Brave new world.

14.05.1935 Англия, Лондон, школа Святого Уилфрида.       В приюте теперь на них косились. Ну, то есть на них почти всегда косились, но не так. Ранее этот факт обошёл Гарри стороной по целому ряду причин. В воскресенье дети ушли на службу утром, после чего вновь убежали на улицу, оставив Гарри и Тома в тиши здания.       После спора между ними не пролегло ни “широкой непреодолимой пропасти”, ни “трещины”, как это обычно описывалось в книгах. Гарри, большую часть времени проживший почти в одиночестве и никогда до того не сталкивавшийся с конфликтами своего и чужого мировоззрений, сидел задумчивый, переписывая своим непонятным почерком конспекты Тома, написанные наоборот, буковка к буковке, словно прямо из прописей, пока тот перечитывал откуда-то взятую “Одиссею”. По крайней мере Том сказал, что её перечитывает.       Весь день Гарри был словно в тумане — тело, измученное четырёхдневными жаром и голодом, ещё не восстановилось до конца. По крайней мере, так Гарри полагал. Он не был сильно подкован в медицине.       Зато в понедельник всё навалилось с новой силой. Умывались они с Томом раньше других детей, поэтому в ванной комнате пристальное внимание их не застало. Пока они не вышли в коридор к семи с половиной часам утра.       На них поглядывали. На границе между поглядыванием и взглядом напрямую, что-то обсуждая. В своей компании стоял и Эрик — он прожигал Тома испепеляющим взглядом. Колени у него были тёмно-красные, раны виднелись впуклыми кровавыми кругляшами.       Десятки пар глаз смотрели на них, десятки голосов перешёптывались. Очень редкие исключения их игнорировали. Подобные взгляды сопровождали их всё время, но теперь на них смотрели почти в упор. Что-то определённо было не так. И Гарри даже догадывался, что именно. — Постройтесь по парам! — скомандовала мисс Кессел. Пучок в этот день у неё был необычайно неаккуратный, да и вся она была какая-то всклоченная и уставшая. Голос был абсолютно не командный, как у той же миссис Коул, и дети слушались её весьма вяло. Они оставили их с Томом стоять последними.       В столовой ситуация не изменилась. Гарри старался как можно быстрее доесть пшённую кашу и мелкое кислое яблоко. Один из немногих плюсов его прошлого в том, что благодаря ему он мог проглотить какую угодно еду — пересоленную, пережаренную или сырую. Он преспокойно поглощал разваренную в бурду пшёнку, совершенно не чувствуя ни консистенции, ни вкуса.       Взгляды кололи виски, не давая расслабиться, как и тихие шепотки, не прерывающиеся даже во время молитвы, отчего всё это в тишине разбавлялось шиканьями миссис Коул. Дьякон сегодня не пришёл.       Единственный взгляд, который он не побоялся поймать — взгляд Тома. Он смотрел на него то ли как на идиота, то ли как на сумасшедшего, в своей особенной манере слегка выгнув бровь. Каша у него была съедена только наполовину, и Том просто ковырял остатки ложкой. Даже в приюте он умудрялся быть удивительно привередлив к еде. — Как ты это ешь с таким аппетитом? Она на вкус как разваренный картон, — проговорил он тихо, на грани с шёпотом. — Здесь вся еда на вкус как картон, — пожал плечами Гарри, — лучше хоть какая-то, чем голод.       Том не смог с этим поспорить, даже если внутри себя и хотел.       Пока они шли по коридору к своей комнате, Гарри втянул голову в плечи. Взгляды сопровождали их удушающим шлейфом. Ему хотелось раствориться на ровном месте, или просто стать невидимым в конце концов. Внимание всегда означало опасность. Когда ты молчалив и незаметен, жить намного проще и безопаснее.       В школе внимание ощущалось явственнее всего. Оно жгло ему затылок, когда они были в классе и во время уроков.       А вот Тому, кажется, это внимание нравилось. Он расправлял плечи, и на колкие взоры отвечал лёгкой вежливой улыбкой, за которой виднелось чистое злорадство. Он был как рыба в воде здесь, среди ненавидящей его толпы, он наслаждался вниманием, словно им подпитывал свои жизненные силы.       Том гордо вышагивал, не выпуская вспотевшей от напряжения холодной ладони Гарри. Почему-то он вечно мёрз последние несколько дней после пробуждения.       Конечно, все дети, видевшие Эрика и разговаривавшие с ним в тот день догадывались, кто его подставил. Потому что только их с Томом не было на прогулке. Это взрослых легко убедят слова поварихи, даже фанатичную миссис Коул, всегда уверенную в их с Томом бесовском происхождении и таких же деяниях, на которую Гарри теперь старался не смотреть. Но дети судят глазами. А ещё, в отличие от взрослых, они видели, что мог делать Гарри, а значит, по их логике, Риддл мог что угодно. Они были для них дикими зверями в зоопарке, опасными и подлыми.       