Brave new world.

«Мораль – это важничанье человека перед природой»

Ф. Ницше

***

11.05.1935 Англия, Лондон, приют Вула.       Гарри казалось, что из тёплого мягкого шёлкового мешка его вытаскивают через холодный океан наружу. Первое, что к нему вернулось — ощущения. Тонкая гладь хлопкового одеяла, плоская подушка под головой и жёсткий матрас. Привычное покалывание холодного промозглого воздуха, хоть и немного застоявшегося.       Вторым были звуки. Скрипы оконных рам и пола, вой ветра за окном и едва слышимые мягкие шаги. Шуршание ткани. Открывание и закрытие дверец шкафа.       Немногим позже он смог разлепить глаза. В них будто песка насыпали. Во рту раскинулась пустыня, и на миг Гарри показалось, что он никогда больше не сможет говорить, что связки у него окончательно мумифицировались. Противное ощущение.       Расплывчатая картина начала собираться воедино, заполняя чёрные пробелы. Гарри смог узнать белый потолок с неизменными трещинами. Сила почти не ощущалась. Он опустил взгляд и нашёл глазами Тома, стоящего к нему в пол-оборота и застёгивающего верхние пуговицы рубашки. В его фигуре не было чего-то необычного, словно Гарри проспал всего одну ночь (а может так и есть?), и у него будто камень с души свалился. — Том? — позвал его Поттер, но не узнал собственного голоса. Хриплый и низкий, как шуршание крупы в руках. Только сейчас Гарри понял, насколько сильно у него высохли губы. Он приподнялся на локтях и сел, поморщившись от того, как затекло тело. — Гарри? — Том неверяще откликнулся и посмотрел на него так, словно тот был центром мироздания. Резко развернувшись, он подлетел к кровати и стиснул до боли его плечи, словно пытался себе доказать, что тот ещё жив. Том Риддл соизволил его сам коснуться? Гарри не спит всё ещё, случаем? После быстро, так, что Гарри едва мог уследить за этим, отстранился и приложил тыльную сторону ладони к его лбу, и так облегчённо выдохнул, что Поттеру оставалось только глупо хлопать глазами. — Воды... дай, — жажда замучила его в сидячем положении будто бы сильнее.       Том молча отстранился, так быстро, словно боялся передумать, и скрылся за дверью.       К разуму медленно, но верно возвращалась трезвость. Гарри у себя в голове уже собрал некоторый список вопросов: сколько он спал и что всё-таки произошло?Объясниться, в конце концов, перед Томом. Ведь он не знал даже, куда Гарри увели... В каком виде он его застал? Какой сегодня вообще день? В первые секунды ему показалось, что он забыл даже месяц и год. Но, точно, сейчас май тысяча девятьсот тридцать пятого. Или уже настал июнь? Всё так или иначе возвращалось к вопросу о том, на сколько он отключился.       Мысли лились привычной неупорядоченной вязью, в которой Гарри разбирался как рыба в воде. Таким странным, но таким приятным казалось снова ощутить этот дискомфорт после бесконечного дрейфования в тёмном и тёплом нигде.       Приятным ещё было снова думать и обзавестись заботами сегодняшнего дня. Успеют ли они ещё на завтрак? Живот будто приклеился к позвоночнику, и Гарри не мог не обратить на это внимание, так как не ел он действительно давно. Впрочем, аппетита не было, однако запихнуть в себя что-нибудь было нужно. Каждая клеточка тела была наполнена тянущей вниз, обратно в бездну, слабостью.       Чириканье воробьёв слышалось из приоткрытого окна. Солнечные лучи уже грели людей с небосвода, несмотря на ощутимую прохладу утра. По видимому, именно она немного разгоняла застоявшийся воздух.       Вернулся Том. Запыхавшийся, с выбившейся из зализанной укладки кудряшкой снизу. В руках — кружка, наполненная водой. Где он её достал тот ещё вопрос, если Гарри прав и завтрак закончился. Но сейчас его интересовала только спасительная влага.       Отдав ему кружку, Том встал подле стола и с каким-то странным вниманием наблюдал за поглощением Гарри воды.       По его подбородку скатилась капля, и он утёр её рукавом знакомого свитера, надетого на его собственный. Гарри всё ещё хотелось пить, но теперь он хотя бы перестал ощущать себя иссохшимся экспонатом гербария, так что можно было и потерпеть. — Эм... Том, сколько я спал? — по обыкновению прямо начал Гарри, отдавая кружку. — Четыре дня, — глухо отозвался тот, словно одно воспоминание причиняло ему боль. — Четыре?! — переспросил в недоумении Гарри, подавшись вперёд, — подожди, но... — У тебя поднялась температура, — перебил его Том, понурив голову. Его голос не выражал никаких эмоций, что уже по сути являлось самым большим их выражением, — не знаю, сколько градусов, но явно высокая. Она держалась все четыре дня, — он сделал паузу, — набегался я с тобой, конечно. За тобой должок, Поттер. — Ты? — сказал Гарри почти восхищённо. — Забудь, — закатил глаза, жестко отчеканил Том.       Он такой нервный, чуть взъерошенный, с залёгшими под глазами тенями. Искренний. Он действительно боялся, что Гарри умрёт, и это поражало его больше всего.       