Последствия

Рано утром, когда воспоминания предыдущего дня ещё не утихли, а для новых не хватало сил, Амброзиуса разбудил телефонный звонок. Не открывая глаз он пошарил рукой по тумбе, нащупал гаджет и прислонил к уху, борясь с остатками сна. — Слушаю, — он устало провёл рукой по лицу, но тут же замер, услышав шорох на другой постели; он снизил голос до шёпота, — Скоро буду. Голденлойн тяжело вздохнул, пытаясь переварить и осознать, что же от него снова требовали. Затёкшие мышцы заныли, а потянувшись, парень услышал хруст. В небольшом шкафу довольно мало вещей, и что хуже, большая часть из них была парадной и светло-золотой. Вещей Баллистера заметно поубавилось, и сердце Голденлойна снова болезненно сжимается, словно он не знает истинной причины этому. — Амброзиус? — хриплый ото сна голос выводит его из мыслей, и парень оборачивается, натягивая на лицо фальшивую улыбку. Баллистер в одно мгновение считывает его, так легко и просто, как может только он, а Амброзиус удивляется этому, будто это не они знают друг друга больше десяти лет. — Всё хорошо? — Да, да… Спи спокойно. Баллистер, наоборот же, поднимается. Голденлойну не нужно было оборачиваться, чтобы почувствовать его присутствие. Не нужно было читать мысли, чтобы знать, о чём он думает. Но он обернулся, чтобы в очередной раз оказаться поглощённым безмерным чувством вины. В том месте, где должна быть его правая рука, свободно спадал рукав футболки. Слова застряли в горле тяжёлым комом. Амброзиус не замечает, как поджимает губы и жалостливо смотрит на пустующее место. Баллистер ловит его взгляд и вздыхает, обхватывая плечо рукой. Сложно избавиться от желания вернуть время вспять, им обоим. Если бы было возможно, они обменяли бы тот месяц на что-то менее болезненное. В полумраке, когда комнату освещает лишь восходящее солнце, в одной тонкой футболке на несколько размеров больше необходимого, с растрёпанными волосами и сонными глазами Болдхарт выглядит до ужаса уязвимым и маленьким. И теперь это не казалось Голденлойну чем-то милым, ему, вопреки всему разумному, было больно от этого вида. Амброзиус чувствует себя неправильно, пялясь на отсутствующую руку, и поэтому отворачивается. Он всё ещё не собрался, а времени осталось немного. Поиски подходящих вещей не заняли много времени: стоило взгляду упасть на одну толстовку тёмно-серого цвета, как парень сразу решил, что наденет именно её. Она была немного широковата в плечах, но единственное, что волновало Голденлойна в этот момент — то, что она всё ещё пахла Баллистером, ну, и немного ванилью с корицей. Стало до мурашек уютно. Брюки он уже выбрал из своих новых покупок. — Что случилось? — знакомая рука обхватила его со спины. Одна рука. Вмиг стало тошно и вся лёгкость мыслей улетучилась, как по щелчку. Рука Баллистер обхватила его в полуобъятьях, не настаивая, но приглашая. А Амброзиус и рад был бы повиноваться, но что-то удерживало его, что-то, чего он сам не смог бы озвучить. Его язык любви — прикосновения, но он не мог позволить себе ещё хоть раз причинить Баллистеру боль. Не мог больше чувствовать себя уверенно, когда его парень, такой уязвимый и мягкий, рядом с ним. Баллистер отстраняется. Он не говорит ни слова об этом, и Голденлойн не знает, хорошо это или плохо. — Меня вызвали на какой-то совет, — потирая переносицу, начал он, направляясь к двери, — ещё таким тоном, будто это я виноват во всех проблемах Мироздания! «Капитан Голденлойн, вы, должно быть, что-то напутали, вы обязаны присутствовать на сегодняшнем совете!» — парень подражал ужасно писклявым высокомерным голосом, активно жестикулируя, так, словно от этого зависит его жизнь. Теперь же пришло время Болдхарта поджимать губы и отворачивать взгляд. — Откуда я вообще должен был знать, что у них, ни свет ни заря, начался какой-то совет, а? — Амброзиус устало провёл рукой