Под этими взглядами приходилось вежливо улыбаться учителям, объясняя своё отсутствие, и весь день делать вид, что ничего не происходит. В груди скрежетало что-то неприятное, именуемое тревогой. Скребущееся и царапающееся, преследующее Гарри постоянно, но сейчас прямо-таки душащее за горло.       К середине школьного дня Гарри стал стыдливо сбегать на третий этаж. Туда детям ходить не то чтобы запрещалось, скорее это было негласное правило. Дышать пылью в одиночестве — занятие для детей не самое интересное. И только здесь, садясь на деревянный пол под фырканья Тома, всегда шедшего с ним, хоть и с неохотой и фирменным закатыванием глаз, Гарри мог выдохнуть.       Тóму его переживания казались глупыми. Ведь “какая разница, что думают эти жалкие посредственности”. Но Гарри так не считал, впрочем, не споря, а лишь недовольно поджимая губы. Не было сил у него сейчас спорить — все приходилось тратить на поистине искусное актёрское мастерство.       Гарри не хотелось, как Тому, быть “врагом народа”. Том считал себя выше других, а сам Гарри считал себя равным. Другим, но вполне доступным — руку протяни, и тебе протянут её в ответ. Только вот никто не протягивал.       Он — не Том с его идеальными оценками, изящными манерами и вечным порядком в комнате. Он просто.. обычный. Во всём, кроме силы.       На крыльце расцветал май под шумные детские голоса. Гарри теребил рукав рубашки, чувствуя себя словно выжатой досуха простынёй. Хотелось повалиться на кровать и заснуть, но ещё предстояла домашняя работа. Группа приютских собиралась у ворот рядом с мисс Кессел.       Гарри собрался пойти с ними, утянув Тома за собой, но тот вырвал руку. Впрочем, не зло. Гарри в непонимании уставился на него, пока Том поправлял рукав от мифических складок. — Иди один, у меня дело, — коротко ответил словами на взгляд он. Он сейчас серьёзно? — Ну уж нет. Тебе напомнить, чем в прошлый раз закончилось твоё “дело”? — упрямо скрестил руки на груди Гарри, хмуря брови. — Я сказал нет, — уже строже отчеканил Том, словно он его отчитывал сейчас, — иди один. — Но... — Это не твоё дело.       Гарри аж отпрянул. Кулаки сами собою напряглись, словно струны. Потому что, по какой-то причине, стоило ему хоть на дюйм приблизиться к чужому разуму, хоть на секунду подумать, что Том начал подпускать его к себе — тот рушил это ощущение. Впрочем, основание, их фундамент, не трогал. Весьма приятно, если задумываться, но от слов вечно обидно. Том словно ждёт повиновения при одном том факте, что к томý Гарри привязан и искренне им восхищается.       Вот только он ему подчиняться не собирался. Том невероятен, это так, это действительно так. Гарри готов был следовать за ним, как за путеводной звездой. Но это не означало, что он собирается просто брать и делать то, что Том вдруг захочет, как собака, которой отдали команду.       Самым странным было то, что при всём своём уме Том не понимал, что такое чувства, как люди чувствуют. Считал, что чувства можно просто отбросить, выкинуть, как нечто совершенно ненужное.       У него не было нянечек, которые бы нравились ему. Дети вызывали у него только раздражение. Когда же Том сталкивался с тем, что чего-то не может, он наполнялся таким негодованием к себе и к миру, что казалось вот-вот швырнёт стул в стену.       Вместо радости у него было ликование, чаще злорадное, вместо печали — чистая злоба. И прагматичный взгляд на всё-всё.       Зато он был очень наблюдателен. Он знал, что улыбка делает его лицо милее, что взрослые любят воспитанных, вежливых и послушных детей. Он мог спокойно свалить вину на кого-то другого, всегда умел словно бы играть со словами. Его репутация с точки зрения дисциплинарных нарушений была настолько чиста, что все придирки миссис Коул и других детей показались бы незнающему бессмысленной жестокостью и предубеждением.       Это и было предубеждением, на самом деле. Вот только предубеждением весьма резонным. Том по натуре был безжалостен, и мыслил категориями “полезно/бесполезно”, но с ним можно было договориться, и именно этого окружающие абсолютно видеть не хотели.       Но какой же он иногда невыносимый… упрямый, и считающий, что может вертеть людьми, словно куклами, как ему заблагорассудится. В любом случае, Гарри тоже умеет врать. — Тц, ладно, — наконец согласился Гарри, раздражённо закатив глаза, для верности добавив, — но если ты опять…       Том его не дослушал, удаляясь куда-то за школу. Ветер колыхнул молодую листву, и калитка в последний раз скрипнула.