Они замерли на какое-то время в тишине. Глаза Тома блестели далёким океанским штормом, словно тот о чём-то мучительно думал. — Так... мне нужно умыться, — прервал молчание Гарри, выбираясь из тёплой постели и жмурясь от её контраста с прохладным воздухом.       Жизнь от его недолгого отсутствия не остановилась, и пришлось снова возвращаться в её однообразное русло. Они устроились на кровати Тома, он чесал ему, уже умытому и одетому, волосы гребнем мамы. Деревянные зубцы с трудом проходили через влажные от мытья, спутанные вихры. Ощутить себя чистым снова казалось Гарри чем-то распрекрасным, даже несмотря на едва тёплую воду и дешёвое жёсткое мыло.       Том пытался отговорить его, боясь, что тот снова заболеет. Но Гарри был слишком упрям, чтобы так просто его остановить. В своих попытках Риддл, очевидно, не преуспел, и, поняв, что спорить бесполезно, таки сдался.       Гарри подставлялся под уверенные движения рук, а только такие у Тома словно и могли получаться, как большой кот. Волосы у него были, может, и жёсткие, зато густые. Никто ему их никогда не расчёсывал, и стриг он их, вообще-то, тоже сам, но если бы знал, что это так приятно — когда за твоими волосами ухаживает кто-то другой — это было бы одним из его желаний на день рождения.       Еды раздобыть было решено у миссис Бёрнс, ибо завтрак действительно закончился. Дети в такие дни как этот могли весь день проводить на улице. Погода выдалась солнечная и весьма тёплая, потому почти все они, не задумываясь, покинули старое здание, дав возможность Гарри и Тому спокойно пройти к кухне.       Коридор перед глазами немного искажался. Гарри не мог определиться, не чувствует он своих ног или ноги не чувствуют покачивающегося пола. В этот раз Том почему-то схватил его за руку, и сжимал его ладонь так крепко, словно он вот-вот снова упадёт в обморок. Не сказать, что он был далеко от истины — Гарри себя именно так и чувствовал. Это состояние было не ново, после недельной голодовки, случившейся так давно, будто было в прошлой жизни, было нечто похожее. Лёгкая ватность конечностей и вовсе была делом привычным. Но это первый раз, когда Гарри чувствовал себя таким слабым.       Гарри скорее смущала перемена в поведении Тома. Сам факт, что Том коснулся его первым был просто.. странным? Не то слово, но иного Гарри не мог подобрать. При том было ясно видно, что Тому всё ещё неприятны прикосновения.       В то же время, в мире вокруг ничего не изменилось. Лицо Риддла, как всегда было спокойно, слишком хмуро и уверенно для ребёнка. Гарри иногда казалось, что даже с ним Том разыгрывает какую-то роль, как перед учителями в школе. Но каждый раз, когда оно кривилось от злости, искажалось отвращением или раздражением, вспыхивало радостью или возмущением, это ощущение отхлынывало.       И что-то было новое в его маленьких жестах, во взгляде. Новым был даже судорожный облегчённый вздох, когда Гарри проснулся.       Так или иначе, вскоре они оказались у двери кухни. Том, аккуратно нажав на ручку, толкнул её вперёд. В нос тут же пахнул лёгкий запах овсянки. Миссис Бёрнс обернулась на звук, быстро вытерев руки о фартук. — О, явилися, негодники, — как будто пожурила их она, хотя в голосе было только добродушие и удивление, — забыли, не заходили ко мне. Уж думала, тоже замаялись чистить да парить. — Здравствуйте, миссис Бёрнс. Нас наказали, — напустил на лицо вежливую маску Риддл, не отпуская руку Гарри, притворившего за ними дверь, — и Гарри приболел. — Здравствуйте, миссис Бёрнс, — сказал уже Гарри, пытаясь быть вежливым, — да, я болел. — Ну да, камину-то здесь нету, — начала она причитать с самым что ни на есть всезнающим выражением, — раньше-той во всех домах камины стояли с тёплыми угольками, дети и не болели. Не то что нынче с этими бойлерами.. — она тяжко вздохнула. Так, будто действительно переживала за детские жизни. А, может, просто она сама ночами мёрзла в своей каморке, — чегой мне с вами делать-то... Том-то сегодня так резво прибежал ко мне на кухню, и я все думала, чегой-то ему так сильно понадобилось? — задумчиво проговорила женщина, — а это он тебе за водой бегал, да? Ну ладно, ладно, это по нашему, друзьям надо помогать.       Гарри взглянул на Тома, который словно стыдился такого беспокойства о нём. Поттеру бы в пору обидеться на такую реакцию, но на что, если главное тут то, что Том так о нём переживал эти долгие четыре дня? Это точно Риддл или его подменили. — Из-за болезни Гарри пропустил завтрак, — Том сообщил ей с мягкой улыбкой, — можем ли мы взять немного хлеба? — Ой, так нету же ж уже ничего, — всплеснула она руками, между бровей появилась складка, и она недовольно упёрла руки в бока, — на завтрак приходить надо было.       У Тома в глазах заплясали искринки гнева. С этим нужно было что-то делать — повариха Гарри нравилась. Не хватало, чтобы у Тома был повод для мести ей, даже такой ничтожный. Это плохо кончается.       