этом Лекса съёживается, а потом замечает отлепившийся край довольно плотной матовой плёнки в углу. Наверное, это мешает обзору снаружи, думает она, но всё же подмечает, что нужно будет глянуть при возможности.       Абсолютно пустой холодильник сразу вгоняет в растерянность — Рейвен говорила, что перечислила ей какое-то количество единиц, но это означало, что она должна будет сходить за продуктами, хоть и не имеет понятия, как это сделать. Тяжко выдохнув, она сбрасывает с себя отсыревшую от постоянной влаги куртку, поморщившись от исходящего от неё запаха сырости, и бросает её на сероватый диван позади. Рейвен здесь не ощущается совсем. Сколько вообще времени она здесь провела? Казалось, будто дом совершенно новый и никем нетронутый, будто только-только построенный и ничья нога ещё не ступала по этому мягкому ковру. Тишина впервые в жизни давит на виски настолько, что хочется выйти на улицу в поисках даже глупых и тихих ненавистных ей разговоров.       Лекса оборачивается, вглядываясь в закрытые входные двери, но ждать ей некого. До безумия глупо ожидать, что в дом вприпрыжку забежит Дейзи, косички её будут раскачиваться в такт шагов, щёки будут румяными от бега, а глаза блестеть от всего нового, что ей предстояло увидеть. Её восхищенная болтовня свела бы с ума, пока Лекса не спряталась бы от неё в душе, передразнивая её взволнованные повизгивания, только вот в доме всё ещё стоит гробовая тишина. Лекса сглатывает, опуская взгляд на собственные сырые носки. Стягивает и их, бросая к куртке. Плечи опускаются постепенно, когда волна усталости и безысходности вновь их накрывает.       Ванная комната пустая и холодная. Лекса поджимает промерзлые пальцы ног и обнимает себя руками, подходя к панели управления душем. Господи. Почему нельзя просто принять душ, а обязательно нужно настолько это усложнять?       Множество разноцветных кнопок и иконок, как и весь этот мир, выглядят сложными и чужими. Она медленно перебирает возможности на панели, пытаясь найти что-то себе понятное, но с каждой секундой дрожь в животе усиливается, а ноги начинают неметь от жестокой холодности напольной плитки. Раздражение медленно нарастает в груди. Она стоит там, продрогшая, как идиотка, только выбравшаяся из пещеры. В доме, наполненном технологическими удобствами, Лекса совсем потеряна.       Спустя несколько минут тщетных попыток она опускает руки в отчаянии, чувствуя, как усталость наполняет каждую ее клетку. Бесполезность борьбы с непонятной технологией и бездушность окружающего мира только усиливает ее и без того обострённое чувство отчуждения. Лекса наклоняется и нажимает одну из кнопок с закрытыми глазами, не заботясь уже о результатах. Вода, наконец, начинает струиться, и Лекса с прикрытыми глазами становится под струи воды в ожидании хотя бы какой-то части обещанного себе облегчения. Вода, почему-то, обжигает. Острыми лезвиями режет по коже, электричеством ощущается в костях, когда до тошноты неприятной щекоткой стекает по покрытому мурашками телу вниз.       Укутавшись в белый шерстяной халат Лекса проходит в спальню, босыми ногами шлёпая по теперь слегка нагретому полу. Сглатывает, когда видит перед собой огромную идеально застеленную шелковыми покрывалами кровать. Молча в неё залезает и холод простыней проникает внутрь, даже если и казалось, что холоднее некуда. Поджимает под себя колени, обнимая их руками, чтобы угомонить, наконец, приевшуюся дрожь в груди.       Уснуть не может. Ни в эту ночь, ни в следующую. Прислушивается к каждому лишнему шороху. В полночь из радио в душе тихо доносится гимн Нового Мира. Каждую секунду отсчитывают большие настенные часы в спальне. В приоткрытом окне не звучит листва деревьев, что всегда, даже в самые тяжелые дни, убаюкивали в секторе. Что-то внизу периодически пищит — потом Лекса узнала, что это холодильник, который включился, как только кто-то зашёл в квартиру. Завывание ветра кажется только зловещим. Неприятную влагу на подушке можно списать на мокрые после душа волосы. О несправедливости думать больше не хочется.       