Пэйринг и персонажи
Описание
На дне её прочитаю слова. Может быть ещё остались силы?
Примечания
Идейное вдохновение: https://youtu.be/bjSA0zCo2t0
Посвящение
Соске. И Макото. Любимые мальчики, все сезоны терпят и ждут пока их водоплавающие решат свои тёрки уровня детского сада. Желаю им вечного счастья и начхать с высокой колокольни на чужие заскоки.
1
11 сентября 2022, 12:29
***
Соске ненавидит весну. Цветочки, лепесточки и всякая другая ерунда. Расцвет любви, чтоб его. Весной Рин уехал в Австралию и так и не вернулся. А ему остаётся лишь собирать ошмётки своего в ничто раскрошенного сердца. Вместе и навсегда? Ага, конечно. Лучший друг. Как ярлык на булавке, что острой спицей вонзается в рубашку и колет, колет, колет, кажется, скоро доберётся до самой сути. Рин прибил ему этот ярлык давно. Так давно, что Соске уже привык. Сросся, стал единым целым с каким-то глупым, оставшимся с детства обозначением. Хотя, всегда понимал, что хочет больше. Гораздо больше. Их отношения напоминают пресловутый дурацкий зоопарк с одной единственной клеткой под названием лучший друг. В которой Соске уже который год мечется загнанным зверем, пытаясь найти выход. Глупыш, до сих пор пытается. Не может поверить, что выхода-то и нет. И никогда не будет. Шаг влево, шаг вправо — и сразу же колючая проволока, что пронзит все внутренности, стоит лишь сделать шаг. У всего ведь есть рамки. Знакомым положено вежливо здороваться. Приятелям положено вести увлекательные разговоры о погоде и хобби. А друзьям положено поддерживать и быть рядом. Точка. Когда же что-то выходит за эти установленные рамки, то следом наступает осуждение. Потому что нельзя. Потому что неправильно. Потому что так быть не должно. Вечер. Тренировка как всегда закончилась несколько часов назад, и лишь они, как два безумца, остались почти до самой ночи, чтобы опять узнать, кто же лучше. Кто сильнее. Кто быстрее. — Сегодня я тебя сделаю! Рин довольно скалится, алые глаза хищно поблескивают в холодном свете прожекторов. — Мечтай. Соске закатывает глаза. Вот же позёр несчастный. Ведь сам же прекрасно знает, что они равны. — Все равно я выиграю. Рин смотрит прямо, непрерывно. Взгляд холодеет. Значит, готов. Соске сжаться бы, отступить под взором этих двух рубинов, но он ведь не такой. Поэтому лишь сильнее расправляет плечи, похрустывая суставами. По тонким губам скользит нахальная улыбка. Что ж, я принимаю твою игру. Они срываются с места одновременно. Прыжок, а затем привычная, совсем родная прохлада. Соске выкладывается на полную. Мощные руки гребками рассекают воду, а крепкие ноги помогают развить высокую скорость. Гребок. Гребок. Он чувствует каждую мышцу, каждую жилку своего тела. Как она работает. Как она трудится. Как она поёт. Сейчас он — словно рыцарь, что борется против тьмы. Сейчас сила — это его самое главное оружие. Сейчас он непобедим. Раз, два. Раз, два. На раз — вдох, на два — выдох. Тело работает, как машина. Маятником в голове отсчитываются секунды. Вдох, и легкие вновь наполняются воздухом, а сердце с новой силой гонит кровь по венам, заполняя все вокруг, давая мышцам такую нужную энергию. А в голове мечется лишь одна мысль — быстрей, быстрей, ещё быстрей. Рин плывет где-то рядом — до ушей отдаленно доносятся всплески на соседней дорожке. Толчок, поворот, и вот уже один бассейн позади. Гонка продолжается. Они — словно спринтеры, несущиеся по стадиону. Каждый бежит по своему пути, стремясь прийти к финишу первым, и ни за что не уступит своему сопернику. Мгновение, и Соске ладонью касается бортика. Выныривает, вытягивая голову вверх, и дышит. Дышит-дышит, как будто не может надышаться. Сдирает очки и мелко моргает. В глазах неприятно пощипывает — проклятая чувствительность — он до сих пор не привык к хлорке. И лишь тогда склоняет голову набок, к левой дорожке. Рин выглядит спокойным. И на немой вопрос лишь качает головой. — Вместе. Опять вместе. Соске нечего сказать ему в ответ. Он давно это знает. Ещё до того, как они прыгнули в бассейн, нырнули в воду и, как всегда, пришли вместе. Но Рина ведь не переубедишь. Лишь повторяя много раз одно и то же, он сможет согласиться что-то изменить. Не важно, что