Он поправил очки и прикрыл глаза. Посмотрел сначала, будто пристыженно, мельком вниз, заложив руки за спину и сжав там запястье Тома в ладони, а затем взглянул со всем своим внутренним переживанием на миссис Бёрнс, распахнув глаза посильнее. Всё-таки кое-чему он научился у Тома. Все знают, что вид голодных несчастных сироток вызывает у взрослых сентиментальных дам жалость. Она ощущалась как звук гвоздя, которым водят по стеклу, но если есть крайняя необходимость — можно и потерпеть.       Сначала миссис Бёрнс смотрела сурово и неумолимо, но постепенно её взгляд стал смягчаться. Женщиной она была доброй, простодушной и, естественно, с каждой секундой голодного и такого чистого взгляда таяла. Что сказать, весь вид этого худющего мальчика с огромными в линзах очков зелёными глазами, заставлял её смягчаться. Гарри от такого взгляда захотелось помыться второй раз, но он сдержался и не шелохнулся. — Ой-ё, что мне с вами делать-то, — пробормотала вновь миссис Бёрнс, покачав головой, но затем хитро глянула прищуренными маленькими глазками, — вот что: вы помойте мне посуду, а я, так уж и быть, придумаю чегой-нить.       Она надела заплатанное в нескольких местах коричневое пальто, в котором при желании Гарри с Томом уместились бы оба, и скрылась за дверью в коридор. Том смерил пространство скептичным взглядом. — Ну да, конечно, придумает. Разве что как заставить делать работу, за которую ей платят, за неё, — проворчал он, скрестив руки на груди, — надо осмотреть шкафы, может быть все-таки хлеб где-то с завтрака и завалялся. — Но она вроде хорошая, — возразил Гарри, — и.. — Тц, Гарри, не будь наивным, — раздражённо нахмурился Том, двигая стул к шкафу, — какая ей выгода с того, чтобы нас кормить?       Вопрос риторический. Гарри всё хотел его остановить, но внутри просто грызся сам с собой. Стоял глупо глядя в пол, то поднимая руку, то опуская, пока Том шарился на полках с крупой. С одной стороны, он не хотел красть у милой женщины. И во-вторых, что не менее важно, если их поймают — радио можно будет сказать “прощай”. И репортажам BBC, и даже музыке.       У Дурслей красть было легко потому, что они к нему плохо относились. Как минимум, Гарри внутри себя мог это назвать "небольшой платой за всё". Работа домработницы и груши для битья всё-таки тоже должна оплачиваться.. но миссис Бёрнс такого обращения не заслужила.       Ему хотелось оспорить мнение Тома, сказать что-нибудь в защиту миссис Бёрнс, вот только тот был прав. Ничто не мешало ей соврать, чтобы за неё сделали её же работу, нудную и грубую. Прийти потом и сказать, что она “забыла”, сослаться на возраст и плохую память. Гарри хотелось верить в хороших людей, но часто это слишком дорого обходилось. Проваляться ещё день в голодном обмороке не хотелось сильнее, чем вписываться в свои же принципы. Судя по лёгкому тремору в руках, надо было всё-таки поесть.       Ему ничего не оставалось, кроме как кусая губы прошарить нижние ящики. В основном там была посуда. Большие кастрюли и сковородки, запасные тарелки и набор потрёпанных жизнью стеклянных стаканов. В других была сода, пачки дешёвого чая и макарон, дрожжи, мука и прочее. Большинство и вовсе были пусты и завалены пылью. Его она не смущала, а Том брезгливо отряхивался. — Иди сюда, — позвал его Том с противоположного от крана с водой конца комнаты. В верхнем ящике кухонной тумбы без ножки, которую подпёрли кирпичом, лежал свёрток где-то дюйма четыре. Рядом лежали бумаги, на верхней из них была какая-то таблица, а сверху было быстрым неразборчивым почерком карандашом написано: “питание приюта Вула от..” (далее скрыто другим листом). Скорее всего, это была рабочая тумба миссис Бёрнс со всякими нужными вещами, которые она по какой-то причине хранила здесь, а не у себя в каморке. А может быть там просто не хватало места на все бумаги.       Том развернул свёрток. Там оказался ломоть хлеба и добротная порция картошки, завёрнутые в платок. Кажется, это обед миссис Бёрнс. — Том, — предостерегающим тоном начал Поттер, — она же заметит... — Нас не поймают, успокойся, — скривился Том так, словно Гарри оскорбил его своей неуверенностью, — у меня есть план.       