Список Двадцати Восьми

Тори Гринграсс едва минуло восемнадцать лет. Когда в редкие минуты ее можно было увидеть в одиночестве, то лицо ее ничего не выражало, а остекленевший замороженный взгляд зеленых глаз смотрел в неясную точку. Так она и сидела без движения, а от великолепной бледной фарфоровой кожи с нежным румянцем, пухлых розоватых губ и медных блестящих волос, казалось, исходило мерцающее свечение. Совсем другое, если Тори была в окружении друзей, а самой преданной из таковых была Панси Паркинсон. Ее тянуло к Астории магнитом зависти и обожания. Странным образом маленький нос, тонкие губы, лазурные глаза и черные волосы не складывались на ее лице. Все атрибуты прекрасного, которыми Панси была наделена, не делали из нее красавицу, тогда как крупные черты маленького лица Астории, включая заметную горбинку на носу, заставляли окружающих, не переставая, возвращаться в мыслях к их странной гармонии. — А что правда Драко и Тео организуют вечеринку в воскресенье? — губы Панси задрожали, делая ее похожей на утку. Астория, державшая на коленях зачарованный свиток, на котором время от времени появлялись то строчки, написанные ей, то неким Джей Джей, с улыбкой оторвалась от своего занятия и как-будто пыталась понять, о чем ее спрашивает Панси. — Повтори еще раз, я была занята. Панси насупилась сильнее. — Я спрашиваю про вечеринку Драко. Правда, что в воскресенье что-то будет? Астория усмехнулась, смахивая медную прядь с лица. — О, ты даже не представляешь, что именно. Драко собирает не только студентов, но и Ассоциацию Выпускников, а также самых молодых из Попечительского совета. — И что же ты приглашена? — А разве ты нет? Панси быстро растянула губы в болезненной улыбке. — Видимо мальчики разослали приглашения еще не всем… — Нет же, уже всем. Драко так сказал. Астория уже хотела вернуться к своему занятию, но все же, заметив, какое впечатление произвели ее слова на Панси, отложила свиток. — Послушай, не расстраивайся. Конечно, им бы стоило позвать всех слизеринцев… — Чушь какая-то! — Панси перебила ее резким и сорвавшимся голосом. В уголках лазурных глаз собрались слезы, а тонкая верхняя губа задрожала. Она отвернулась, с ожесточением глядя в сторону банного комплекса общежития. Гермиона была именно там, оставив в распоряжении девушек комнату. — О, знала бы ты, как я ее ненавижу! — неожиданно воскликнула Панси, словно забыв, о чем они говорили. Астория удивленно нахмурилась, полулежа на кровати. Она была не более, чем наблюдателем. — Я сидела сегодня на астрономии, а через ряд Грейнджер и мальчики. Всю лекцию они на пару разве что не умоляли ее прийти на эту вечеринку. А она сидела, как соляной столб, и отфыркивалась от них. — Что же и Драко тоже? — тон Астории стал тяжелее. — Что тоже? — Ну, умолял. Глаза Панси радостно сверкнули. — Да. И был многим убедительнее Нотта! — Понятно, — хмыкнула Астория, равнодушно возвращаясь к своему свитку. Джей Джей написал около двух строк, но пока не получил ответа. Долго сосредоточиться у Астории не вышло. Панси металась по комнате как раненый тигр. — Грейнджер вообще не должна здесь быть. Ее место — Рейвенкло или что похуже. Ее фамилии нет в Справочнике, а семья — чокнутые отшельники, живущие на острове в океане! А с кем она якшается: Поттеры и Уизли! — Тебе рассказывали в детстве сказку про золотую ведьму и колдуна? — Еще бы! Грейнджеры воображают, что это как-то связано с ними, но я тебе скажу, что она похожа на Прозерпину не более чем Тео на Кантанкеруса. — А я бы сказала, что между ними много общего, — усмехнулась Астория. — Панси, не будь злюкой, я знаю мужчин достаточно хорошо, чтобы утверждать, что старый Нотт мог быть оскорблен отказом Прозерпины настолько, что забыл упомянуть весь род Грейнджеров в своем Списке. Да и потом, грош цена этому Списку, я ему не верю. — А чему тогда верить? — А зачем обязательно во что-то верить, — Астория в очередной раз скинула свиток с колен и сладко потянулась. Драко был забыт. — Как подруге по секрету я могу сказать тебе, что летом гостила у тетки Забини на Сицилии. Там я встретила маггла: он всю жизнь прожил в этом месте, ничего дальше не видел, он даже читал по слогам, но как он был счастлив! Поначалу я решила, что у него нет никакого образования оттого, что все магглы дикари, но тетка Забини вразумила меня: у них есть школы и университеты. Ключ к разгадке он вручил мне сам одной звездной ночью: он уже жил в раю. Домом его была лачуга на берегу лазурного моря, едой — спелые фрукты, а духовной пищей он считал пение птиц и шум прибоя. Он имел все, что хотел, и умолял меня остаться с ним. — Ты была с магглом? — лицо