Brave new world.

24.09.1933 Англия, Лондон, церковь святого Иоанна.       На улице с наступлением осени холодало. Том кутался в тонкую курточку от порывов холодного ветра, стараясь держаться чуть поодаль от группы детей. Тишь пустой в ранний час улицы нарушал командный голос мисс Кессел. От шедшей рядом миссис Коул веял резкий запах алкоголя, и выглядела она весьма помято: синяки под глазами, совсем не украшающие бледное осунувшееся лицо, и складка меж бровей, говорящая о раздражении и плохом настроении.       В подворотне лежал грязный человек. Из его руки выкатилась пустая бутылка. Том думал, что тот спит, но он посмотрел на него бессознательным, как у мёртвой рыбы взглядом и, слегка улыбнувшись, оголил жёлтые зубы, что-то несвязно ему пробормотал. Том вздрогнул, поспешив за группой.       Бездомные люди пугали его. Пугали прежде всего тем, что в них он видел будущее приютских беспризорников. И, возможно, своё тоже. А видеть он этого не хотел — напоминает о том, что его планы могут не сбыться и закончит он точно так же, как и остальные приютские идиоты.       Церковь представляла собой небольшое кирпичное здание с выцветшей зелёной крышей, башней с четырьмя шпилями и вытянутым строением, соединённым с ней. Оттуда иногда раздавался звон колоколов.       Внутри Тому не нравилось. Пахло ладаном, а ещё воском. Ну, тем, из которого делают свечи. Высокие белые своды, уходящие в деревянный потолок странной формы навевали ему ощущение, что однажды вся эта крыша на него свалится. Упадёт, придавит его своим весом, и ему будет очень больно.       Кресты на стенах, с которыми так носилась миссис Коул, и значения которых он не понимал. Это же просто деревяшка, как она поможет связаться с Богом?       По тёмным скамьям, повёрнутым к кафедре, рассаживаются приютские. Другие прихожане смотрят на них с презрением. На их худые ноги, выцветшие, заплатанные и помятые пиджаки, жёсткие волосы. Другие почему-то этого не замечают, но Том видит это омерзение и жалость в чужих глазах. Первое нравится ему больше.       На кафедру выходит священник, Отец Осфальд. Его светлая ряса с огромными рукавами достаёт до самого пола, на плечах колышется тёмный шарф.       У него тусклая кожа, испещрённая кое-где морщинами, почти незаметные светлые брови и тёмно-карие глаза. Он точно старше миссис Коул. По крайней мере, Том так считает.       Отец Осфальд нашёл его в толпе и впился взглядом. Он проводил им по детской фигурке, и Тому стало неуютно.       Проповедь полилась по залу отскакивающим от стен эхом. Отец Осфальд всё продолжал возвышенно её читать и разглядывать Тома. А ему хотелось спрятаться. Он не должен быть трусом, но тело против воли напряглось струной. Даже когда пришлось закрыть глаза для молитвы, он кожей чувствовал покалывание от чужого взгляда.       У него начала болеть голова. Из раза в раз ему казалось, что это никогда не закончится. Что он навсегда застынет в этом скучном, монотонном и тягучем, как свежая смола, моменте.       Том не понимает, почему должен звать этого едва знакомого ему человека Отцом. Вот же посмеётся его настоящий отец, когда придёт за ним. Когда он спросил об этом у миссис Коул, она оставила его стоять на горохе в молитвеннике. Он честно старался не плакать тогда, но через пятнадцать минут глаза защипало. И перед ним, будто издеваясь, висел тёмный крест. И всё. Остальная комната была пуста, как и стены здесь.       Ещё он не понимает, почему, если Бог такой хороший, как пишут в Библии, он ни разу не помог ему? Почему не направил его отца к сыну, почему позволил уже двум семьям отказаться от него? Даже когда Том молился искренне.       Теперь у него остался только крестик, висящий на грубой нитке под рубашкой. И от стояния на горохе и розг он не защищает.       