Волна негодования прошлась у Гарри под кожей, немного взбодрив его. Брови сами собою насупились. Том уже второй раз говорил про “план”, и в прошлый раз это закончилось трупом кролика. И мнения Гарри какого-то чёрта вновь не спросили. Впрочем, что Том собирается сделать в этот раз догадаться было легко. — Внушишь ей, что нас здесь не было? — повернул Гарри голову набок. — Именно, — вздёрнул подбородок Риддл. Гарри всё ещё хмурил брови в недоверии. Он умел врать, конечно, и делал это весьма и весьма хорошо. И красть, вообще-то, тоже, иначе бы точно однажды помер у Дурслей от голода. Но он всегда крал что-то совсем незначительное — никто ведь не будет сравнивать размер оставшейся буханки хлеба или количество кусочков мяса в кастрюле, или глотки молока; а сейчас это была кража совершенно иного рода, ведь на них уже заранее есть компромат. В конце концов, а если вдруг у Тома в этот раз не получится.. внушение? Что это вообще было? Гарри ли не знать, насколько иногда туго поддаётся сила. От возможных последствий он поёжился — точно высекут, ещё и на горохе заставят, наверное, стоять. А он, как ему казалось, сейчас не ходит, а плавает среди шатающих его волн. — Но тарелки всё равно придётся мыть, — вздохнул он, направившись к умывальникам. Том, что удивительно, без пререканий пошёл следом.       Холодная вода обожгла руки. На миг Гарри почудилось, что он снова тонет, что вода снова заливается ему в горло, но процесс слишком быстро затянул, чтобы он погрузился в недавние воспоминания. Мытьё посуды — то, чем он занимался годами. Он уже давно научился отдавать весь процесс во власть своим мелким рукам, испещрённым тонкими белёсыми шрамами от неумелых попыток научиться пользоваться кухонным ножом.       Или он, по крайней мере, так думал. Гарри упорно приказывал рукам перестать дрожать то от холода, то от недавних событий, то ли от всего сразу. Он закусил губу, и выглядел со стороны так, будто просто очень усердно моет тарелки.       Том косился на него, но ничего не говорил. Почему не говорил — вопрос тот ещё. Гарри пока не решался лезть в дебри риддловского разума. Том был очень умён, если не гениален, но слеп в плане чувств до крайности. Стоит проявить к нему доброту — Том тушуется и в его глазах разгорается огромная волна подозрительности и даже обиды на то, что кто-то позволил проявить что-то хорошее в его сторону.       Тому, если так посмотреть, и не нужен был никто — он выглядел даже довольным своим одиночеством и раздражённым присутствием Гарри. Особенно учитывая, что они всегда или молчали, или спорили.       Тому не нужны были разговоры ни о чём и добрые слова. Ему нравились книги, новые знания и рассуждения о силе. Он жадно пожирал глазами черты лица Гарри, когда он рассказывал о ней, словно мог её увидеть таким образом.       Сода растворялась под руками, отмывая ошмётки овсяных хлопьев с белых керамических бортиков тарелок. Всё было бы нормально, не будь этой жуткой слабости. Его словно всего выжали досуха, а потом заставили ходить. Гарри невольно косился на лежащие на столе картошку и хлеб.       Из щели открытой двери на улицу доносились отголоски проезжающих так редко машин, разгоняемые майским ветром. Должно бы пахнуть цветами, но запах пыли и копоти пропитал весь промышленный район. Гарри ежился, ссутуливая плечи и пытаясь укрыться в неизменном коричневом пиджаке. — Гарри, — Том вытер ещё одну тарелку полотенцем, отставив в стопку, — либо садись, либо перестань. Я не собираюсь ловить тебя после ещё одного обморока. — Чего? — Ты стоишь с одной тарелкой в руке уже пять минут.       Гарри только сейчас заметил это. Он глупо моргнул пару раз. В руках действительно была недомытая тарелка... По ней стекала вода и кое-где на бортиках всё ещё была разваренная овсянка. Справедливости ради, рядом и с ним красовалась стопка чистых. — Задумался, подумаешь, — буркнул Гарри, возвращаясь к мытью тарелки, — просто эта вода напоминает мне... подвал.       Последние слова получились так сдавленно, что ему захотелось влепить себе пощёчину. Это, в конце концов, не первый и не последний раз, когда от него пытаются избавиться. Пора привыкать, это всё мелочи. Не навсегда же это, в конце концов. — Но сила тебя защитила, — возразил Том, — и в следующий раз тоже защитит. Она явно не даст нам умереть просто так.       Нам? — А... ты откуда знаешь? — к Гарри подкралось нехорошее предчувствие. — Эти идиоты и из меня полтора года назад пытались “изгнать демона”, — лицо Тома наполнилось презрением, — так что я знаю, о чём ты думаешь.       Первый кусочек прошлого Тома показался Гарри помутнением рассудка, настолько неожиданным он был. Как гром среди ясного неба. Том, как дикая кошка, шипел на любую руку к нему подставленную, но в один момент сам подходил и тёрся об окровавленные пальцы. — Сила защищает нас только в опасных ситуациях, я давно заметил, — Том продолжил задумчиво тереть тарелку, — но что тогда считается опасностью? Какие у неё границы? И...       Гарри перестал вслушиваться. Как Том мог быть таким... холодным? В хорошем смысле этого слова. Говорить спокойно, анализировать происходящее даже тогда, когда страшно и вода затекает в лёгкие. Вспоминать об этом с таким видом, словно это было так давно, что уже не больно. Но эмоции стреляли Тому в виски. Каким бы холодным он ни пытался показаться — он был исполнен в большей своей части даже не страхом, а гневом, всепоглощающим гневом на окружающих, который заменял ему страх. Гарри мог его понять, в нём самом он пульсировал, но он никогда бы, наверное, не смог также.       