Панси скривилось так, будто она проглотила гнилую рыбу. — Разве можно было надеяться, что ты меня поймешь, — пробормотала Астория. Панси, внимательно следившей за каждым движением Тори, показалось, что волшебное свечение, всегда исходившее от светлой кожи Астории и ее медных волос, вдруг пропало, сделав из красавицы обыкновенную перепуганную после пары Снейпа студентку. Астория раз моргнула и отвернулась к стене. — Я не дура, Тори, даже если ты меня за такую держишь, — против воли вырвалось у Панси, — только описанное тобой тупое наслаждение и впрямь недалеко ушло от существования дикаря или животного. Животное оттого так беззаботно, что ничего не знает о мире и не понимает смерти. Смог бы выжить твой любовник, окажись он в Лондоне? — Едва ли, поэтому он никогда не поедет в Лондон, — глухо сказала Астория. — Я же говорю, что ты не поняла ни слова. Зацепившись за упоминание маггла, ты надела шоры на глаза, сквозь которые ничего не видишь. Вот если бы мой рассказ был о Лорде Земель Сибирских, наследном крон-принце Тьмутаракани и главном шамане из Списка Сорока Трех, ты бы слушала с открытым ртом. Панси фыркнула, зачем-то отвернувшись к туалетному столику и начав ожесточенно расчесываться. — Ты не согласна? — засмеялась Астория. Она лихорадочно вскочила с постели и полная жизни и румянца вновь заблистала. — Любимым словом папаши Гринграсса, до того как он заделался ресторатором, было «судьба». Мы с Дафни слышали его не один десяток раз за день: когда эльф подавал ему утренний кофе, а чашка выскальзывала из рук, он бормотал «не судьба» и больше не просил тем днем повторить напиток, заставляя эльфов биться в истерике об пол; а когда его старший брат умер, то безропотно взял под свое крыло «Жардан Верт», потому что была «судьба». А так живет не он один, а все, кто верят в эту ерунду с чистой кровью и списками: им «судьба», потому что их предки были великие, а другим «не судьба», потому что об их праотцах никто ничего не знает. — Не нам это менять. Астория насмешливо изогнула темную бровь. — Не боги, как известно, горшки обжигают, и списки составляют. Двадцать восемь фамилий вписал туда Нотт. — Неважно, кто их туда вписал, важно, что в них верят. — А мне все равно. Панси было хотела возразить, но дверь комнаты скрипнула, впуская ту, кого она ненавидела сильнее Астории. — Привет, девочки! — лучезарная улыбка, небрежные кудри, темные раскосые глаза и гибкая тонкая фигура. — Привет, — кивнула Астория, тут же подхватив свой свиток и утыкаясь в него. — Грейнджер, — попыталась выдавить улыбку Панси, но та не продержалась на тонких губах и секунды. *** Отец Гермионы Грейнджер приходился прямым потомком Гектору Дагворту-Грейнджеру, исследователю любовного эликсира, сделавшему и ряд других блестящих открытий в области зельеварения. Однако со временем осталось лишь упоминание об авторстве самого известного зелья: взяв идею, существующую испокон веков, Грейнджер вывел научную теорию. И Мистер Венделл Грейнджер гордился своим предком, возвысившим фамилию. А ведь именно в нем так отчаянно нуждались Грейнджеры. Семейство вело чистокровную родословную с пятнадцатого века, однако в Священном Справочнике Двадцати Восьми их фамилии не значилось. Кантанкерус Нотт оказался мстительным человеком, и, когда Прозерпина Грейнджер отказала ему в замужестве, он отказал в упоминании всему семейству. О подоплеке этого поступка догадывались все современники, однако никто не мог бы и подумать, какое значение этот документ приобретет с годами. Грейнджеров не было в Списке Двадцати Восьми. Однако это не мешало им заключать браки с Двадцатью Восемью и гордиться своей фамилией, ведь с Прозерпины до Гермионы в семействе появлялись одни мальчики. Наш мистер Грейнджер женился на Джин Розье, сестре Феликса и Эвана Розье, ведущих свою родословную от французских завоевателей Англии. Джин нравился смелый юноша, держащийся либеральных взглядов и модных идей, а он был сражен ею с первого взгляда, когда увидел на вечере в Замке Малфоев графства Мит. Красивая пара родила одного ребенка, ведь хрупкая болезненная француженка, взращиваемая петлями внутрисемейных браков, едва не простилась с жизнью, производя на свет и эту девочку. Старик Борис Грейнджер был подавлен — славный род прервался при его жизни, зато счастью сына его, Венделла, предела не было. Грейнджеры растили дочь на отдаленном острове Айона, где владели замком и фермами — с этой землей старик Борис связывал происхождение фамилии и ее золотой век, а Гермиона с молоком матери впитывала хрустальную красоту природы. Она играла на белоснежных песчаных пляжах, наблюдала за полосатыми