***

      Высокая трава неприятно колола оголившиеся лодыжки. Здесь за ней ухаживали редко. Всех интересовал в основном фасад. Передний двор и клумбы, а не какой-то там задний двор, по факту пустой.       Нужно было проверить змею. Маленький ужик, которому Том в прошлом году дал имя Арес, к этому времени уже должен был проснуться — на улице потеплело до семнадцати градусов.       До Тома донёсся запах дешёвого курева, отравляющий и без того не самый чистый воздух. Обычно на этом моменте дети убегают, чтобы не беспокоить других и не доставлять себе же неприятности, но Том до такого опускаться не собирался.       Это Мартин Кларк — черноволосый мальчишка из компании Стаббса одиннадцати лет, уже пристрастившийся к сигаретам, — и два других, имён которых он не помнит. Но ему это и не нужно.       Том смело идёт прямо к ним, словно никого там и нет. Они оборачиваются, и три пары глаз вмиг наполняются злостью. — Смотрите, крыса пришла, — усмехается Мартин, туша о фасад здания сигарету. — Что ж, не я здесь роюсь в помойках ради бесплатных сигарет, — усмехается Том в ответ. Его ухмылка тонкая, злая, и яда в ней больше, чем во всех троих детях вместе взятых. Возможно потому, что это правда. — Эй! — вскинулся один из двоих подлипал. — Мне напомнить тебе, Мартин, как ты подставил Лероя год назад? — продолжал провоцировать Риддл, фривольно сложив руки за спиною, — ты утверждал, что сигареты, найденные в одном из тайников его, и подкупил его друзей этими же сигаретами, чтобы они подтвердили твои слова. Не думаешь, что..       В скулу впечатался кулак. Больно. Он же впечатался и в бок. Том, к своему стыду, едва остался на ногах. Для успокоения он начал представлять, как сжимает эту шею и суёт ему в глотку арматуру. Полегчало.       От удара он отшатнулся к стене и опёрся на неё, чтобы унизительно не упасть наземь. Случайно поцарапал зубами губу, и по подбородку потекло что-то противно тёплое и металлическое на вкус.       Том пытался приказать своему сердцу успокоиться, но оно бешено билось в груди. У него есть сила, так почему сердце так колотится? Ох, более всего на свете он желал, чтобы этого страха никогда не было больше. Чтобы он вообще ничего не чувствовал, не купался в этих ужасно непрактичных эмоциях. Однажды ни у кого не будет и мысли, что возможно ему угрожать.       Навестить Ареса вряд ли получится, но, возможно, ему удастся показать то, чему он научился. Никто, даже он сам, не знает, насколько широки его способности. Теперь главное всё сделать правильно.       Он и до этого умел управлять чужими чувствами. С детьми это получалось почти играючи к этому времени, а со взрослыми было намного труднее по какой-то причине. Но, так или иначе, он это умел.       Чёрно-синие глаза припечатали гвоздём чужие. Том этого видеть не мог, но на миг они стали совсем бездонными — настолько сильно в них расширился зрачок. Его гипотеза заключалась в том, чтобы направить всю одну конкретную эмоцию в человека, заглушив другие. Самым действенным был страх. Всегда.       Он клубился у людей в подсознании, и не важно какой — почему-то именно он всегда откликался у Тома первым, стоило ему применить силу. Жаль только, что он не может посмотреть, чего конкретно человек боится — это было бы очень полезно. Ещё... печаль, да. Её тоже было весьма много. Но она не так действенна. И она Тома раздражает.       Мартин отшатнулся. В нём не осталось ни следа былой ненависти, только концентрированный ужас. Двое других мальчиков не понимали, что не так. Они уставились на старшего, но кожей чувствовали переполнявший его страх.       Воздух затрещал, а Мартин продолжал пятиться назад. Длиннопалые руки у него затряслись от сильного напряжения. Дышал он рвано, а ветер подхватывал это дыхание, словно усиливая его, заставляя эхом отдаваться в ушах. Или это только Тому так кажется?            