И это подталкивало другой вопрос: неужели никто никогда этого не видел, не хотел видеть? Как можно на замечать это чудо у себя под носом? В конце концов, Том — человек. Такой же как Гарри, как все остальные дети, как и нянечки, и даже миссис Коул, хотя сравнения с последней Том никогда бы ему не простил. Сложный, наглый высокомерный.. но он же явно не один такой. Один Билли чего стоит..       В этом мире никто не думает о том, как больно другим — Гарри всегда это удивляло. Люди не казались ему глупыми или скучными, он находил их даже интересными, иначе стали бы о них писать книги? Но они были такими слепыми к чужим проблемам, к чужим жизням, даже к чужим душам. Религия говорит о помощи друг другу, Гарри точно помнит, что в Библии было что-то такое, но никто — ни соседи, ни учителя в школе — никогда не спрашивали, почему у него переломанные очки и фингал под глазом. Или почему он худой как спичка и почему падал в обмороки время от времени. Никто не хочет разобраться, почему кто-то поступает так, а не иначе.       Том выглядел задумчивой мраморной статуей. Его глаза совсем потемнели и стали чёрные-чёрные. Две бездны, две марианские впадины. Ему было больно, но он эту боль превращал в гнев, и держался за него, словно король за корону. И не то чтобы это было самообманом, у него все эмоции в конечном итоге превращались в гнев на всех, кроме самого себя.       Поддерживать Тома было трудно. Хотя бы потому, что поддержку он явно не примет, а если и не ощетинится на неё сразу, то спустя день делал вид, что ничего не было. Слова в случае Тома бесполезны — это Гарри понял почти сразу. Телесный контакт здесь тоже ни к чему. Обычный физический контакт. Заиграла новая песня, и к Гарри, её узнавшему, пришло озарение. А почему бы и нет? В крайнем случае он получит по голове подзатыльник, но это того стоит — Том от такого явно развеется. — Пойдём танцевать? — спросил Гарри, потянув Тома за руку. — Что?       Но возмутиться тому, что его перебили, он не успел. Гарри увёл Тома в неумелый танец. Естественно, никто из них не умел танцевать — это дело благородных особ, а не каких-то там сироток, но ему было всё равно. Ему хватило подсмотренного когда-то давно вальса дяди Вернона и тёти Петуньи, о чём-то большем он и не думал.       Одной рукой взяв Тома за плечо, а другую, вытянув, сжав в своей ладони чужую, Гарри кружился под весёлые переливы оркестра. Том только и успевал тихо вскрикивать время от времени, путаться в ногах, своих и чужих, порываться всё что-то сказать, но не успевал. Да и дыхание быстро сбивалось.       А Гарри смеялся. В музыке, которую Гарри нередко слышал из радио на кухне тёти, всегда было что-то волшебное. Она всегда звучала для него как-то особенно красиво, и ему нравилось представлять, как бы выглядела сила, если бы могла кружиться по комнате в танце. Музыка здесь такое редкое явление, так почему нет?       Настроение Гарри быстро переменилось. Танцевать с кем-то было так весело, что ему даже захотелось попасть на настоящий танцевальный вечер. Чтобы и люди в красивой одежде, и настоящий граммофон, и изысканная еда, и шампанское, и, собственно, танцы... он плохо знал, как выглядит всё это, но мог представить.       Стучали каблуки его грубых туфель. Том с недовольством кривил лицо от резких поворотов, но, впрочем, тоже продолжал пытаться танцевать с Гарри. Скорее всего, потому что боялся шибануться обо что-то, если начнёт вырваться. Вообще, если Том действительно не захочет что-то делать, он и не сделает. Вырвется, обругает, оставит затрещину и в гордом одиночестве уйдёт. Сейчас он этого не делал, так что можно было не беспокоиться.       В песне пошли нежные нотки, и Гарри замедлился, тяжело дыша, после чего снова начал носиться по кухне.       Дыхание сбивалось, комната кружилась перед глазами, а в аккомпанемент скрипела дверь. Рука Тома была очень уж холодной, как и всегда, словно тот стоял на морозе. Его лицо расслабилось, исчезла былая напряжённость. Заместо ей пришло какое-то неясное выражение, словно слившееся из нескольких в одно. Там было и какое-то снисходительное восхищение, и раздражение, и веселье, и непонимание... всё подряд и ничего конкретного.       Мир перед глазами вертелся так и этак, кружился вместе с ним. Почему-то у Гарри руки сделались холодными, и он явственнее почувствовал ком в горле, но не прекратил танца. От его щёк отхлынула краска. Ноги начали путаться сами по себе, он перестал ощущать под ними пол. Гарри словно парил где-то, движимый лихорадочно стучащим сердцем.       Чёрная пелена подкралась как-то совершенно незаметно. Музыка всё ещё играла свои последние ноты в ушах, словно отражаясь от десятка поверхностей. Онемели руки. Слабостью пробило тело, и он погрузился в темноту. Дышать тяжело.