долго, нудно и даже бесполезно. Можно набить сколько угодно шишек, но только самому. Такова его природа, которую, увы, ничем нельзя изменить. — В следующий раз я обязательно тебя обгоню. Соске фыркает. Нет, ну это безнадежный случай. — Может быть, в другой жизни. — Ещё чего! Не дождёшься! Рин широко улыбается, а в алых глазах вновь появляются задорные огоньки. Он опирается руками на бортик и, подтянувшись, ловко вылезает из бассейна. Соске через минуту проделывает то же самое. Рин медленно потягивается и вдруг неожиданно зевает, смущенно прикрывая рот рукой. — Мне пожалуй, пора. А то мама опять пилить будет, что я допоздна задерживаюсь на тренировках. Соске быстро бросает взгляд на окно. И правда, на улице уже совсем темно. — Ну давай тогда. Они жмут друг другу руки и расходятся в разные стороны. Раздаётся хлопок, и Рин скрывается в глубине душевых и раздевалок. Соске же не торопится отправляться следом. В первую очередь необходимо выполнить задание тренера, который, прекрасно зная о их ночных заплывах, поручил ему, как самому старшему и, особенно важно — самому ответственному — везде выключить свет. Достичь необходимой цели совсем не сложно — пара шагов, и вскоре дверь в подсобку с легкостью открывается. Соске находит металлический ящик, тянет рычаг на себя, и через мгновение все помещение погружается во тьму. Выходит, осторожно держась за ручку. Щелчок — и вот он остаётся совершенно один в пустом бассейне. Внутри что-то гадко сжимается. Соске злится. На себя самого. Боязнь темноты — ну что за ерунда? Столько лет прошло, а эта глупая детская фобия до сих не отпускает его. Злится, а все равно ускоряет шаг. Потому что там, где-то глубоко внутри, поднимается какое-то древнее, почти животное чувство — страх — которое возвращает в самое начало времён, когда люди ещё жили в пещерах, а единственным спасением от тьмы был огонь. Словно и не было миллион лет эволюции. Словно сейчас на него из-за угла выпрыгнет саблезубый тигр. Сланцы мерзко шлепают по мокрому кафелю, то и дело противно повизгивая. Соске морщится. Как же его раздражает эта ситуация. Идти практически на ощупь по полностью скользкому полу, каждый раз рискуя упасть и разбить себе нос — то ещё удовольствие. Он случайно скашивает взгляд вбок и чуть не давится воздухом. Вода. Она же чёрная. Абсолютно. Она бурлит и переливается, как самая настоящая смола. Как нефть. Как тягучая слизь, которая прямо сейчас затянет его в свои лапы. Соске сглатывает. Желание плавать ночью сразу пропадает, спрятавшись где-то очень далеко. Наконец-то оказаться в тёплой светлой раздевалке кажется каким-то раем. Соске садится на скамейку, облегченно откидывая голову назад. И только сейчас понимает, как же он устал. Домашка, как всегда, не сделана, а завтра опять в школу. Да уж, стоит прекращать эти ночные тренировки, а то его успеваемость и так оставляет желать лучшего. Но разве можно отказать Рину? Отказать, смотря в эти глаза, полные искреннего доверия? Соске усмехается. Пожалуй, ему это не под силу. Он выползает в пустой холл где-то через пятнадцать минут, сонный и разморенный после горячего душа. Уже собирается уходить, но вдруг застывает, заметив возле окна одинокую фигуру. — Чего стоишь? Рин резко оборачивается, будто и не слышал, как он подошёл. — А, да так. Задумался. Соске удивленно вскидывает бровь. Пожалуй, это одна из самых странных отговорок, которую только можно было придумать. Хотя, если приглядеться, вид у Рина и правда потерянный. — Случилось что? Рин отрицательно качает головой. — Да нет, все в порядке. Там просто снег пошёл. Соске приглядывается. И правда, за окном ветер, кружа и беснуясь, подкидывает в вихре снежинки. Догадка приходит в голову совсем неожиданно. Кажется, кто-то забыл посмотреть прогноз погоды. Это ему, Соске, переживать нечего — десять минут бегом, и уже в тёплом доме. А вот Рину — на другой конец города и то на общественном транспорте. В общем, не особо радостная перспектива. Поэтому, вряд ли он отсюда уйдёт в ближайшем времени. Соске было тянется к сумке — может есть что — надо же помочь — но так и не открывает замок. Он ведь и сам ничего не взял — осознание врывается совсем