Невероятный прилив эндорфина прошёлся будто бы по всему организму. Так случалось всякий раз, стоило Тому заиметь власть над кем-то. Это ощущение владения чужой жизнью или чужим моральным состоянием... чужой вещью. Присваивание себе, бесконтрольное влияние. Его мечта. Власть была высшим его желанием, потому что она должна была принадлежать ему — словно супруга, вечно ждущая суженого с каторги, он знал это с самого начала. И он обожал даже её крупицы, если они попадали ему руки. И каждый раз ему хотелось больше.       Мартин упал наземь, но не из-за подкосившихся коленей. Мелькнули тёмно-каштановые, в тени чернильные вихры. Гарри нёсся так быстро, что Том даже не успел ничего возразить. А может быть, всё было из-за ноющей боли в затылке и оцарапанной о неровную кирпичную поверхность школы шее.       Гарри схватил его холодной ладонью и потянул, убегая с заднего двора школы, словно они бежали от спущенных на них собак. Их жёсткие туфли стучали об асфальт, вкус металла медленно, но верно заливал язык, дыхание сбивалось, и мир пролетал перед глазами невыносимой рябью. Слышалась речь людей и тарахтение время от времени проезжающих машин, и удивительно, что они ни в кого не врезались. Мысли метались в умной голове, и Тому всё больше хотелось наорать на этого идиота, тянущего его наверняка в их комнату.       Том не любил бегать. Вообще не любил активность как таковую, сколько себя помнил. Пока все мальчишки его возраста, мелкие, несуразные и шумные, в шутку и не очень дрались или гонялись друг за другом под недовольные верещания воспитательниц, Том тихонько читал книжки, сидя в тени. Он другой.       Шума он тоже не любил. А сейчас все звуки вокруг, даже несмотря на то, что улица эта была не особенно оживлённой, словно в троекратном размере увеличились в громкости, стали плотнее, шире будто. Неприятное ощущение.       Пот на коже ощущался противной липкой плёнкой. Дыхание всё никак не хотело выравниваться. Звуки исчезли с хлопком двери их комнаты, остался только лёгкий шум в ушах. — Том, ты как? — Гарри быстро подбежал к нему, протянув руку, намереваясь, видимо, осмотреть его скулу. — Не трогай меня! — он откинул её с коротким шлепком, весь вздыбился и будто бы оскалился, — кто просил тебя лезть? Я же сказал оставить меня! — Спрошу ещё раз — тебе напомнить, чем в прошлый раз закончилось твоё “дело”? — ощетинился Гарри в ответ. — У меня всё было под контролем! — Не думаю, — ответил Гарри, словно выиграл в очередном их маленьком споре, — у тебя синяк на скуле и вся шея оцарапана. А ещё кровь на подбородке.       Том заскрипел зубами от унижения. Гарри не должен видеть его в таком состоянии, да никто не должен! Другие воспользуются, а за слабаком Гарри не пойдёт. Никто не пойдёт, очевидно же.       Это просто отвратительно. Жалость отвратительна. А он выглядит наверняка ужасно жалко, но скорее покорит Эверест, чем себе в этом признается. Хорошее запугивание и повод для мести стоят какого-то там синяка, и это лишь его дело. Ему не нужна помощь, что бы там идиоты вокруг него ни думали. Так более того, зачем предлагать то, что изначально не сможешь предоставить?       Жалости во взгляде Гарри не оказалось, уже в какой раз. Только негодование и напряжённое беспокойство, сквозящее в нахмуренных бровях и прищуренных, сейчас таких тёмно-зелёных, глазах.       Выяснилось, что Гарри не мог применять силу. Когда попытался — опять чуть не упал в обморок, и Том, пока тащил его к кровати, подумал, что в следующий раз бросит его валяться на полу. Этого жизнь будто ничему не учит.       Аптечки у них тоже так и не появилось. Надо дождаться следующего крупного пожертвования от благотворительных фондов и украсть что-то оттуда, или подзаработать и выйти в город за спиртом и марлёвками. — Можно почитать с тобой “Одиссею”? Ну, после того, как кровь уберём, — улыбнулся Гарри после краткого вздоха.