***

      Том не сразу понял, что случилось. Со всеми глупостями Гарри он вечно терял концентрацию. Вот Гарри тащит его по кухне, пытаясь как-то нелепо изобразить вальс под весёлую музыку, непонятно с чего взяв, что это полезнее обсуждения силы и новых теорий, а вот этот идиот валится назад.       На угол деревянного стола. Это будет самая нелепая смерть из всех, особенно учитывая, что Гарри совсем недавно как раз чуть не умер. И если вот сейчас этот идиот действительно умрёт — Том найдёт способ его воскресить и убьёт снова за потраченное впустую на него время.       Гарри был его шансом. Шансом познать Силу, приручить её. Он был ступенькой на его пути к величию, важной ступенькой. По крайней мере, пока что.       Но он не успевал. Гарри завалился, когда шагал назад, и весьма далеко. Том бы успел, заметь он это раньше. Но уже слишком поздно. Он не успеет...       Меньше всего на свете он хотел бы быть похожим на рыдающих по другу детишек, который умер от воспаления лёгких или которого забрали в приёмную семью. Сам факт, что Том расстроится из-за чьей-то смерти был для него подобен унижению, это делало его слабым. Этим бы могли воспользоваться, будь миссис Коул хоть чуть умнее овцы, напичканной джином.       Сердце пропустило удар, и между рёбер у Тома закололо. Бессознательное тело Гарри, валящееся на злополучный угол, сменило траекторию падения и буквально прилетело Тому в руки. Он пошатнулся назад, рефлекторно прижав начавшего валиться уже на него Гарри. — “Каролина ранним утром” радует нас в исполнении Паула Уайтмена и его оркестра вот уже как двенадцать лет... — в звенящей тишине сообщил диктор в короткой вставке, будто издеваясь.       Тепло тела в руках Тома сейчас не имело для него никакого значения. Синие глаза загорелись лихорадочным синим блеском. Губы сами собою расползлись в тонкой торжествующей улыбке. Если бы его увидели со стороны, то явно бы испугались — на его детском, невинном и кукольном личике она действительно смотрелась пугающе. Даже в утренних лучах и такой спокойной обстановке субботнего утра.       Том дотащил его до стула и усадил. В голове Риддла роились мысли о новых возможностях. Он впервые притянул что-то настолько тяжёлое! Раньше он не мог ничего тяжелее ручки поднять, а тут... только вот почему только сейчас? Он и раньше пугался за книги, или за кружку, из которой вода могла разлиться на пол... о причинах нужно будет обязательно подумать.       Он начал шлёпать Гарри по щекам. Обычно это помогало после обмороков. Тот поначалу не реагировал, но в какой-то момент его ресницы задрожали, губы приоткрылись, и он начал приходить в сознание. — Ты идиот, Гарри, — слишком довольно в этой ситуации покачал головой Том. Только пришедший в себя Гарри, кажется, слов его не понял и медленно моргнул.       Он снова налил Гарри воды и буквально насильно влил её в него, чтобы не тратить время на его приход в себя. Что ж, шоковая терапия всегда работала на ура. — Ты когда-нибудь научишься думать головой? — Том снова скрестил руки на груди. Ставшее привычным раздражение возвращалось осадком, который, впрочем, не мог перебить внутреннее ликование, — ешь.       Он придвинул к нему развёрнутый кулёк с обедом поварихи. Тóму надоело вечно ловить его. Да и для него этот обед и добывался.       С превеликим неудовольствием Риддлу пришлось вернуться к мытью посуды. Гарри едва стоял на ногах, он чисто физически не мог мыть посуду. Раздражающе, но терпимо. Внутри себя Том делил людей на “полезных” и “бесполезных”, и Гарри относился к первой группе хотя бы из-за своей Особенности. И он вызывал в Томе что-то. Том видел в нём опасность для себя, но он в то же время развивал его способности намного быстрее, чем его единоличные тренировки. Всё, что способствовало развитию его способностей, было выше всех неудобств.       Гарри не притронулся к еде. Том сердито посмотрел на него, на что получил ярко-зелёный взгляд., полный упрямства. “...меня стошнит...”, — послышалось в голове Тома. Он услышал чужие мысли, снова. Такое уже случалось раньше. Он слышал лишь обрывок, как и в прошлые разы, но и по нему было понятно, о чём речь. Он отвернулся, перекладывая тарелку из одной стопки в другую. Смотреть не хотелось на это бледное чудище.       Гарри долго смотрел на его лицо, словно что-то пытался там высмотреть, но пару раз моргнув, прикрыл глаза.       В коридоре послышались шаги. Гарри дёрнулся, быстро сгребая в платок и бумагу обед. Том, расправив плечи, встал напротив двери. Робкий взгляд Гарри колол ему висок.       Осевшая немного дверь отворилась с тихим скрипом. Миссис Бёрнс, неповоротливая и раскрасневшаяся, явилась, держа в руках сумку. Не удивительно, в самом деле — ближайший рынок находился примерно на окраине Ист-Энда, ближе к благополучным районам. Возможно, женщина могла и не воспользоваться автобусом, а идти туда на своих двоих. Учитывая её возможную зарплату, не мудрено.       Том сразу направил всё своё внимание в её запавшие глаза-бусинки. Только сейчас он почувствовал лёгкий запах дешёвого бренди. Похожий вечно исходил от миссис Коул. И только сейчас он понял, что Гарри всё ещё здесь. — Бегом, — резко мотнул головой Том в сторону двери. Гарри ураганом вскочил и, протиснувшись между поварихой и дверью, выбежал. — Что...       