по лицу, взъерошив волосы, а следом уложив их по-привычному набок. — Я договорился о нём… — Что, прости? — рука замерла в миллиметре от дверной ручки, так и не коснувшись. Амброзиус повернулся, уставившись на парня, скованно и неуверенно обнявшего себя рукой. — Неделю назад я попросил собрать совет… от твоего имени, прости, — последнее слово Болдхарт выпалил резко, суматошно, то ли что-то яростно вертелось у него на уме, то ли Амброзиус слишком внезапно обернулся, сделав неосторожный шаг навстречу. Баллистер зажмурился и вжался в стену за спиной, губами шепча повторные извинения. У Голденлойна в голове ярко и резко вспыхивают тысяча мыслей, и он теряется, когда до него доходит причина такой реакции парня. — Эй-эй, всё хорошо, Бал, всё хорошо, — он не сразу замечает, насколько сильно он сосредоточен на своём голосе, чтобы тот стал как можно тише и мягче, — ничего страшного, не нужно извиняться, слышишь? Баллистер осторожно кивает, всё ещё прижимаясь виском и телом к стене, но, кажется, расслабляясь. — Посмотри на меня, — просит Амброзиус и дожидается, когда большие глаза парня встретятся с его собственными, и улыбается ему. По-настоящему, искренне, — всё хорошо, я не виню тебя, — «только себя». — Просто скажи мне, о чём ты договаривался с ними. Болдхарт, стыдясь собственных эмоций, отворачивается и не может подобрать нужных слов. — Прочитай переписку, — единственное, что удаётся ему сказать прежде, чем он начнёт в спешке собирать вещи. — Ты куда? — беспокоится Голденлойн, мысленно ругая себя за все грехи. Баллистер так сильно торопился, что ткань джинсовки затрещала на швах, пока он пытался просунуть в неё механическую руку. — Прогуляюсь, — бурчит парень, завязывая шнурки на кроссовках. Он едва не бросает это дело, когда они начинают цепляться за края на сгибах пальцев. Амброзиус думает, что хуже это утро быть не может. — Будь осторожен, — большие влажные глаза смотрят на него с вопросом, и парень сглатывает ком в горле прежде, чем сможет вновь начать говорить, — Люди узнали, что это ты писал новости от моего лица, — Баллистер мелко вздрагивает, а его взгляд начинает бегать по комнате, — Они… немного недовольны. Голденлойн, стиснув зубы, шумно втягивает воздух, проклиная весь мир. Он видит, как ритмично поднимается и опускается грудь парня, с какой задержкой сменяются вдохи и выдохи. Он узнает эти дыхательные практики с первых секунд. — Я им всё объясню — и они поймут, — искусственная уверенность никогда не поддавалась Баллистеру, он делает глубокий вдох, — Я договорюсь с ними. Он ищет поддержки слишком очевидно; Амброзиус улыбается и кивает ему. — Удачи. Я верю, у тебя всё получится. — Спасибо. Тебе тоже удачи. Они прощаются уже за дверью Института, расходясь в разные стороны. Баллистер рысью пробегает по лестнице, спускаясь в метро. Амброзиус заказал экстренное такси до Глородома и, пока читал переписку с деканом, поднимаясь на лифте, не мог избавиться от мыслей о Баллистере. Единственное, что он понял о своих связях в Институте и правительстве, было то, что его должность Капитана не была упразднена и всё ещё действительна. Пользуясь случаем, он поднимает тревогу в штабе, отдавая приказ всем свободным рыцарям сопроводить Баллистера на его выступлении перед народом. Ему тут же отзывается посредник, и трое его однокурсников отправляются на миссию. Амброзиус понимает: глупо было надеяться, что более старшие и опытные рыцари отзовутся на приказ. Королевство слишком нестабильно, чтобы терять охрану высших органов власти. Никто из них не покинул бы свой пост ради личного спокойствия Капитана. Он молится, чтобы его однокурсники вели себя адекватно. Двери лифта открываются, приближая парня к неизбежному. Сердце скачет, как бешеное. Большинство рыцарей из его класса потеряли свою работу в связи с реабилитацией после Сражения. Амброзиус