***

— Не мямли! Скажи нормально уже! Мужчина ты или нет? — Билли, словно упрямая лавина, давил своим присутствием. Мальцом он был рослым, выше Мартина, но Мартин при этом чисто на лицо выглядел старше, так что вся эта сцена со стороны выглядела ужасно комично.       Они собрались в “их” месте — слишком громкое название для лестничной клетки у подвала. Дети сюда не ходили — поговаривали, что там из подвала какое-то чудище воет. Наверняка ветер какой-нибудь... Дверь скрипит, и Стивен невольно от неё отшатнулся. Он уже взрослый, но мало ли…       Мартина трясло. Он сжимал до побелевших костяшек своё запястье, заламывал пальцы и то ли пытался не заплакать, то ли перестать унизительно дрожать. Эрик на это только хмуро смотрел. — Да не знаю я! — почти выкрикнул он наконец, и все шикнули, чтобы он не привлёк к ним воспитательниц своим громким голосом, — всё шло хорошо, но потом...       Он опять замялся, опустив голову. Дрожь усилилась. Билли, очевидно, остался этим недоволен. Лица его видно не было, но по вздымающимся плечам было заметно, что тот всё сильнее злится. Ещё чуть-чуть, и он затянет драку. — Эм, я могу рассказать! — вызвался мальчик по имени Лютер, на год младше, — Том когда злится, он может, этого.. как объяснить-то? Ну, он смотрит, и тебе резко становится очень страшно. — Это не просто страшно! — вздрогнул и вдруг взъелся на него Мартин, распрямившись в плечах, — это чистый ужас! Ноги подкашиваются и… — Но мы успели ему надавать! — перебил задыхающегося в собственных словах Генри, — пока второй ненормальный не вмешался. — Гарри? — спросил Стивен, отлепляясь от стены, на которую опирался и подходя ближе.       Он наблюдал всю сцену словно из амфитеатра, в котором никогда, впрочем, не был. Вроде тянуло вмешаться, но навлекать на себя гнев Стаббса — себе дороже... Не то чтобы он боялся, но тоже становиться объектом издевательств — последнее, чего он хотел. — Нет, Эрик! — осклабился Генри, закатив карие глаза, — кто ещё-то? Или ты ещё ненормальных знаешь тут?       Стивену не нравилось, к чему всё идёт. Одно дело - месть в случайную встречу, по крайней мере, так это назвал Мартин. Другое - организованное нападение или того хуже - “стрелка”.       Том выглядел, словно работа искусного кукольника или отпрыск какого-нибудь обедневшего древнего рода — Стивен бы не удивился. У него лучшие оценки в классе, да его даже в газете печатали! Он элегантный, будто вообще не отсюда, чужой. Чертовски жуткий. Непонятно, что он может сделать, если почувствует реальную опасность.       Но никто об этом, кроме него, кажется, не думает. Неряшливые, с яркими веснушками и кривыми передними зубами, с шрамами от ветрянки и оспы. Они видят лишь “месть”, если это глупое нечто так вообще можно назвать, за своего. Жестокий мир, готовый их, как дикое бешеное животное, сожрать с потрохами при любой удобной возможности, заставляет их сбиваться в стайки, в которых каждый несёт друг другу защиту.       Защиту относительную, конечно, на самом деле абсолютно бесполезную, но нужную в рамках приюта Вула. Но вот об этом не думает вообще никто. Они находятся в таком нежном возрасте души, когда существует только яркое “сейчас” и неизвестное, безразличное им “потом”. — Стив? — послышался тонкий девичий голос. — Мари? — он резко обернулся.       Её тонкая низенькая фигурка стояла перед лестницей, ведущей к “их” лестничной клетке. Она уже в пижаме — в такой же, какая лежит и у Стива на его полке в общем на две кровати шкафу. Её золотистые беспорядочные кудри торчат, словно треугольное облачко у её головы, и будто подсвечиваются кажущимся таким далёким светом висящей недалеко лампочки.       