не к месту — разве что пару полотенец да сменную обувь. Но разве это защитит от внезапно наступившей зимы? Да и Рин не возьмёт. Соске ли не знать — гордый слишком, никогда не признает своих проблем — бестолочь — лучше весь вечер простоит у окна, чем попросит помочь. Соске лишь вздыхает. Свалился же на голову упрямый идиот. Благо, если внимательно посмотреть, то можно заметить машины на парковке. Значит, внутри ещё есть люди. Кто-нибудь да посадит Рина на автобус. На крайний случай, тренер точно сможет до дома довезти. Так он хотя бы не ощущает себя последней сволочью, оставляющей друга на произвол судьбы. Хотя, кого обманывать? Конечно, ощущает. — Ясно. Ты не задерживайся здесь тогда. Скоро уже комплекс закроют. Может всё-таки ко мне? Зайдёшь, подождёшь пока снег не закончится. Он делает последнюю попытку утащить Рина из этого злосчастного холла. Но тот лишь отрицательно качает головой. — Нет, я не могу. Время уже позднее, а тут ещё я нагряну. Нет. Спасибо, но я все равно скоро уже пойду. Не стоит переживать. И вновь разворачивается к окну. Соске мнётся, чувствуя подступающую неловкость, не зная, что бы ещё сказать. Вроде хочется что-то добавить, как-то поддержать словами, но Рин выглядит таким отстранённым и погружённым в себя, что даже не хочется его прерывать. — Ну я, наверное, пойду тогда. — Да, давай. И Соске уже собирается повернуться и направиться в сторону выхода, чтобы оказавшись снаружи, вдохнуть во все легкие морозное дыхание ветра, как вдруг Рин произносит что-то очень странное. — А может, все это не случайно? Соске замирает на месте и оборачивается. Рин все еще стоит к нему спиной, задумчиво выводя пальцем какие-то узоры на стекле. — Что не случайно? — Ну, то, что мы все делаем вместе. Соске непонимающе хмурит брови. Он не видит в этом никаких совпадений. — Ну мы же друзья. Вдруг Рин разворачиваемся. Его глаза горят каким-то непонятным довольством, будто он разгадал самую сложную загадку в мире. — Все правильно! Мы — друзья. Вернее, даже не так. Ты — мой лучший друг. Поэтому мы всегда будем вместе. За окном горит одинокий фонарь. Он освещает лицо Рина мягким желтоватым светом. И хоть на улице температура упорно не поднимается выше нуля, Соске кажется, что кто-то внезапно включил печку. Неизвестный жар распространяется по всему телу и точно вот-вот сожжет его изнутри. — Мы ведь всегда будем друзьями? Рин смотрит так тепло и доверчиво, что где-то внутри отчего-то становится слишком больно и хорошо одновременно. И Соске вдруг понимает, что пропал. Сил хватает лишь на то, чтобы выдавить тихое: — Правда. Рин счастливо улыбается и, напоследок крепко обняв его, вдруг удаляется. Будто только и оставался для того, чтобы это сказать. Соске запоздало осознаёт, что хочется ему совсем не обнять Рина, а прижать к себе близко-близко и поцеловать. Да так, чтобы впиться в родные губы, языком провести по кромке и… Глухой стон разносится по пустому помещению. Хреновый он друг, однако ж. В тот день у Соске словно заново открываются глаза. И мир вдруг ослепляет своими яркими красками. Он жмурится от количества оттенков, пестрящих повсюду, но вскоре привыкает. В груди зреет что-то светлое. Весеннее. Белая сакура. Любимый цветок Рина. Чистый и искренний. Как и чувства Соске. Смущение. Влюбленность. И робкая-робкая нежность, которую так страшно показать, ведь это совсем не по-мужски — испытывать подобное. Одноклассники точно не оценят. Но любовь внутри все-таки сильнее. Она, как солнце, согревает все внутренности изнутри. И совсем ещё юное, почти что мальчишеское сердце лепестками распускается под ее ласковыми лучами. За окном май, на носу годовые контрольные, а у Соске в голове ни одной полезной мысли. Тесты, проверочные — все пролетает мимо. Учителя недовольно переглядываются между собой, говоря что-то про отчисление. Он лишь вновь отворачивается к окну, мечтательно глядя куда-то вдаль. Ледяные глаза теплеют под силой внутреннего пламени, а по тонким губам скользит глупая, до жути влюблённая улыбка. Глупые, не понимают. Что в душе у него — весна. Боль наступает неожиданно. Они, как всегда, идут домой вместе. И не важно, что в итоге придётся расходиться в