Brave new world.

Crack baby you don't know what you want,

But you know that you're needing it

And you know that you need it bad.

Mitski — crack baby

***

10.05.1935 Англия, Лондон, приют Вула       В комнате было неестественно тихо, словно Том снова жил здесь один. Единственное, что доказывало обратное — лежащее на соседней кровати бессознательное тело. К своему концу подходил уже четвёртый день, а Гарри так и не очнулся.       Отсветы пламени керосинки небрежно лизали совсем запавшие, бледные до белизны щёки, отражаясь маленькими всполохами на ресницах. Волосы у него стали совсем сальными и грязными, но Том не сможет дотащить его до душевой и обратно. А ещё вода холодная. А ещё.. он просто не хочет, очевидно.       В первый день температура так и не спала, но Том всё ещё был спокоен. Ведь, может быть, у них просто разные организмы, по-разному справляются. В школе без Гарри за партой было пусто. Том ранее не задумывался, насколько плотно Гарри вошёл в его жизнь, но теперь его отсутствие начало ощущаться так остро, как отсутствие книг, как если бы Тому, например, запретили их читать.       На второй день температура мало того, что не понизилась — она поднялась, да так, что он смог определить это без градусника. Лоб Гарри просто горел, хотя Том уже надел на него ещё и свой свитер. Он прочёл когда-то в книжке о первой помощи, что при температуре нужно поступать именно так. Том даже заново ее перечитал. Миссис Рендольс даже обеспокоилась, спросила, с чего вдруг. Том, сумев выдавить из себя привычную вежливую улыбку, сказал, что хочет просто "освежить память". Поверили ему или нет — вопрос открытый.       Ему впервые не хотелось идти в школу. Мозг усиленно пытался придумать хоть какой-нибудь выход, но логическая цепочка отказывалась складываться, словно он решал пример не имеющий решения. Гарри всё ещё был неподвижен, и Том не хотел его даже поить. Любое неправильное действие с его стороны может его убить.. наверное.       Затем его настигла знакомая паника, возникавшая когда Том не мог решить всё и сразу: когда книгу из приютской библиотеки мальчишки кинули в лужу, когда он лежал на влажном ледяном полу подвала, и когда горох в первые разы впивался в колени, будто в них врастая, - чувствовал себя похожим образом. Сейчас он тоже не мог ничего сделать и слишком чётко это осознавал.       В четверг всё повторилось, и Том бы подумал, что он умер и попал в ад с постоянно повторяющейся агонией, если бы верил в него. Температура держалась стабильно высокая. К ним никто так и не зашёл. Нянечки, конечно, вряд ли сделали бы лучше, просто потому что не захотели бы помогать кому-то вроде них, но бездействие и будто застывший в своей рутине мир угнетали его даже больше.       Он дошёл до того, что попытался, как Гарри, воспользоваться силой и вылечить его. Но как это сделать, если ты сам не знаешь правильных действий, а единственный, кто знает, сейчас валяется уже как третий день? Том пробовал так и сяк, пытался хотя бы представить силу в собственной голове, то, как она выглядит и придумать какое-то плетение. Он мог этим и вовсе навредить, но об этом Том как-то не подумал.       Это было бесполезно. Сила чувствовалась, чему он был несказанно рад, а то после прошлого раза червячок сомнения поселился в нём и он запереживал ещё и о том, что сила не вернётся уже никогда. Но всё без толку — он не может сделать того, чего не знает. На него в этот момент напала волна гнева на самого себя, позволившая ненадолго отвлечься от всего того спектра проблем, что он переживал в эти ужасные дни.       Том всё-таки пошёл в школу, простояв на пороге их комнаты десять минут к ряду, которые незаметно перетекли в двадцать. Пришёл он только ко второму уроку.       Учителя всё удивлялись, что Том, такой “прилежный умный мальчик”, перестал исправно ходить на занятия. Под его глазами появились непривлекательные тёмные круги, немного портящие его кукольную внешность. Он только по обыкновению хлопал глазами на такие слова. На вопросы о Гарри он всеми силами старался не скривиться и отвечал всё таким же вежливым тоном, что тот приболел. Хотя он, вообще-то, и не лгал.       Очевидно, что Гарри действительно заболел, но Том не знал чем именно — чем-то вроде лихорадки или простуды, наверное. Но это только усложняло дело. В приюте почти не было лекарств. Была странная баночка с красной этикеткой и надписью “Лауданум”, которую Том однажды видел в шкафчике в комнате воспитательниц, когда ему ещё года четыре назад обрабатывали разодранную коленку. Ещё там были марлевые повязки и спирт, но на этом всё.       