Перед закрытыми глазами танцевали разноцветные круги. Марево ладана душило. Да, Тому здесь определённо не нравилось. Будто в тюрьме, пусто и душно. Он уже на одном только рефлексе шептал молитву, вбитую в мозг орами миссис Коул.       Из раза в раз всё так и происходило. Шепотки десятков голосов вокруг лучше не делали, ибо сливались они в один непрекращающийся белый шум в ушах.       Когда молитвы окончились, Том готов был выбежать из церкви самым первым. И спокойно бы выбежал, если бы не одно но: книги.       Книги здесь были не только церковные, но и, например, энциклопедии. Их отдавали граждане в качестве благотворительности для церкви, и их потом могли читать ученики воскресной школы.       Том так хотел добраться до них. И совершенно не понимал, как другие дети могут игнорировать новый источник информации. Тем более, что он находился в считай открытом доступе — в открытом книжном шкафу без каких либо препятствий. Кроме одного — надзора священника.       Приютская группа скрылась за массивными дверями зала церкви и ждала там разговорившуюся о чём-то с Отцом Осфальдом миссис Коул. Всё складывалось удивительно удачно, и Том подавил в себе желание хлопнуть в ладоши от радости.       Он был едва ли выше спинок лавок, легко петлял между ними так, чтобы его никто не заметил. Заветный книжный шкаф всё приближался, манил своими коричневыми, чёрными и болотно-зелёными корешками.       "Библия" была в нескольких экземплярах, несколько небольших молитвенников, сборник Христианских сказок... это всё Тома не интересовало, подобного было навалом и в приюте. Но мелькнул толстый зелёный корешок.       Позолоченными буквами там было выведено: "Британская Энциклопедия, том 1, A. — ANA". Обложка давно выцвела, страницы были жёлто-оранжевыми, и было ощущение, что она скоро будет рассыпаться в руках.       Том бережно взял её, невесомо поглаживая обложку. В приюте таких книг не было, в школе он таких не видел. Она казалась не старым куском бумаги с выцветшей типографской краской строк, а настоящим слитком золота.       Голоса, отражающиеся эхом, смолкли, но Том этого не заметил, продолжая рассматривать книгу, пока не ощутил тяжёлую руку на плече. От неожиданности он подпрыгнул и обернулся. Книга выпала из рук и с оглушительным стуком упала на пол. — Разве ты не знаешь, что воровать это грех? — сложив тонкие сухие губы в улыбке, спросил Отец Осфальд, склонившись над Томом и так и не убрав руки. Когда тот не читал проповедей, голос у него был на удивление глубоким и приятным, с небольшой хрипотцой. — Прошу прощения, Отец Осфальд, — стараясь сохранять спокойствие, ответил Том, цепляясь за холщовую ткань штанов, — но... их можно взять? Просто так. — Можно, Том, — прищурил он глаза, — но и в ответ нам нужно чем-то делиться.       Том почувствовал, как под его жёсткую рубашку заползает, словно прыткая ящерица, рука. По позвоночнику пробежала ощутимая волна дрожи. Вместо штанов он вцепился в собственные руки. Короткие ногти впечатались в кожу, оставляя красноватые следы-полумесяцы. — Что Вы... — начал Том, дрожа уже всем телом, но не смог договорить. Слова будто застряли в сжимающемся спазмами горле. — Разве ты не хочешь получить книгу, Том? — в голосе Отца Осфальда всё ещё слышалась улыбка. Его имя он выдохнул ему в самое ухо, и Тому очень захотелось отстраниться.       Но рука на плече всё ещё держала мёртвой хваткой, и вырваться было невозможно. Том попытался несколько раз, но понял, что это бесполезно. Отец Осфальд раздражённо притянул его к себе вплотную. — Том, будь хорошим мальчиком. Ты ведь не хочешь попасть в ад после смерти?       В ад Том не верил, но думал, что если он и существует, то будет явно лучше того, что происходит сейчас.       С плеча рука переместилась на впалый живот. Чужие пальцы пересчитывали рёбра и ощупывали плоскую грудь. Прикосновения горели, словно Тома режут ножами.       