рыболовными судами, видела тупиков, афалин, гигантских акул и острорылых китов, бегала по зеленой изумрудной траве овечьих выпасов. Мимо нее шла Первая Магическая война, раздоры в Правительстве и угрозы о возрождении Темного Лорда. Дамоклов меч висел над всей Британией, но на острове Айона, казалось, выстроился иной миропорядок, где не было иных проблем кроме сетований старика Бориса на ушедшую молодость и славу фамилии, рыбалку Венделла и заботы красавицы Джин о ее единственной дочери. Впрочем, случается так, что дети, коих судьба не обделила полной семьей, здоровьем и золотом, становятся белыми воронами. Тори Гринграсс, чей папаша никогда не был верен смешливой и румяной Электре Гринграсс, Панси Паркинсон, чьи глаза не могли выносить изящной грации и чужой гармонии, Блейз Забини, чей отец умер от сифилиса, Марсий Эйвери, чье лицо было изуродовано оспинами от неизученного генетического порока, и Ханна Аббот, хранилища семейства которой были давно пусты, никогда бы не смогли объяснить, отчего в присутствии Гермионы Грейнджер у них складывалось ощущение, словно она лично обокрала каждого, забрав у Тори лоно семьи, у Панси красоту и стройность, у Блейза отца, у Марсия чистую кожу, а у Ханны наследство. «Воровка!» — кричали глаза Тори, Панси, Блейза, Марсия и Ханны, пускай, губы их улыбались и шептали сахарные приветствия. А Гермионе оставалось пожимать плечами, наблюдая за тем, как девушки игнорируют ее, расстилая постели ко сну. Перебирая шерсть Живоглота, дремавшего у нее на коленях, она не чувствовала злобы. *** Часы пробили три. Она поднялась. Глухая тишина царила в комнате, а в каждой клетке тела пульсировала свобода, кричащая из сердца, пустого от мыслей. Окно распахнулось настежь, и вода хлестала в общежитие, лужицами разбегаясь по камню холодного пола. Гермиона легко выскользнула из постели. В холодном зеркале отразилась нежная фигура, завернутая в красный шелк, разлетающийся от дыхания мартовской ночи. Она двинулась дальше. Каменные ступени, увитые плющом, вели в сад. Она кралась по ним, внутренностями чувствуя каждую промерзлую половицу темной лестницы. Ласкающий холод трогал ступни. Гермиона опустилась в залитую водой траву. Розы алыми пятнами торчали среди тыкв и кустарников, а платье на ней шевелилось таким же красным чудовищем, пока она двигалась вглубь сада. Стала виднеться завеса девичьего винограда, плотным кружевом загородившего выход из лабиринта растительности. Не зная зачем, Гермиона разодрала ссохшиеся листья. Тут же во вспышке молнии ей открылась удивительная картина. За завесой на железной скамье огромное гориллообразное существо держало в грубых тисках тело девушки. Чудовище присосалось к ее шее, расковыренной клыками в кровь, пока красный сок хлестал из дырок на горле. Оно лизало ее тело, устроившись между ног, глотая кровь и ужас, а девушка только стонала, откинув голову. Мгновение и радужки встретились. И в этом лице, искаженном страданием, Гермиона узнала саму себя. Она попятилась назад. Но тут отчего-то мягкая листва исчезла, и Гермиона уперлась в стену. Перед ней был первобытный акт желания с ней же, а она, завороженная и испуганная, наблюдала за движениями и стонами, разрывающими ночь. Мгновение. Донесся голос. А ведь она знала этот голос. Знала лучше самой себя. — Воображаешь? — смеялся он над ней. — Я все про тебя знаю. Ты думаешь, что выше этого, думаешь, что сможешь сбежать. Твой выбор. Но о чем же ты все-таки мечтаешь по ночам? Он прозвучал ближе. Гермиона видела широкую тень, отражающуюся во вспышках грозы. — Не молчи! Ответь мне, или я скажу сам! Холодные грубые руки дотронулись до нее. — Отвечай мне, Грейнджер. Он сжал ее, медленно притягивая к себе, и поцеловал в макушку. — Малфой. Отпусти меня. Горилла перед ней снова с хрустом завела руки девушки и вгрызлась в кожу на шее. — Какая же ты ханжа. А твои мысли видны насквозь… — Нет. Господи, нет! — в ее крике растворилось все. И странное видение, и Малфой. Но пустота длилась недолго, она падала куда-то вниз, а из темноты начинало формироваться до боли знакомое существо. Гермиона увидела укоризненное лицо деда, не весть откуда появившееся в этом хаосе. Он расстроено качал головой, и его седые бакенбарды тряслись вслед за ним. Она закричала сильнее. Дед не слышал ее слов. Лишь только сильнее хмурился, а густые сросшиеся брови подобно гусеницам ползли по лбу. Его лицо расплывалось в сумраке. Гермиона очнулась в насквозь мокрой и сбитой постели. По закрытым ставням окон общежития бил дождь, соседки мирно спали, досматривая десятый сон. Все было тихо. Гермиона потянулась к глазам и поняла, что плачет.