считает, что это будет хорошим началом для возвращения в строй. Высокие двери зала совета открываются перед ним, и взгляды собравшихся приковываются к нему, заставляя парня чувствовать себя до жути неуютно. Его преследует ощущение, что он в этой комнате лишний. По сравнению с остальными, Амброзиус — детсадовец, что только недавно оторвался от материнской груди. Он шумно сглатывает, поджимая губы, и скованно, силясь не издать ни звука, садится на своё место за столом. Глава совета, доверенный самой Королевы, объявляет о начале. Голденлойн вжимается в спинку стула, не внимая, что к чему и зачем он здесь. Почему его родословная должна определять, когда он сможет занять руководящую должность? Б-р-р, он вообще не хочет занимать пост выше, чем имеет сейчас. Амброзиус всем сердцем хочет сначала наладить свою личную жизнь, а уже потом можно будет задуматься о повышении. Он мысленно ругается, отчитывая себя за то, что мысли снова возвращаются к его парню. Только не сейчас, когда ему и так сложно сосредоточиться, что же так бурно обсуждают собравшиеся. И почему именно сегодня утром они решили попрекнуть его старым контрактом? Ближе к обеду чувство, что он лишний никуда не делось, а только усилилось. Выбирать, кто же займёт должность нового директора ему не хотелось от слова совсем. Стоило радоваться, что они покончили с решением расширения власти, что, по-своему, было достаточно разумно. Королевству будет лучше, если власть не будет сосредоточена в одних руках. Приближенные новой Королевы будут иметь больший голос в руководстве; на посты, слава Глорет, не ставят ярых революционеров и консервативных приверженцев старой системы. Амброзиус не причисляет себя ни к одной из этих групп, и, наверное, именно поэтому на нём сходятся все взгляды присутствующих. Он мгновенно пожалел, что этим утром не пошёл в противоположную сторону от Глородома. И что вообще открывал свой рот на совете. Договорился. Доигрался. — Я предлагаю Капитану Голденлойну присоединиться к членам совета. Он предлагает верные идеи… Парень поднимает полный шока и растерянности взгляд на декана и не замечает, как начинает отрицательно качать головой и вполголоса нести какой-то бред. Амброзиус и здравые идеи? Они вообще об одном человеке говорят? Голденлойн жалеет, что три часа назад вкинул мысль о расширении руководства Института, зачем-то подробно рассказав, как видит новые должности и почему ему кажется это чем-то более приемлемым. Он тогда заикнулся, что уже около месяца у младших кадетов не проводятся занятия и они находятся без призора, что понесло за собой часы бурного обсуждения, во время которых Амброзиус максимально абстрагировался от мира. Он закрыл прямую трансляцию с выступления Баллистера на площади, отложив телефон и сосредоточившись на речи совета. Пальцы охватило мелкой дрожью, и парень спрятал их в карманы болдхартской толстовки, вспоминая все практики, которым его учили с детства, чтобы быстро успокоиться. Хорошо, что он их помнит. Плохо, что они ему не помогают. Разве по нему не видно, что такая роль не для него? Разве они не видят, что последние пару часов он плевать хотел на совет и никого не слушал? — Я поддерживаю. Капитан Голденлойн обладает народным обожанием, ему будет легко нести свои идеи в свет!.. Под рёбрами вспыхивает старая боль. Народное обожание, конечно же… Амброзиус хочет сказать, что горожане его не слушают точно также, как и участники совета. Они не выходили в люди, не видели их гнев и одержимость жаждой перемен. У Голденлойна не хватит знаний и опыта, чтобы верно нести решения королевского значения. Глорет, он всего лишь ребёнок! Глорет. Глорет тоже была всего лишь ребёнком, когда на неё свалилась ответственность по защите своей деревни от чудовищ, которых вообразили взрослые. Амброзиус жалостно хнычет, на секунду забывшись, где находится. Баллистер