В продуктовом магазине пристально, но не вызывающе наблюдает за людьми, снующими между прилавками с продуктами — от этого разнообразия и голова могла бы закружиться, думает она, только вот еда — последнее, что сейчас её интересует. Об этом задумываться не хочется тоже, поэтому она хватает с полок несколько упаковок готовых салатов с сыром и кукурузой и тофу — о том, что это, решает разузнать попозже. Ни касс, ни стоек самообслуживания Лекса не заметила, но решила всё же для пущей уверенности понаблюдать за какой-то девушкой, ненамного её старше. Ходит за ней несколько десятков минут, делая вид, что заинтересована в составе очередной пёстрой упаковки.       Краем уха слышит тихий разговор о Секретариате, о грядущем заседании и прогнозе погоды на завтра. Говорят, будет дождь. Лекса, наверное, этому не верит. К дождю у Дейзи всегда скачет настроение. Лекса бы заметила.       Смахнув мимолётное наваждение, Лекса тихонько хмыкает и прислушивается дальше. Секретариат набирает новых стажёров для обучения, что начнётся на следующий день после его дня рождения. Решает для себя, что это идеальный вариант к нему приблизиться — старается запомнить страницу, на которой можно подать заявку, но как только видит, что женщина, за которой она всё это время пристально наблюдала, направляется к выходу, это из головы вылетает. Хватает охапку обёрнутых прозрачной бумагой цветов. Значит, платить ни за что не нужно — Лекса неспеша плетётся к дверям за ней. Тихий обрывистый вздох срывается с губ, когда она оказывается на улице. Она смогла это сделать.       Салат на вкус даже по сравнению с обедами в секторе никакой. Деревянная жестковатая кровать с тоненьким матрасом была уютнее, чем это королевское ложе с трехслойным высокотехнологичным матрасом с подогревом. Пол здесь холоднее тоже.       Следующей ночью Лекса заходит на официальный сайт Секретариата и оставляет заявку на собеседование. Уснуть не может вновь. В зеркало смотреть даже боится — вряд ли узнает того, кого там увидит — Лекса ведь совершенно не такая. Волосы её всегда были заплетены, но никогда идеально — здесь же тугой хвост давит на скальп так, что иногда завыть хочется. Это хотя бы заставляет её глаза казаться чуть более открытыми, с тихой усмешкой думает она, в напряженной тишине пролистывая бесконечные статьи о том, какого прогресса удалось достичь Четвёртому с тех пор, как он пришел к власти, и каким будет празднование сто первой годовщины со дня Революции и его дня рождения. Ветер завывает теперь, кажется, между рёбрами. В полночь вновь играет гимн, теперь слегка приглушенный, стрелки часов двигаются мучительно долго, а шаги за окном вызывают рой мурашек на руках. Лекса мельком выглядывает в окно, чтобы успокоить беспричинно ускорившееся сердце. Сосед поливает пару растений, что стоят в его внутреннем дворике. Это никоим образом не касается Лексы.       Перед тем, как выйти на центральную площадь, Лекса всё же собирается более тщательно. Она почти в первый раз будет среди такого количества людей. Выделяться не стоит совсем, поэтому в душе она проводит на несколько минут дольше, выбирает одежду немного тщательнее и с порывом взглянуть, всё же, в зеркало, больше не борется. Она оказалась права — отшатнулась даже сначала от своего отражения, ожидая в нём, почему-то рядом с собой увидеть светлую макушку Дейзи. Ниссу, которая стоит сзади и пытается управиться с лексиными непослушными волосами, нахмуренную в своей внимательности и щепетильности.       Нужно питаться получше, думает Лекса, критически оглядывая собственное до ужаса неузнаваемое лицо. Похудела. Ослабела. Счастливым человеком не выглядит совсем — в Полисе все выглядят счастливыми. Она, видимо, оказалась первой. Грудь начинает вздыматься чуть быстрее, когда Лекса натягивает рукава свитера до костяшек. Солнце неприятно обжигает щёки как только она ступает за порог крыльца. За всё это время ни капли дождя не пролилось — так и думала.       На площади людей — тьма непроглядная. Вздохнув, то ли от облегчения, то ли от разочарования, становится неподалёку от монумента Мира. Вода в фонтане так и отблёскивает на солнце, как и в первый день, когда она приехала. Люди вокруг толпятся, болтают, весело поют какие-то песни; воодушевлённые, с широкими улыбками на лицах, совсем не обременённые жестокостью их реальности. Знания, вбиваемые им в голову в секторе всё же хоть в чем-то помогли — в день Великой Революции жители Нового Мира обязательно надевают что-то белое в знак покорности перед планетой и благодарности, что Первого не казнили, поэтому и Лекса в этом не отличилась. Во рту мгновенно становится сухо.       