Том снова посмотрел ей в глаза. Миссис Бёрнс застыла как вкопанная, выронив из рук сумку. Зрачки у неё расширились, что означало — нужно срочно действовать. В голове заклубилась привычная дымка ноющей боли и пустоты. — Вы увидели здесь Эрика Рассела, укравшего ваш обед, — вкрадчиво проговорил Том, — меня и Гарри здесь не было, мы помыли посуду и ушли, не дождавшись вас.       Пока женщина еще была в трансе, Том скрылся следом за Гарри. В комнате остались только ветер, заунывная песнь радио и растерянная миссис Бёрнс. — Том! — Гарри шикнул на него, перехватив под локоть за углом и утащив в какой-то тёмный закуток, — Том, ты же сказал, что внушишь ей, что нас здесь не было. — Я это и сделал, — он резко вырвал локоть из чужих ладоней. — Ты подставил Эрика, — Гарри не унимался, — его же точно видели на прогулке! Они же не настолько тупые, сопоставят два и два. — Что б ты знал, Эрик сегодня “приболел”, — осклабился Том, — он работает на стройке, вчера там с рабочими напился. Теперь лежит и страдает от похмелья. — А.. ох. Сказал бы раньше, — Гарри потупил взгляд. — Ты бы начал тратить моё время на рассуждения о морали, — закатил Том глаза, — пошли.

***

      Картошка оказалась солёной. Гарри так давно не ел соли, что забыл, что она вообще существует. В приютской еде её не водилось. Том жевал её без такого же удовольствия, но явно без отвращения. По обыкновению, еду они делили пополам.       Обычно кто-то из них отвлекал повариху или прочих нежелательных свидетелей от кухни, в то время как другой крал что придётся — хлеб, если повезёт — мелкие сморщенные апельсины и кислые яблоки. Гарри подозревал, что только поэтому Том соглашался делить с ним украденное.       Воровство Гарри не считал чем-то хорошим, но вот приемлемым и обыденным — да. Только богатые или хотя бы не нуждающиеся вроде учителей в школе и детей из полных семей с нормальным или хотя бы приемлемым достатком могут так страстно рассуждать о том, что воровать плохо. Поттер из раза в раз приходил к выводу, что те просто не знают, что это такое — настоящий голод. Когда трясутся руки, и тебе кажется, что желудок выел сам себя. — Подставлять Эрика было не обязательно, — продолжал Гарри гнуть свою линию. — Этот идиот заслужил, — огрызнулся Том, после чего состроил на лице очень правдоподобный праведный гнев, — ты думаешь он, бьющий калек, заслуживает сострадания? — Не пытайся меня обмануть, Том, — вздохнул Гарри, покачав головой, всё ещё бледный как полотно, — я же знаю, что и на калек, и на сострадание тебе наплевать.       Теперь была очень Тома глупо хлопать глазами от удивления. У него даже рот слегка приоткрылся на этом моменте, но он быстро его захлопнул. И выглядел он в этот момент настолько непривычно забавно, что Гарри захотелось рассмеяться.       Уверенность Тома в том, что Гарри ничего не понимает, ужасно забавляла Гарри моментами. Точнее, реакция Тома, когда Гарри показывал, что отнюдь не слеп. Он действительно был добр и старался помогать тем, кто нуждается в помощи. К тому же, в отличие от Тома, у него были моральные принципы, которыми Риддл так любил его иногда попрекать, называя их несусветной глупостью. Но Гарри просто чётко знал, что убивать — это плохо, что нельзя обижать слабых, потому что это тупо и низко, что девочкам нужно помогать и играться с чужими чувствами нельзя. Лгать, вообще-то, тоже плохо, как и воровать, но... Гарри бы и не воровал, если бы мог себе это позволить.       Гарри бы не выжил у Дурслей, не будь он хоть сколько-то проницателен, хитёр и чуток. По шагам он мог определить, насколько раздражён дядя Вернон после работы с документами, в каком настроении со встречи с подругами вернулась тётя Петунья и насколько вымотался Дадли после школы.       Ещё Том иногда забывал, что Гарри видит силу. Или не мог представить, что конкретно он видит. Но это, впрочем, немудрено — описать её ужасно сложно. Она вроде бы и есть, а вроде бы и нет. Как морок, эфемерные нити, словно блеск стекла на солнце. Даже при слабых эмоциях по силе разносились колебания. Но очень часто даже на неё смотреть не имело смысла — всё было в глазах, изгибе губ и движениях рук. — В любом случае, так работает жизнь, — быстро пришёл в себя Том, продолжив спорить, — все подставляют и подчиняют слабых, сильные друг с другом сотрудничают — естественный отбор. — Это жестоко. Люди ведь не животные, — возразил Гарри, — именно потому, что у нас есть мораль.       Он откусил хлеба. Оказался свежий, но пресный. — Вообще-то, отделяет нас от животных интеллект, которым большинство и не пользуется, — скривился Том, будто они рассуждали о тараканах, — а не такая хрупкая вещь, как мораль. — Но если бы не было морали, люди просто поубивали бы друг друга, — только после того, как Гарри сказал это, он понял, как это звучит. По позвоночнику у него пробежала дрожь, и он прикрыл рот рукой, словно это могло как-то помочь. — Тогда большинство людей тем более хуже животных, они хотя бы не лицемерят. Сильным мораль не нужна, им не нужны оправдания, а ещё они итак не будут убивать всех подряд — это невыгодно, — Том криво усмехнулся, предчувствуя победу в споре, — вся эта мораль — обычное лицемерие, попытка оправдаться, вот и всё. У нас есть сила — следовательно, мораль нам не нужна, мы лучше них. Хоть это ты понимаешь, я надеюсь?       Гарри словно ударили под дых. И как только Том умудрялся вывернуть все его слова в свою пользу?       На это Гарри ничего так и не ответил.