тоже просто ребёнок! Почему он обязан отчитываться перед всем народом? Почему он должен всем доказывать, что чего-то стоит, чтобы к нему начали хотя бы по-человечески относиться? Почему он должен был молча терпеть и игнорировать боль от «высших» людей, решивших, что они могут вершить судьбы? Глаза начинает жечь, и Амброзиус задирает голову к потолку, надеясь, что противные слёзы затекут обратно. Он надеется, что с Баллистером всё в порядке. Он набирает воздуха в лёгкие и подаёт голос. — Благодарю за предложение, но я не готов. Он выпаливает это так быстро, чтобы не успеть передумать и пожалеть. Парень задерживает дыхание и опускает глаза, ожидая приговора. Его не последовало. — Всему своё время, Капитан Голденлойн, мы не торопим вас. Мы не можем снять вас с должности Капитана, поэтому у вас будет достаточно обязанностей. Мы рассчитываем, что вы подумаете над предложением и, как будете готовы, озвучите нам своё решение. По залу пронёсся одобрительный гул голосов, и совет продолжился. Амброзиус облегчённо выдохнул, он сосредотачивается на обсуждении и чаще излагает свои мысли, больше не отвлекаясь. Заканчивает со своими делами Голденлойн ближе к вечеру. Хотя, «заканчивает» слишком громко и смело сказано. Просто дела с совета перетекли в рутину за его пределами. Парень останавливается у кофемашины в столовой и на автомате заваривает себе чашку. Потом думает и берёт ещё одну, тащя обе к себе в комнату. Его голова разрывается от роем проносящихся в ней мыслей, а внезапно появившаяся сонливость вовсе мешала сосредоточиться на деле. Последним важным обсуждением на совете была необходимость достойных проводов погибшей Королевы. Амброзиус в основном молчал, пока старшие советники разбирались с подробностями. В то время парень думал лишь о том, как отреагирует Баллистер, когда узнает об этой новости. Сердце болезненно кольнуло. Амброзиус закрывает за собой дверь, дожидаясь характерного писка, ставя одну чашку на тумбу, а вторую залпом заливая в себя, надеясь, что тройная доза кофеина не позволит ему уснуть за работой. В его шкафу всегда лежали чистые белые листы на случай возникшего вдохновения почеркаться, смять и выкинуть неудачный набросок чего-либо. По большей части, эти листы тырил у него Баллистер, чтобы сложить какое-то умелое оригами и подарить ему, или же, пока Амброзиус сосредоточенно о чём-то размышлял, начеркать быстрый портрет, чтобы у того, случайно обнаружив Болдхарта заснувшим с карандашом в руке и выпавшим листом, ещё ближайшую неделю из мыслей не выходили проработанные черты лица руками неземного творца. В остальных случаях Баллистер складировал на своей тумбе наброски различных механизмов, зачёркнутые и смятые, но всегда доведённые до идеала и воплощённые в жизнь. Амброзиус закусывает губу и бьётся затылком об стену пару раз для надёжности, едва не скуля от возбуждения, смешанного с всепоглощающим отчаянием. Глупый, глупый мозг! Парень хочет протаранить головой стену ещё раз, но решает, что мерцающих перед глазами звёзд достаточно, чтобы одуматься. Ему необходимо сконцентрироваться на работе. А для этого что нужно? Точно, листы. Грёбанные листы, из-за которых мысли парня понеслись совсем в другую степь. Похоже, на занятиях, когда чуть повзрослевшим кадетам преподавались основы робототехники и механики, внимательно слушал и интересовался один Баллистер. Амброзиус в то время интересовался самим Баллистером и тёк по нему, как последняя сука. И вот чем Амброзиус заслужил этого прекрасного человека? Болдхарт после этих занятий сиял ярче солнца, а в свободное время, коего у него было в обрез, тренировался изготавливать маленькие механические игрушки и показывал их Амброзиусу, расчитывая на новую порцию обнимашек и приятных слов. Голденлойн готов дарить ему их просто так. Но теперь это было достаточно проблематично. Вот