Даже если что-то из этого могло как-то помочь Гарри, то на них лекарства тратить не будут. На “дьявольских отродий” никто не хочет тратить. Дети здесь ведь умирали не так уж редко — от цинги или подхваченного во время зимней прогулки воспаления лёгких.       Справедливости ради, детей здесь вообще-то лечили. И Том не знал, было ли дело в том, что при большой смертности приют закроют, или в том, что при большем количестве детей могли увеличить сумму пожертвований, но вряд ли это делали из искреннего желания, по крайней мере, он так считал.       Само ощущение, даже намёк на то, что их с Гарри смерть никого не озаботит, приводила Тома в бешенство. Это было так несправедливо, было так жалко, словно они такие же, как остальные приютские посредственности, что ему хотелось выцарапать миссис Коул и всем живым в этом здании вместе взятым глаза, лишь бы они перестали видеть их такими.       Они были беспризорниками, детьми без будущего и которых лучше бы в живых не оставляли. Здесь, в хладном каменном здании, старом и обветшалом, проживали неожиданные последствия мужских и женских измен, круглые и не совсем сироты, дети бедняков, которым не на что было их кормить. Те, к кому общество относилось не лучше, чем к мусору.       Том и сам считал, что все нынешние обитатели заслуживали такого презрения, но не столько из-за происхождения, сколько из-за своей непреодолимой тупости. В этих детях не было ничего выдающегося — отсутствие должного обеспечения вынуждало их гнаться за лёгкими деньгами. Она гнула их слабую волю так и этак, ведя их по давно предсказанному им пути.       Но они с Гарри — нет. Они (какое противное слово, но Том не может подобрать иного) особенные.       Они не должны были оказаться здесь, просто не должны были. Не должно было происходить этого всего. Томас Марволо Риддл должен был жить со своим отцом в огромном доме и готовиться к наследованию какого-нибудь престола, а Гарольд Поттер должен был расти в полной и богатой семье, чтобы однажды они встретились вновь и превзошли всех, открыв новые горизонты с помощью своих способностей. Вошли в историю человечества.       Но они гнили здесь, словно были ничем не лучше всех остальных, хотя это, очевидно, было не так. Это была не неприглядная сторона жизни, это была вся их жизнь. Сила, которую Том в тайне ото всех, даже от Гарри, и только про себя именовал магией, была лишь слабой лучиной надежды, которую нужно было заставить вспыхнуть заревом.       И самым ужасным было то, что за Гарри он беспокоился. Смачивал носовой платок в холодной воде и клал на чужой лоб, чтобы хоть как-то тот остудить. Все его мысли в конечном итоге возвращались к Гарри. И это было просто.. он же не как остальные дети, привязывающиеся к тем, о ком через пару месяцев новым друзьям будут говорить самые ужасные вещи. У него просто не может быть подобных слабостей, он не..       Ночами он не мог спать. Ночи будто отказывались становиться теплее или его морозило — не суть важно. Тишину комнаты постоянно разбавляло отрывистое дыхание Гарри, раздававшееся будто на весь приют и звенящее в ушах.       Том скручивался калачиком, пытаясь согреться. Сон не шёл от слова совсем уже на второй день. Тревожные мысли поедали его, не давая нормально дышать. Его мир словно погряз в них, их странные отблески виднелись в каждом нервном движении его рук, в вечно мрачном взгляде.       Дети шептались вокруг него, с двойной скоростью шарахаясь от его злого взгляда. Он слышал, как они переговаривались о том, а не убил ли Том Гарри, или, скажем, не одумался ли тот и не сбежал, пока была возможность? Но стоило Тому посмотреть на них в упор — и они тут же замолкали. Ничтожества.       Особенно в сплетнях преуспела дурочка Дороти — невысокая девочка восьми лет с русыми косичками и карими, немного узкими глазами. Она вечно появлялась в разных компаниях и что-то резво вырассказывала, сопровождая это всё активной жестикуляцией. Зато за чужие спины, стоило Тому сурово глянуть, она пряталась первой.       Та самая девочка из коридора, Мари, чьё имя он невольно узнал из шепотков, не смотрела на него. Она хмуро пялилась в тарелку в столовой и не попадалась ему на глаза в школе — девочки и мальчики учились раздельно, в разных частях здания школы. Не то чтобы Тома волновало её мнение, он позабыл о ней также быстро, как и вспомнил.       