Он зажмурил глаза как можно сильнее, до разноцветных кругов и скопившихся слёз. Руки свело судорогой, но деть их было некуда. Пятки перестали доставать до земли.       Казалось, что это продолжалось бесконечно долго. Намного дольше, чем молитвы и проповеди. Минуты замедлились, и каждая была часом. Отец Осфальд тёрся о его тощее тело и продолжал блуждать по нему, переходя то на ключицы, то спускаясь к пока что ещё одетым в штаны тонким бёдрам. Даже через ткань липкие прикосновения ощущались раскалённым утюгом.       По шее прошло что-то влажное. Отец Осфальд что, облизал его шею? К горлу подступила волна тошноты. Как же мерзко.       Том сам не заметил, что судорожно шепчет "хватит, пожалуйста". Но это не прекращалось. Отец Осфальд игнорировал его слова.       Лучше бы Риддл стоял на горохе. Два часа, пять, да хоть весь день — он бы согласился на всё, чтобы оказаться сейчас где-то, но не здесь, подальше от церкви. Подальше от чужих огромных рук и обжигающего дыхания в шею.       А ведь его никто не спасёт. Даже не попытается. И это осознание сейчас почему-то ранило особенно сильно. Он закусил губу посильнее, чтобы не зарыдать в голос. На ладонях почувствовал холодок — то ли это сквозняк, то ли до крови вжал ногти.       Миссис Коул наплевать, она даже будет рада его отсутствию. Мисс Кессел тоже наплевать. Мисс Аддисон — тем более. Никто не заметит, что его нет. А вдруг его отцу сейчас тоже наплевать? Что, если Билли Стаббс прав, и его просто бросили за ненадобностью?       Почему это происходит с ним? Почему Бог сейчас не помогает, если он так милосерден? Словно в насмешку, приоткрывшимися глазами Том уловил на стене расплывшуюся тёмную фигуру креста.       О спину тёрлось что-то, пока Отец Осфальд издавал непонятные звуки. Страшно, мерзко, отвратительно. Тому хотелось отключиться прямо сейчас. Пусть это всё окажется дурным сном, пусть всё это закончится, пожалуйста!       Он не знал, сколько это продолжалось. И свет, и чернота закрытых глаз, и бревенчатый потолок с белыми стенами — всё это смешалось в одну какофонию с отзвуками похоронного марша собственного сердца в ушах.       В один момент всё просто... прекратилось. Мышцы рук Отца Осфальда будто свело лёгкой судорогой и он поставил Тома на пол, отстранившись. Он бы упал на колени, но ощущение земли под ногами заставило его окоченеть. Теперь его рубашка была окончательно мятой.       У Тома не хватило сил обернуться. Щёки были влажные. Книга всё ещё лежала на полу. — Теперь можешь взять книгу, — раздался такой же, как и всегда, довольный голос Отца Осфальда. Словно в тумане, Том послушался и поднял её с пола. — Можешь идти. И помни, Том, всегда нужно делиться и чем-то жертвовать, если ты чего-то хочешь.       Скрип огромной двери. Топот его ножек в стареньких жёстких туфлях по тротуару. Холодный ветер, обдающий мокрые щёки. Грубая обложка книги в руках. Всё это перескакивало в поле его зрения, но не доходило до мозга. Том находился между настоящим и прошлым, и не чувствовал ни своих ног, ни своих рук, ни накрапывающего дождя, ни холода.       Скрипнула литая калитка приюта, серого, мрачного и побитого жизнью п-образного здания. На крыльце стояла миссис Коул, прислонившись к закрытым парадным дверям. — Я надеюсь, Отец Осфальд преподал тебе урок, — сказала она, нахмурившись, — марш на завтрак.       Её слова доносились до него как сквозь толщу океана. Словно он потерянный на дне якорь затонувшего пиратского корабля.       На завтраке он не съел ни крошки.       В душевой всегда царил запах плесени. Пол мыли редко, отчего грибная жизнь между плитками процветала. Но Тому было всё равно. Он сидел под едва тёплой, почти ледяной струёй воды из душа. Мыло неприятно жгло царапины на покрасневшей от трения коже, но Том всё тёр и тёр, и всё ещё чувствовал себя грязным.       