то, что нужно было ему, чтобы вернуться в реальность и трудиться над нынешней работой, а не думать о прошлом. Парень думает, что ему пора завязывать с таким количеством кофеина: резкие скачки настроения — явно признак чего-то ненормального. Например, признак Голденлойна. Учитывая, как фальшива его родословная, всю его семью можно считать ненормальной. Как он вообще согласился рекламировать энергетики?.. Ах да, его не спрашивали. Амброзиус мотает головой так сильно, что та начинает кружиться. Он принимается за работу. Память Королевы сама себя не почтёт, и поэтому ему нужно сообразить, как распределить рыцарские отряды так, чтобы те не поубивали друг друга и остались желательно невредимы. Он что-то черкает на листе, представляя, где и кого поставит, как слышит тихий писк и дверь открывается, впуская в комнату объект его недавних мыслей. Голденлойн отрывает взгляд от своих наработок, встречаясь со стеклянными глазами Болдхарта. Тот словно смотрит в пустоту, не видя перед собой ничего. «Только не снова…» Баллистер стоит у двери, едва заметно покачиваясь из стороны в сторону, смотря в одну точку. Он делает странное движение рукой, будто хочет на что-то опереться, хватаясь за воздух, в немой попытке что-то сказать он открывает рот, губы слегка шевелились, но его взгляд был пугающе прикован к стене. Амброзиус откладывает в сторону карандаш, настороженно поднимаясь с кровати. Баллистер делает дёрганный шаг вперёд, но неустойчивые ноги подгибаются, обрекая его свалиться на твёрдый пол. Амброзиус не успевает сообразить, как мчится к парню, подхватывая его на руки, не позволив упасть. — Эй-эй-эй, Бал, что с тобой? Голденлойн поднимает Болдхарта, с предельной осторожностью опуская его на постель, и сам садится рядом. Баллистер тяжело вздыхает, склоняя голову на плечо Амброзиуса, и закрывает глаза. — Я устал, — и по его голосу можно легко понять, насколько сильно. Голденлойн берёт его левую руку в свою, вырисовывая пальцами незамысловатые узоры на ладони. Баллистер усмехается, видя, как по привычке пальцы парня тянутся ко второй руке, но натыкаются на холодный металл и напряжённо сжимаются в кулак. Амброзиус хочет убрать руку, но не успевает, и Болдхарт ловит её на половине пути, переплетая металлические пальцы с живыми, наверняка, тёплыми и грубыми от тяжёлой работы. К сожалению, ему приходиться дотошно контролировать движения, чтобы убедиться, что делает всё верно. С двумя пальцами возникла заминка — они категорически отказывались вставать в нужное положение, и Баллистер уже готов был расстроиться, но Амброзиус перенял инициативу, сосредоточённо выбирая удобное расположение, чтобы это движение выглядело более естественным. Очень скоро ему удаётся справиться с рукой, и Баллистер улыбается ему нежной улыбкой, вновь опуская голову на его плечо, устраиваясь поудобнее. — Как всё прошло? — Амброзиус садится вполоборота и подносит его руки к лицу для поцелуя. — Неплохо… — Правда? — он тут же прикусывает язык, боясь сказать ещё что-либо лишнее. — Нет, конечно! — Баллистер поднимает голову, яростно взмахивая руками, — Поначалу меня даже не хотели слушать! Немного неловко, перебирая конечностями, ему удалось сползти с постели и дотянуться до чашки на соседней тумбе, и сделать глоток. Стоило только первой капле оказаться на языке, как он стал отплёвываться и кашлять, скривившись от горькоты и что-то недовольно бурча. — Как ты вообще такое пьёшь?! — он вытерся рукавом, брезгливо отставляя чашку на место; Амброзиус промолчал на это и лишь негромко фыркнул, а Баллистер продолжил, — Как будто бы людям нужна какая-то особая причина, чтобы включать мозги, ну серьёзно! Он некоторое время возился с непослушной джинсовкой, которая так и норовила зацепиться за провода на руке, и в голове родилось желание отрезать правые рукава на всей своей одежде. Пыхтя и