Чтобы создать для себя иллюзию хоть какой-то деятельности, он садился с учебниками за четвёртые-пятые классы, на которых обучение заканчивалось. Когда Том осуждал старших за их невежество, он лукавил, не желая признаваться даже себе, что среднее образование получить не сможет даже он сам, а старшие просто не захотели тратить время на что-то такое, если можно сразу пойти зарабатывать деньги.       В их школе дети учились с семи до одиннадцати лет, ведь это было единственным бесплатным образованием как таковым. Средняя школа стоила денег, которых ни у кого из них не было. Однако, спасибо миссис Рендольс, в её библиотеке находились учебники и для среднего школьного образования. Их было совсем немного: два учебника по арифметике и один по истории. Но популярностью у детей, предпочитавших или не читать вовсе, или читать исключительно художественную литературу, они не пользовались, поэтому достать их не было проблемой. А миссис Рендольс после того случая с книгами всё продолжала их Тому выдавать, за что тот чувствовал невероятный прилив гордости.       Примеры, не всегда даже понятные, успокаивали. Он решал их один за другим, пытаясь разобраться в дробях. Это было его стезёй, знакомой, протоптанной и оттого позволяющей чувствовать себя в относительной уверенности хотя бы на непродолжительное время.       Он начал ошибаться в математике, он почти засыпал лицом в тарелке с кашей. Глаза буквально слипались и на вторую ночь сон его сморил. Он так и уснул — в приютской форме и с раскрытой книжкой рядом, прижав к себе колени. Утром волосы опять вились своими глупыми волнами и чувствовал он себя весьма паршиво. На третью ночь он снова не уснул.       Медленно подкрадывалась четвёртая ночь. Сумерки подходили близко низкими облаками, сизо-голубым светом и полумраком. Одиноко на столе лежала книга Гарри, к которой Том так и не притронулся.       Сейчас он маялся. Маялся и не мог успокоить собственную душу. Ходил из угла в угол, прибирая и так чистую комнату. Поправлял едва заметные складочки на своём одеяле, перекладывал вещи в шкафу, а потом обратно, иначе составлял стопку своих трёх книг — делал что угодно, лишь бы занять руки.       Почему-то только сейчас у него в голове сформировалась мысль, что Гарри может умереть. Что, возможно, он уже умер. Горячий лоб доказывал противоположное, но мерзкий голосок на задворках сознания шептал, что тот уже может быть мёртв. Что он мог умереть каждую секунду.       Том не хотел, чтобы Гарри умирал — глупая истина. Почему? А Том и не знал, почему. Возможно, не хотел терять возможность изучать магию, возможно.. нет, нет никакого второго "возможно".       Тóму бы пойти сейчас и убить миссис Коул. О, он хотел этого. Хотел он этого давно, но сейчас злость делала эту перспективу в его сознании столь реальной и осуществимой, что он уже непроизвольно строил план, как избавиться от её трупа.       Но он не может. Пока не может. Потом он ещё отыграется — стоит ему только вырасти...       Его внимание вновь привлекло лицо Гарри. Том отодвинулся от стола с громким скрипом старого стула и взглянул на него. Без извечной живости оно казалось таким удивительно безмятежным, словно тот был мраморной скульптурой. Цвет лица был соответствующим. Губы от сухости потрескались и покрылись кровавыми трещинками.       Том бы предпочёл, чтобы настоящее было похоже на кошмарный сон, но всё было до омерзения реальным. Каждое дуновение сквозняка, каждый скрип, шорох и каждая знакомая трещина на потолке — всё было, продолжало быть и каждое утро ему доказывало, что это всё самая что ни на есть реальность.       Том прикрыл глаза и их защипало от долгого отсутствия сна. В мыслях перемешались цифры, знаки и воспоминания. Последнего он старался избегать, но вечно проигрывал собственному разуму. Сложно было забыть случившийся всего пару дней назад разговор, тревожный покой, как говорят “затишье перед бурей”. Том не знал, почему он рассказал тогда именно его, и не пытался даже об этом задуматься.       И Гарри, такой ужасно спокойный тогда Гарри. Знал ли он тогда, что произойдёт? Не мог ли он почувствовать ту зыбкую, надвигающуюся угрозу? А если и знал — то почему не сказал, не предупредил? Неужели он... защищал Тома? Боялся, что он пойдёт защищать его или придумает такой план, что потом попадёт им обоим? За кого он его держит?       Мысль неприятно кольнула его сознание злостью. Гарри что, считал его настолько жалким или не доверял ему настолько, что решил, что Том ради него будет поступать себе в ущерб? Сдалась ему эта защита...       