Она словно сама не своя все эти дни после случая с кроликом. Стив сначала списал это всё на потрясение — всё-таки девочкам с их чувствительной натурой не пристало видеть кровь. Но она не вздрагивала даже когда об этом заходила речь, и реагировала только тогда, когда начинали обсуждать саму кровавую картину, прося прекратить. И всё. Ни слёз, ни дрожи, ни истерик. — Эй! Девчонкам здесь не место, — Билли обернулся, уперев руки в боки. — Мари не просто “девчонка”! — Стив отреагировал мигом, не подумав. — А что, влюбился в неё что-ли? — осклабился Стаббс, нащупав слабую точку, — любовь, свадьба и детки, штанишки обоссут в своей каретке!       Стив почувствовал, как у него начинают гореть щёки и уши под шумный мальчишечий смех. Но почему они смеются? Точнее, Стив знал, почему — как это он может так защищать девчонку. Но они ведь сами воображали себя рыцарями, прознав об Айвенго и короле Артуре, а рыцари защищают прекрасных дам... Тем более, это же Мари.       Мари явно стало неловко. Стоило ему вновь посмотреть на неё, она вся сжалась, и на глазах у неё наверняка выступили слёзы стыда. Только бы она не разочаровалась в нём! Она же наверняка сейчас убежит и не будет разговаривать с ним неделю. — Я... я хочу вам помочь, вообще-то, — тихо вставила она, и её тихий голос, наполненный невиданной для девочки смелостью, будто заглушил шумные смешки. На неё уставились ещё больше пар глаз, и она вздрогнула, — ну, с местью, или о чём вы тут говорили… — И чем? Опишешь нам красоту их лиц или что? — скептически отозвался Эрик, стоявший рядом со Стаббсом. — Я знаю, куда и когда они обычно ходят, — уже строже сказала Мари, оскорблённая, по-видимому, этим комментарием, — могу помочь засаду устроить, не знаю... — Ого! А котелок у тебя варит, — ухмыльнулся Стаббс. “Банда” переглянулась между собой, принимая новую информацию от главаря. Мари, почувствовав смену настроения, тихо спустилась чуть ниже. Каблучки туфель, несуразно смотрящихся с пижамой, тихо стучали по деревянным ступеням, — только откуда ты это знаешь-то? Следила за ними? Понравился кто? — А вот и нет! — Мари, возмущённая, опустила голову, — я, эм... когда Гарри только пришёл, он мне показался вежливым и умным, мне и захотелось с ним подружиться, вот. Он был таким добрым, особенно на фоне этого Риддла, обозвавшим меня дурой! И мне было интересно, почему вместо меня он дружит с ним, вот я и…       Окончание фразы потонуло в тишине. Билли хмыкнул, но ничего не сказал. Послышались шепотки. Стив приблизился к лестнице, инстинктивно пытаясь отгородить её от всех этих злых взглядов. — Да не обижаем мы твою мелкую, — закатил глаза Стаббс, вновь переключая своё внимание на Мари, — выкладывай давай. — О-они часто выходят на задний двор. Вечно там прячутся ото всех, — её голос слегка дрогнул, и она накрутила белокурый локон на палец, — можно подкараулить их там. Я только давно их там не видела. — Дак их же наказали за кролика, вот они и не ходили, — вставил Генри, но весь скукожился под полным злобы взглядом Стаббса. — Я... я могу написать записку Гарри и попросить встретиться, — предложила Мари, глядя более смело, — ну, или пошпионить и сказать, когда они пойдут на улицу. — Давай второе, — махнул рукой Билли.       Вспоминать ей это, кажется, будут до конца жизни. Стив обернулся, пытаясь взглядом выразить поддержку. Получилось плохо.