Ему казалось, что чужие руки оставили на нём нестираемое клеймо, видное только ему одному. Отпечатки чужих пальцев на расчёсанном до крови животе, чужой язык на шее будто светились сейчас, были выжжены на нём навечно.       Он плакал. Плакал так, как не плакал в осознанном возрасте последние три года. Рыдал, подставляя лицо воде, чтобы слёз не было видно. Его глухие рыдания заглушало битьё капель о кафель.       Сейчас никто не должен был его обнаружить, ни за что, не в эту минуту слабости и отчаяния, которые он не может позволить себе показать. Отцу точно не нужен будет нытик. Но если об этом никто не узнает, то всё будет в порядке. В порядке, верно?       Его раскрасневшаяся кожа всё ещё казалась ему ужасно грязной. Он был грязным, начиная с пальцев и заканчивая кончиками его волос. Это отвратительно, мерзко, это страшно и гадко.       Он запустил в них руки и как следует оттянул, но Том был не в силах успокоиться, он дрожал и не мог понять, этот весь день — одно кошмарное лихорадочное ведение или ужасная реальность?       Он хотел убить Отца Осфальда, но не знал как. Если Бог существует, тогда он самый настоящий ублюдок, и если, в таком случае, существует ад и рай, Том хотел лично запихнуть его туда, в самые его пучины, в самый горячий котёл.       Знала ли миссис Коул о том, что случилось? Это ли она имела в виду, когда говорила, что Тому "преподали хороший урок"? Том не знал, но хотел узнать — возможно, в ад запихнуть придётся ещё одного человека.       Он культивировал, взращивал в себе гнев, чтобы не чувствовать отчаяния. Обиды, боли и той детской беспомощности, которая делает всех их одинаково уязвимыми и которую Том так презирал.       Вода окрасилась от его крови в розоватый оттенок и стала окончательно ледяной. — Эй... ты в порядке?       Риддл дёрнул головой так резко, что у него хрустнула шея. На пороге стоял мальчик в пижаме, старше его года на два. Смуглая кожа, нос с горбинкой, короткие кудрявые чёрные волосы и голубые глаза. Мальчик был высоким, но худосочным.       Том смог припомнить его имя — ужасно неподходящее ему — Чарльз. Это имя для счастливого белого мальчика с плаката, но никак не нежеланного последствия интрижки с иностранцем. — Уйди, — выплюнул Риддл, ещё сильнее сжимаясь на полу. Ему не нужна помощь, ему не нужна поддержка, он сам справится. Нельзя, чтобы кто-то потом мог воспользоваться его слабостью. Никто не должен видеть его таким грязным. — Я понимаю тебя, всё в порядке, меня тоже... — начал Чарльз с каких-то банальных фраз успокоения. Да как он может что-то понимать?! Этот идиот... — Пошёл вон!       На потолке с треском лопнула лампочка, отчего комната погрузилась в темноту. Чарльз вскрикнул. Том видел, как в светлом дверном проёме его тёмная высокая фигура испуганно попятилась. Он скрылся в коридоре. Осознание того, что кто-то знает про этот позор, ударило обухом по голове. Том взвыл, но незамедлительно отвесил себе пощёчину, чтобы вернуть ясность ума.       Он встал и выключил воду. Теперь звучали только перекачивающие её трубы и хруст стекла, по которому Том шёл, даже не пытаясь обойти. По полу снова потекла кровь. Но ему было так всё равно. В какой-то степени, он даже хотел причинить себе боль сейчас — она отлично отвлекала от лишних мыслей, поселившихся в мозгу липкой жвачкой.       В комнате он вытащил пальцами осколки из ступней и завернул их в носовой платок, чтобы завтра незаметно выкинуть. Забинтовать ноги у него получилось крайне неумело, но выбора тут не представлялось.       Уже свернувшись калачиком в кровати, вцепившись в одеяло, Том встретил рассвет. Он так и не смог уснуть — стоило закрыть глаза, как он снова ощущал удушающие прикосновения через тонкую ткань пижамы.