Том знал о том, как вызвать у другого человека привязанность. Улыбка тут, доброе слово и помощь там — и человек медленно, но верно начинал любить само твоё присутствие рядом. Знал он это в основном из книг и наблюдений за другими детьми, но никогда не примерял на себя. Просто знал, что этим можно воспользоваться.       Но Гарри привязался и без этого, Том это прекрасно видел. Видел в каждом порывистом объятии, в протянутой руке, в улыбке и краткосрочном споре. Это не было сделано специально, он был искренен с Томом настолько, что это сбивало с ног. А ещё он был ужасно странным человеком, который, при всём наличии человеческой морали, спокойно сосуществовал с человеком, который, по его мнению, сделал нечто "непозволительное". Том так не считал, но и Гарри, очевидно, не Том.       Почему он так хочет, чтобы Гарри снова проснулся и снова посмотрел на него? Ему чудилось, что он потерял нечто ужасно важное, и не мог обрести этого вновь. Он мог только смотреть на безжизненное тело, не имея возможности снова услышать чужой голос.       Он знал, что был не подарок. Настоящий он, в смысле. Ворчливый, мрачный, вечно холодный, почти жестокий, кишащий раздражением и ненавистью на весь чёртов мир. Ему бы обвеситься табличками “не подходи, убьёт!”, он — навечно способный только разрушать и править, единственный достойный права делать и то, и другое. Том знал это, и ему бы в голову никогда не пришло меняться ради кого-то. Право имеющий.       Но Гарри этого и не требовал. Когда Том давным давно, ещё до обретения устоявшейся репутации пытался подружиться с другими детьми, они вечно хотели что-то в нём исправить. Мальчики злились, топая ножками, что он не хочет играть в бессмысленные догонялки, девочки, накручивая локон на палец, причитали, что он говорит непонятно и читает какую-то скучную чушь, и просили почитать им вслух сказки про принцесс.       Гарри же просто был рядом со дня их знакомства. Отвечал на его сарказм закатыванием глаз, смеялся с его комментариев, оставлял одного, но всегда возвращался вновь. Спорил, шутил, радовался и грубил, но не говорил, что что-то не так. Поттера будто всё просто устраивало. Устраивали и их разные взгляды, и его ворчание, и то, что Том не хотел даже попробовать разобраться в своих или чужих убеждениях. Или он просто терпел, но для Тома это одно и то же.       Очень запоздало он понял, что глаза щиплет вовсе не от недосыпа. На его ладони упали две прозрачные слезинки и он рассеянно утёр пальцами щёку, размазав по ней влажную дорожку. Что за жалкая мерзость.       Вид Гарри всколыхнул в нём какую-то совершенно неведомую мучительную тоску. Под сердцем ощущалась дыра, которой там быть не должно. Том почувствовал, как у него задрожала нижняя губа и поплотнее сомкнул. Ему было стыдно жалкого всхлипа, не хватало ещё разрыдаться, как идиоту.       Сил на то, чтобы сопротивляться своим нелогичным порывам больше не осталось. Они все были высосаны этими тремя ужасными, одинокими днями. Том, не снимая туфель, лёг рядом с Гарри, прижав к себе колени так, чтобы уместиться. Кровать была ужасно узкой, но, благо, Поттер лежал почти у самой стенки.       На подушке места не хватило и Том прижался щекой к жёсткому рукаву выцветшего свитера. Он даже не плакал, слёзы просто капля за каплей лились из глаз. Он жмурил чёрные глаза, пытаясь унять их, но бесполезно.       Жар от тела Гарри чувствовался даже сквозь застиранную шерсть. Том так боялся, что утром почувствует только трупный холод, что старался вообще об этом даже не думать. Сердце словно раскрошили ножом и кувалдой.       Почему он не просыпается? Почему лежит такой спокойный? Что со всем этим делать, если он такого никогда не испытывал? И пусть только попробует Поттер умереть так жалко и без предупреждения — Том достанет его с того света и убьёт самолично.       Небо плакало вместе с ним. Мерный перестук капель больше не капал ему на мозги — он остался где-то там, далеко от его большой маленькой трагедии. Там же остались и дети, наверняка сейчас неугомонно галдящие в своих комнатах, и обсуждающие что-то глупое воспитательницы, и наверняка уже пьяная в этот вечер, как и каждый прочий, миссис Коул. Всё исчезло.       В эту минуту, когда миру было плевать на Тома, ему тоже было на него плевать. Его мир сузился до размера этой комнаты. Ему нужно встать, выключить керосиновую лампу, переодеться наконец, но все его проблемы сейчас лежали слева от него, и это, наверное, единственное, что его сейчас волновало.       Сон сморил его. Слёзы начали высыхать, и под дождь, убаюканный собственным же горем и горячим телом под боком, Том уснул тяжёлым, вымученным сном.