возмущаясь, он, наконец одолел её и, не глядя, швырнул в сторону. Амброзиус наклонился за ней и встал, чтобы аккуратно сложить на полку. — Пришлось немного зайти с козырей, типа: «А-я-яй, вот щас не послушаете меня — придёт огромное чудище и всех вас сожрёт!», — несмотря на иронию, в его голосе сквозило отчаяние, и оно заставило сердце Голденлойна в очередной раз болезненно сжаться, — Я так никогда не смогу убедить их, что Нимона не опасна, но она — единственный способ заставить их слушаться, и то, как они её видят — ужасно. — Может, — Амброзиус остановился, подбирая слова, — тебе стоит чаще упоминать, как она… поспособствовала изменениям — хорошим изменениям, о других народу пока знать не нужно, — чем то, что люди сами стали причиной её… действий. Он вовремя замолкает, чтобы самому не высказать, что он думает о ней. Баллистеру сейчас от этого легче не станет. — Я пытаюсь. Но страх — это единственное, что заставляет людей быть внимательными. Я стараюсь перевести эти мысли в более мирное русло — людьми очень легко управлять, если знаешь, чего они боятся, — Баллистер прекращает попытки высвободить руку из футболки и оборачивается на Амброзиуса, — возьми это на заметку, когда решишь ещё раз подкрасться ко мне со спины. На бесконечно долгие минуты в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь ритмичным дыханием. — Я… — Дай руку, — Болдхарт, не задумываясь, тянет механическую ладонь парню, дожидаясь, когда он вложит в неё свою; Амброзиус колеблется недолго, но всё же берёт его за руку, — ты же понимаешь, что я могу вертеть тобой, как захочу? — он поднимает брови и по-простому ухмыляется, когда видит смятение и испуг в глазах парня; Баллистер поднимает их руки над головой, насколько позволяет рост и делает наводящее движение, закружив его перед собой, и смеётся, — В буквальном смысле тоже. «Не то, чтобы я против». У него в голове не сходился образ своего парня утром и сейчас. То ли Баллистер смелеет с заходом солнца, то ли, наконец, начинает доверять Амброзиусу. Но да, он будет потакать Болдхарту столько, сколько потребует того цена его улыбки и смеха. — Потому что я знаю, чего боишься ты, — с дьявольской ухмылкой заявил Баллистер, смотря прямо в глаза, притянув парня к себе за талию и приподнявшись на носочках, чтобы дотянуться до уха; и Амброзиус решил дать ему шанс удивить себя, но почему-то всё равно оказался не готов к ответу, — ты боишься потерять меня. Голденлойн замер в его руках, затаив дыхание и уставившись взглядом на лампу на потолке. В голове роем жужжали мысли, разбегаясь по сознанию, и он не мог зацепиться ни за одну. Парень чувствовал на себе взгляд Болдхарта и то, как сильно он напрягся, когда от Амброзиуса долгие минуты не было слышно ни звука. — Расслабься, я просто хотел поблагодарить тебя за то, что вытащил меня из панички. Та неделя после падения стены была просто отстой, мне кажется, я был на грани клиники… — дождавшись, когда Голденлойн вернёт себе контроль, Баллистер отвернулся, смущённо пряча лицо в ладонях. — Я не думал, что ты… — … всё прекрасно помню. Спасибо, что не отвернулся тогда… — Я бы не смог, — Амброзиус улыбается ему, надеясь, что на один нерешённый вопрос стало меньше. И пока Баллистер рылся в своих вещах в поисках чего-то более удобного, решив, что снимать свою любимую толстовку с Амброзиуса не хочет, их разговор вернулся к его выступлению на площади перед народом. Его удивляет, как быстро он перестал быть одним из них, единой с ними крови. — Как тебе вообще удалось их усмирить? — шнурки на толстовке сами завязывались в узлы в руках Голденлойна, нервно теребившего их, пытаясь направить в них накопившуюся энергию. — Если в общем, то пришлось кое-что им пообещать, — Баллистер сделал неопределённый жест рукой, не отрываясь от раскопок в шкафу, — так, понемножку всего: бесплатная реабилитация