разные стороны — Рину на автобусную остановку, чтобы потом ещё где-то полчаса езды до дома, а Соске лишь до конца улицы. Это давно уже стало чем-то большим, чем просто привычкой. Для Соске так особенно. Проходя эти несчастные двадцать минут, которых, если честно, совсем-совсем не хватает, он будто каждый раз снова и снова открывает для себя своего — боже — лучшего друга. Но другого, совсем отличного от того, что на тренировке. Тихого, спокойного и слишком молчаливого. Печального, уставшего и порой слишком задолбанного всеми обязательствами, свалившимися на голову. Наконец, по-искренне настоящего, без всех этих масок неунывающего оптимизма и упорства. И Соске надежно хранит в памяти каждую такую прогулку, бережно собирая этот альбом воспоминаний, чтобы потом одному, дома, вновь перелистывать-переживать эти страницы-моменты, чувствуя такую знакомую, обжигающую сердце нежность. Сегодня же Рин слишком задумчив и погружён в себя. Он запоздало отвечает на вопросы, вяло, будто неохотно ведёт диалог и слишком равнодушно плавает. Даже их обычное шутливое соревнование он выигрывает с какой-то необъяснимой скукой и разочарованием. А после окончания тренировки первым вылетает из бассейна в раздевалки. Соске ничего не остаётся, кроме как идти следом. Внутри все так и требует спросить, что же случилось, но он твёрдо душит в себе это эгоистичное желание. Помочь здесь может только одно. Терпение, и Рин точно расскажет все сам. Нужно лишь немного подождать. Это ведь просто срыв. Нервный срыв. Из какой-нибудь ерунды. Ничего серьезного. Но что-то глубоко внутри подсказывает, что все не так просто. Совсем не просто. Стоит оказаться на улице, как лицо приятно обдувает тёплый весенний ветерок, принося с собой нежный, успокаивающийся аромат сакуры. Соске останавливается и чуть прикрывает глаза от удовольствия. Вдыхает во всю силу легких, желая впитать в себя каждую частичку этого незабываемого запаха. Оглядывается, но не замечает никого рядом. До ушей вдруг доносится удаляющийся топот чьих-то ног. И он даже знает чьих. В мгновение Соске срывается с места. Приходится перейти на легкий спринт, чтобы успеть догнать Рина, который каким-то образом уже успел пройти больше половины улицы. Ту-дум, ту-дум — заполошно мечется сердце где-то в глотке — кажется, он сейчас задохнётся. Наконец в поле зрения появляется слишком знакомый силуэт, что вдруг замирает в ожидании, давая такую нужную сейчас передышку. А Соске, перемешивая вдохи с выдохами, откуда-то находит в себе силы глупо усмехнуться. Знал, ведь, что догоню. Взгляд тут же зацепляется за такие дорогие, родные до боли черты. Пожар алых волос, иголками торчащих во все стороны. Сильные руки, спрятанные в широких карманах спортивной куртки. И угловатая, по-неестественному прямая спина, будто стальной прут воткнули. Вопросы, гложущие изнутри, так и остаются без ответа. А поганый узел лишь сильнее стягивает внутренности. Чутьё натягивается, как струна, пытаясь понять, догадаться, наконец отыскать в каждом движении хоть крошечную подсказку. Что же случилось? И почему же ты до сих пор молчишь? Проходит минута, пять, но ничего не меняется. Вот уже вдали виднеется знакомая синяя крыша остановки, а они даже не перебросились и словом. И лишь когда до конечной точки остаётся какие-то жалкие десять метров, Рин оборачивается. Внутри что-то обрывается. Вот сейчас. Сейчас он скажет что-то такое, отчего мучился всю тренировку. Что-то наверняка чрезвычайно серьезное и важное, что может совершенно изменить их жизни. Иначе ведь быть не может. Алые глаза смотрят слишком горько и решительно для обычного разговора. Рин ещё какое-то время мнётся, о чём-то тяжело размышляя, но вдруг резко выдыхает, раз и навсегда решив что-то для себя. — Я завтра уезжаю, — чеканит он почти что по буквам. Удивление. А следом внезапное облегчение, искрами прокатывающееся по всему телу. Колючий ком, уже успевший сплестись в желудке, распадается сам собой. Соске слабо улыбается. Боже, сколько он себе надумал, а тут лишь простая поездка куда-то. Ну разве стоило из-за этого так переживать? Но Рин похоже совсем не разделяет этой радости. Тонкие губы сжимаются до побеления, а