***

      Всё выходило очень уж скверно. От происшествия с кроликом все оправились: дети играли как обычно, а воспитательницы смирились с дополнительными обязанностями по присмотру за коридорами. И только одна Марта не находила себе места. Казалось, что только она одна о чём-то беспокоится, и лишь она в этот день так несчастна.       Гарри не было ни в столовой, ни в коридорах — нигде. Всё-таки обычно призраком тот не был, хоть и было едва заметно, что он здесь живёт. Что он вообще существует. Теперь это “едва” испарилось, точно вода с нагретого солнцем камня. Его словно вообще больше не существовало, и Марту это беспокоило всё больше.       Миссис Коул, ужасно нервная и как всегда подвыпившая, тёмным вечером седьмого числа мая сообщила, что обряд экзорцизма провалился. Отметив, что Барбара в давнем разговоре всё-таки была права, а Дорис просто та ещё дура, она восприняла эти новости будто на свой счёт. Это ведь она запросила, она и ошиблась.       Теперь уже четвёртый день она не находила себе места. Остальные девочки не понимали что не так, но Марта чувствовала себя, словно обидел её лично Гарри. То, что она ничего такого тому никогда не говорила и прежде всего то, что Гарри ей ничего, в общем-то, и не обещал, в голову ей не приходило. Она изначально была уверена в успехе собственной затеи, даже не задумываясь о том, что всё может пойти не так, и от этого была подавленной и резкой.       А жизнь в приюте текла своим чередом. Недавно одна из воспитательниц, Мейбел Питт, ныне миссис Грэнхолм, уволилась, ибо наконец вышла замуж, чему Марта ещё как завидовала. Та, между прочим, была не то чтобы хорошенькой — крепким середнячком. А Марта почему-то всё ещё без кольца на пальце. Руфь Дефо ушла следом, решив “по старой дружбе” устроиться к ним экономкой за сущие гроши. Дороти и Клара не поделили что-то, по итогу пришлось искать по всему приюту спрятавшуюся от обиды первую.       И всё вроде бы было как обычно, но слова миссис Коул вывели ее из равновесия. Рутина, ранее весьма отягощающая её, сейчас стала прекрасным отвлечением. Накрахмаливание и стирка простыней, побудка детей и отправка их на обед, а позже и на прогулку, не давали ей погружаться в собственные думы. Пока не наступали поздние вечера, где она, уже лёжа в кровати, мучилась.       Было обидно, что она повелась на кого-то вроде Поттера. Проявила к дьявольскому отродью сочувствие. Именно уже к дьявольскому отродью, ведь от него уже не могло остаться ничего человеческого, раз изгнать беса из него не смогли. А ещё неприятно было признавать, что миссис Коул была права, и не стоило, наверное, тратить на мальчишку время.       Мучила её и неизвестность, ведь она не могла даже посмотреть на Поттера и оценить, помогло ли ему хоть немного. Что с ним вообще стало? А без повода в ту комнату она ни за что не сунется. Как видно, любопытство не было для неё достаточным аргументом. Впрочем, жизнь продолжается. Это больше не её забота, и это не то чтобы радовало её, но придавало уверенности в завтрашнем дне. Ах, если бы всё было так просто..