раненым во время Сражения, финансовая компенсация семьям пострадавших… о, ещё ремонт разрушенных зданий. И всё за счёт Института… Он так легко махнул рукой, словно это всё пустяк и он не видел, как отпала челюсть у Голденлойна. — Ты, что.? — Я пытался как-то снизить их требования, но они все хотят перемен, глобальных и сиюминутных, а доверия к Институту — полный ноль, баранка, бублик… и у меня: ни денег, ни статуса, ни власти. — Ладно-ладно, справимся как-нибудь, это всё можно уладить, — бормочет Амброзиус, потирая переносицу, — я попробую договориться с Верхушкой, может, даже получится связаться с Королевой, чтобы всё узаконить, — он хочет ещё что-то добавить, но оказывается перебит внезапно прилетевшей в него рубашкой. Амброзиус поднимает голову ровно в тот момент, когда по комнате во все углы начинают летать их вещи. — Бал? — парень не услышал его, увлечённо занимаясь наведением бардака. Голденлойн едва успевает увернуться от поясной сумки, выкинутой Баллистером не глядя. — А где...? — растерянно шепчет он, перевернув полшкафа и так и не найдя чего-то. — Кто? — Амброзиус сильнее сжимает руки, предварительно спрятав их в карманы. Он глубоко вдыхает, собираясь наполнить лёгкие до отказа запахом корицы с ванилью, понимая, что пришло время прояснить им ещё одну вещь. — Мой меч… помнишь, тот, который я купил… — «На свои первые заработанные деньги… я помню», — мысленно заканчивает Амброзиус, не зная, как сказать парню, что он может не продолжать его искать. Он с жалостью наблюдает за Баллистером, ринувшимся к своей тумбе у кровати и переворачивающим её вверх дном, стиснув зубы до заходивших под кожей желваков. Голденлойн открывает рот в немой попытке объясниться, но не может найти подходящих слов. Он наблюдает за паникующим парнем, резкими движениями рывшимся по полкам, так, словно это не Амброзиус был свидетелем того, как стражники под руководством Директора обчищали их комнату, конфискуя всё, что могло сойти компроматом на виновность Баллистера. В большинстве, это доходило до абсурда, впрочем как и вся ситуация с обвинением. Базовые личные принадлежности, выданные самим Институтом, никак не могли быть доказательством преступления, но и их Болдхарт не мог найти у себя. Амброзиус не хочет говорить ему, что есть одна вещь, которую конфисковали и у него самого. Часы. Довольно дорогие, по меркам дохода Баллистера, на чьи кропотливо заработанные деньги они были куплены и подарены Голденлойну на восемнадцатый день рождения. Часы были дорогими, но, похоже, недостаточно, чтобы их можно было счесть за имущество рода Глорет. Подарки Амброзиуса Баллистеру тоже недолго задержались в его вещах. — Нет-нет-нет, только не… — голос Болдхарта сильно дрожит, даже несмотря на его попытки совладать с ним, он тянется рукой в дальний угол тумбы, ища что-то, прищурив глаз. Амброзиус наблюдает, как эмоции сменяют друг друга на этом выразительном лице, поджав губы и составляя утешительную речь в своей голове в то время, как Баллистер резко поднимается и облегченно выдыхает. В его руках покоится маленькая шкатулка. Он садится рядом с Амброзиусом на постели, подвернув под себя ноги, а голову склонив на его плечо. Голденлойн протискивает руку парню за спину и приобнимает его, прижав к себе. Баллистер устраивается удобнее, открывает шкатулку, вынимая наружу два маленьких объекта. И Амброзиус их сразу узнаёт. Коллекционная фигурка рыцаря и чёрный дракон, подаренные предыдущей Королевой. Баллистер хранит их как самое дорогое, что у него есть. Он осторожно держит их, облегченно вздыхая и расслабляясь, и вся накопленная усталость возвращается к нему, как по щелчку. Амброзиус крепче прижимает парня к себе и целует его в лоб. Баллистер аккуратно выставляет фигурки на тумбу у кровати, вынимая меч из рук рыцаря, рождая в голове желание покрасить дракона в розовый цвет.