бывшее когда-то спокойным лицо темнеет от какой-то непонятной внутренней борьбы. А через мгновение будто каменеет, застывая в одном единственном выражении, сквозь которое нельзя прочитать ни одной эмоции. — В Австралию. И кажется, навсегда, — заканчивает он. И это мгновение мир будто раскалывается на две части. Слова, готовые вот-вот вырваться наружу, застревают где-то в горле, и все что у Соске получается выразить — это слабый жалкий хрип. Он вновь набирает воздуха, чтобы хоть что-то сказать, но все силы уходят лишь на то, чтобы просипеть: — Что? Рин смотрит холодно и понимающе одновременно. И терпеливо, словно маленькому ребёнку, вновь разъясняет суть сказанного. С одной стороны, давая время ещё раз осознать, с другой — препарируя своей заботой. Соске слушает, согласно кивает, а сам все никак не может понять смысл услышанной информации. Словно закодированный шифр, она витает где-то на задворках сознания, никак не способная дойти до мозга. Разум просто отказывается анализировать эту ситуацию, отторгая ее и пытаясь избавиться, как от какого-то вредоносного вируса, что поразил всю систему. Как Рин уезжает на другой континент? Как на неопределенный срок? Как они возможно никогда больше не увидятся? Бред, какой-то. Такого просто не может существовать. Это что-то из области фантастики. Из кино про параллельные вселенные. Да откуда угодно, но точно не из этого мира. Но реальность не будет ждать, пока он будет готов это принять, настойчиво стуча прямо в окно, а точнее возвращает с небес прямо на землю одним обеспокоенным взглядом Рина, который совсем не понимает ни причин, ни симптомов поведения своего лучшего и единственного друга. — Эй, ты в порядке? Чего завис? — в глазах напротив мелькает непонимание и даже какой-то испуг. И тут Соске понимает, что не имеет права. Отступать. Сдаваться. Наконец, заставлять Рина испытывать волнение и тревогу за его внутренне состояние. Нельзя. Нельзя показывать свою слабость и боль. Нельзя слишком бурно выражать свои эмоции. Нельзя допускать, чтобы кто-то чувствовал неудобство из-за каких-то его личных драм. Поэтому Соске остаётся лишь натянуть добродушную улыбку и запихать свои никому не нужные чувства в самый дальний угол. Пусть пусто, плохо и до одури больно. Но он никогда не позволит усомниться — все в порядке. Рин ведь не должен страдать. Ни при каких обстоятельствах. — Да так, немного в шоке просто. Не каждый день же такое тебе говорят. Рин согласно смеётся. — Да я и сам не знал, как к тебе с этим подступиться! Думал, не одобришь. Ты ведь правда не против, что я поеду? — и смотрит опять так пристально, ища во взгляде хоть какую-то поддержку. А Соске от этого взгляда будто ножом душу вспарывают. И вдруг до жути хочется сказать. Крикнуть. Прошептать. Я ведь люблю тебя. Не как друга. А по-настоящему. Если бы ты только мог это знать. Но губы не произносят ни слова. Он ведь знает — нельзя. Да и ни к чему. Все равно ведь не удержишь. Бессмысленно. Так же, как и держать вольную птицу в клетке. Рин должен летать. И если судьба решила, что он справится с этим сам, то значит так тому и быть. А Соске всегда будет рядом. Чтобы поддержать. Помочь. И в нужный момент подставить плечо. Для этого ведь и нужны друзья. — Куда бы ты ни пошёл, я всегда буду на твоей стороне. Рин озаряется счастливой улыбкой. — Правда? Боже, Соске — ты лучший. И вдруг бросается обнимать его, желая сказать что-то важное. — Ты знаешь, что ты самый-самый лучший друг на свете? Люблю тебя, дружище. У Соске кажется сейчас сердце от боли разорвётся, но он лишь в последний раз сжимает руки в ответ и вторит: — Я тоже. Люблю. Рин отстраняется, глядит на часы и через секунду уже бежит на остановку. Автобус приехал. Он легко запрыгивает в открывшуюся дверь и вдруг оборачивается. Машет и что-то кричит на прощание. Двери закрываются. Транспорт трогается с места и исчезает, скрывшись на другой улице. Яркий луч ослепляет глаза, и Соске поднимает голову вверх. Огромное, будто раненое, светило катится вниз в свой последний путь, окрашивая все вокруг в кровавый цвет. Закат. По щеке скатывается холодная слеза. Кажется, сегодня вместе с солнцем умерло его сердце.