***

— Да это не я! — голос Эрика, так и не сломавшийся к его четырнадцати годам, звонко отскакивал от стен холла. На его выволочку пришли посмотреть почти все дети. — Перестань врать, мелкий негодяй! — миссис Коул держала его за покрасневшее ухо.       Эти дети думают, что они умнее неё — миссис Аделин Джулии Коул, в девичестве Джонсон! Она прожила почти целую жизнь, застала переход от прекрасных платьев викторианской эпохи, которые перешивала в новые её матушка, в эти безвкусные мешки двадцатых, которые та презирала и нарочито игнорировала, прививая то же своей дочери. Конечно, теперь Аделин немного поменяла своё мнение, и могла допустить ношение юбки выше пола и пиджака без тугого корсета.       Этот идиот, Джонатан Коул, умер уже как десятилетие назад, и оставил ей в наследство этот приют, бедный, разваливающийся, но хотя бы нравственно праведный. Она искренне пыталась и здесь привить всем детям принципы истинных христиан, но эти неблагодарные... из раза в раз они выводили её из себя.       Первые пару-тройку лет всё шло неплохо. У неё даже водились кое-какие деньги, она могла обеспечить себя, несмотря на упрёки матери и настояния отца вернуться в родной дом. Вскоре их сразила корь, а затем грянул кризис. Финансирование всё уменьшалось и уменьшалось. Тучи сгущались над Соединённым Королевством.       В попытках заплатить налог и сохранить приют открытым, единственное, о чём она могла теперь думать — это сколько часов осталось до того, как у неё в руках окажется спасительная бутылка джина, позволяющая не думать об этом. — Но это правда не я! Богом клянусь! — не унимался Эрик. От этого в миссис Коул разгорелась волна жгучей ярости. — Не смей упоминать имя Божье в ложных речах! — ладонь со свистом прилетела на чужую щёку. Эрик повалился наземь. В его глазах сверкала чистейшая ярость, и он приложил руку к щеке, испещрённой шрамами от ветрянки.       А что ей еще думать, если в десятом часу, когда она уже собиралась открыть первую за сегодня бутылку, к ней прибегает рассерженная миссис Бёрнс и утверждает, что Эрик, “этот долговязый рыжий мальчишка” умыкнул её обед у неё же из под носа. Да тут прямые доказательства имеются! Ещё и куда-то дел платок её покойного мужа, гад.       И этот мелкий, мерзкий... да, миссис Коул не любила непослушных шумных детей. Она любила воспитанников церковных семинарий, и в такую же пыталась превратить приют Вула, но провалилась.       Воспитанники сплотились кольцом вокруг Эрика и миссис Коул, ожидая хлеба и зрелищ. Старшие притаились, привыкшие к таким трагедиям слишком сильно. В свете единственной лампочки, висящей под потолком, они выглядели словно в театральной постановке. Излишне драматично для случая, которых были десятки, если не сотни. Всему виной плохое освещение — электричество в приют провели не так давно, и было оно только в нежилых комнатах и кабинете директрисы. — Час на горохе в молитвеннике и десять ударов плетью за враньё, — строго проговорила миссис Коул. В ответ, до этого опущенная голова Эрика поднялась, и в серых глаза закипел животный гнев.       В дверном проёме, залитом тенью — до ближайшей коридорной лампочки было футов шесть, не меньше — показались две мальчишечьи фигуры. Миссис Коул могла узнать их даже в тени. Еретики, так про себя она их именовала.       Риддл смотрел с гробовым безразличием своими чернющими глазами, так хорошо выделявшимися на бледной коже. Точно Люцифер во плоти. Глаза другого были обманчиво большими и яркими, и смотрели они с какой-то жалостью. Миссис Коул было неловко смотреть ему в ответ. — Что столпились? Марш на обед! И вы двое... да, тоже, вперёд, — указала на них миссис Коул.       А сейчас её ждёт джин...