Громкий гудок заставляет всех вмиг притихнуть. Ладони пробивает дрожь, язык прилипает к нёбу. Огромный экран зажигается и появление на нём лица Четвёртого встречается взволнованным топотом ног и живыми овациями. Гул в ушах не может перебить даже его тщательно подготовленная всей его командой речь. Его голос эхом отскакивает от белоснежных каменных ограждений, кружится в закрытом пространстве тихим наступающим вихрём, давит на виски и желудок начинает ходить ходуном. Холодный пот касается затылка, когда Лекса встречает его равнодушные глаза. Она не может разобрать ни слова — в голове слышны только лишь гудки, призывающие людей собраться для казни. Видны только лишь их сгорбленные силуэты, ожидающие своего часа молчаливо и смирённо. Вспышки выстрелов мелькают перед глазами, когда солнце заходит за горизонт. Окончания его речи Лекса не дожидается, в спешке покидает переполненную площадь, пока тысяча ударов сердца в минуту отбивается в ушах. Растерянные глаза Кларк прямо перед тем, как Лекса использует её в качестве живого щита, мелькают перед лицом. Оглушающий вскрик Дейзи перед смертью стоит в ушах.       Она добирается до квартиры Рейвен сквозь туман в голове. Дымка перед глазами не пропадает. Холодный пот так и стекает по позвоночнику мучительно медленно, щекоча каждый до предела воспалённый нерв не только на спине. В доме её встречает тишина и кромешная темнота. Наощупь добравшись до кухни, Лекса дрожащими руками достаёт пачку тофу и сырой картошки, что купила несколько дней назад, думая, что откажется от готовых салатов. Наверное, сейчас самое время. Руки занять хочется. Голову занять жизненно необходимо. Отчаяние подкрадывается сзади, оглушает так, что подгибаются колени. Она не знает, как пользоваться этой чертовой плитой. Безрезультатно потыкав в непонятные кнопки, упирается руками в столешницу, прикрывая глаза. Не работает.       Одним движением руки сметает всё со стола. Скатывается на холодный пол. Гул всё ещё стоит в ушах. Гудки всё ещё леденят кровь. Ублюдок даже не удосужился изменить сигналы оповещения.       Лекса дрожащими руками закрывает голову, поджимая под себя колени. Картинки продолжают мелькать перед глазами, рыдания людей, которых она освобождала напоминают обо всех, кого освободить не смогла. Сердце бьется так, будто пытается выбраться из груди. Воздух из лёгких испаряется и каждый вдох обжигает внутренности, точно она под водой. Солёный привкус на дрожащих обледенелых губах напоминает вновь только о собственной ничтожности. Всхлипывает сухо, раздирает и без того исцарапанное горло, и хватается трясущимися, но цепкими пальцами за ткань свитера на груди, зажмуривается так сильно, что глаза горят, только вот воспоминания так и не уходят.       Уходят только когда за окном вовсю царствует ночь. Уходят только когда ступни немеют от ледяного пола. Уходят только когда немеет в груди тоже. Уснуть так и не может. Всю ночь готовится к грядущему утром собеседованию и это, как ни странно, успокаивает. Руки дрожат, но уже не так. Внутри болит, но уже не так. Кричать хочется, но уже не так.       Собеседование проходит, кажется, неплохо. В своих словах она точна и управляет ими виртуозно, продолжая играть роль амбициозной молодой девушки, которая хочет только принести пользу Новому Миру. Они на это купились. Дали приглашение на празднование дня рождения Четвёртого, оформили доставку формы. Лекса отказать не смогла, да и не подумала об этом даже. Слишком уж возможность увидеть его вблизи подкупила, впрочем, хотя бы в этом она не слукавила. Должно быть, показалась им достаточно заинтересованной и трудолюбивой, когда рассказывала с ночи заученную речь о том, что смерть родителей заставила её пересмотреть своё желание заниматься дизайном и решить в пользу Секретариата. Может, ей поверили, а, может, пожалели, но место в команде обучения для неё оставили.       Казалось, должно было стать легче. Облегчение не пришло — а Лекса к этому уже привыкла. Осталось только определить свой следующий шаг. Ей нужно приблизиться к Четвёртому.