Боль, которую не выплакать

Импровизированный выходной начинается с того, что Сынчоль силой выпроваживает Джонхана с небольшой кухни. Причем силой — это буквально. Приходится того оттаскивать от процесса готовки. — Да что ж ты, а. Отдохни уже нормально, вчера даже на ногах не стоял! Да и до этого тоже ты готовил. Я сам справлюсь, не маленький. Джонхан сопит недовольно, но падает обратно на кровать. Так-то Чхве был прав. Юн и правда всё еще чувствовал слабость в теле. Ровно как и то, что обязан Сынчолю, ведь доставил ему массу неприятностей, так ещё и заставил себя нести до номера. Поэтому и хотел сделать хоть что-то для парня, но ему не дали. И Джонхану только и оставалось, что смотреть на чужую спину. — Вообще-то… — Я вроде сказал уже всё по этому поводу. В голосе Сынчоля звучит раздражение, что заставляет Джонхана заткнуться. Что ж, от готовки можно и отдохнуть, в этом коллега был прав. Всё то время, что они были в Америке, готовил им именно Джонхан. И, что удивительно, Сынчоль даже не возражал. И один раз даже похвалил стряпню. Это заставило Юна вдруг улыбнуться слишком ярко. Сынчоль тогда смотрел на него непонимающе, а вот сам Джонхан просто был рад даже такому. Это хоть немного, но согревало его сердце. Даже в такой момент парень ощущал тех самых пресловутых «бабочек в животе». Таких, что даже руки слегка дрожали. Хорошо, что Сынчоль ничего не увидел тогда. — Эй, вставай есть. От твоих голодовок толку не будет. Голос Сынчоля неожиданно выбивает его из собственных воспоминаний. Джонхан приподнимается на локтях и ловит на себе внимательный взгляд. Какой-то чересчур внимательный. Юн, не сдержавшись, приподнимает одну бровь, что заставляет Сынчоля ойкнуть совсем тихо и отвести взгляд. Джонхан издаёт тихий смешок и встает с кровати. Пока они ели, парень думал о том, что случилось, ибо спал он слишком крепко. Настолько, что присутствие Чхве его никак не беспокоило. Если даже днём ранее рядом с ним он спать не мог, то прошлой ночью… Даже не вздрогнул. Но, справедливости ради, Джонхан ничего и не чувствовал. Так что он и не мог сказать, было ли что-то, что могло его смутить или нет. Это не то, чтобы помогало ситуации, но и не смущало сильнее. Практически весь день Джонхану не давали что-либо делать, практически до самого вечера. — Если ты свалишься на самой премии, я тебя из толпы вытаскивать не буду. Юн понимает, что Сынчоль врёт, но ничего не говорит и честно ничего не делает примерно до вечера. Вечером же ему становится уже настолько скучно, что сначала Джонхан идёт в душ, а потом практически с боем садится рядом с Сынчолем за стол, чтобы хоть немного поработать и помочь коллеге. Чхве громко ворчит на Юна, но этим всё и ограничивается. Джонхан подсаживается достаточно близко, настолько, что Сынчоль чувствует тепло чужой руки и касание чужого плеча к своему. Парень склоняется над записями и чуть хмурится, пытаясь разобрать почерк коллеги. Наклоняется так близко, что Чхве чувствует лёгкий запах шампуня с лавандой (чёрт возьми, какой же классный запах на самом деле). И, не удержавшись, Сынчоль чуть подается вперед, утыкаясь носом в висок и вдыхая чужой запах. Да, запах очень приятный. Не резкий, совсем лёгкий и нежный. Словно это был не шампунь, а самый настоящий букет свежей лаванды. И только через несколько секунд Сынчоль действительно понимает, что сделал. В этот же момент Джонхан выпрямляется и садится ровно, удивлённо смотря. Чхве смотрит тоже удивлённо, но удивляется скорее сам себе. Они так смотрят друг на друга несколько секунд, а потом Юн смущённо отводит взгляд и отворачивается. А Сынчоль продолжает смотреть. Смотреть и буквально рассматривать. Цвет лица у Джонхана стал, кстати, лучше, здоровее, не такой бледный, как день назад. А румянец смущения добавлял ему большей живости. Аккуратные черты лица, выраженные высокие скулы, приятный разрез глаз и милая родинка на правой скуле. И как он её раньше не замечал? Парень перед ним был действительно именно красивым, и, если откинуть весь его характер, даже более чем привлекательным. Сынчоль просто сам не замечал, как на самом деле реагировал на Джонхана. Как внутри всё трепетно согревалось, кожа мурашками покрывалась. Но вот стоило Юну открыть рот, как всё возвращалось на круги своя. Но сейчас всё было как-то… по-другому, что ли. — Я думаю, нам лучше вернуться к работе. Голос Джонхана дрожит слегка, но это всё равно чувствуется. И это почему-то заставляет Сынчоля слабо улыбнуться, одними уголками губ, и кивнуть, соглашаясь. *** Собираются они на премию, ругаясь друг на друга. Один медленно всё делает, другой наоборот спешит. Суетятся, под ногами друг у друга путаются. Сынчоль путается в костюме, Джонхан пытается привести свое лицо в хоть какой-то приличный вид (следы обморока всё еще были заметны). — Да что ж ты такой суетливый, — возмущается Юн, кидая в сторону Сынчоля подушку. Сынчоль громко сопит, но, посмотрев на коллегу, ничего не говорит. Это был уже давно знакомый ему Джонхан: с широко расправленными плечами, прямой спиной и пышущий уверенностью на грани с самоуверенностью. Отдохнувший и такой… живой. Не сравнить с тем, что было неделю назад. Чхве это сбивает с толку, что единственное, что он может, это молча поджать губы. Спустя полчаса, когда Джонхан уже был готов и во всей своей красе (которой ему не отнять), Сынчоль был почти готов, но именно что почти. И это почти заставило его думать о том, насколько сильно он терпеть не может галстуки. С ними всегда была проблема. И сейчас он добрых пять минут всё никак не может завязать эту ненавистную ему полоску ткани. Чхве бессильно шипит под нос, пытаясь сделать хоть что-то адекватное, но не выходит. — Боже мой, иди сюда, надоел уже, — звучит голос Джонхана, но Сынчоль даже возразить не успевает, как тот подходит сам. Оказывается, что у Юна достаточно ловкие руки (или много опыта?) и с галстуком справляется на раз два. Только вот стоит он неправильно близко, тепло чужих рук чувствуется на шее, когда Джонхан поправляет воротник рубашки, и от этого дыхание сбивает. И вот, Джонхан поднимает голову, чтобы что-то сказать, и они снова оказываются в уже знакомой для них ситуации. Очень близко, снова лицом к лицу, снова так, что дыхание можно почувствовать, а губы почти соприкасаются. Они смотрят друг другу в глаза несколько секунд и потом, неловко прокашлявшись, одновременно отстраняются друг от друга, подметив смущение на лице другого. — Думаю, нам надо идти, — прочистив горло, говорит Сынчоль. Джонхан на это лишь кивает. *** Сама премия проходит вполне себе обычно и спокойно. Только Джонхану было некомфортно в этой толпе и духоте. Сынчоль это видел и честно старался не беспокоиться, но выходило из рук вон плохо. Он постоянно поглядывал, не дай боже случится ещё один обморок. Но нет. За кулисами тоже всё было нормально. Юн был всё той же социальной бабочкой, что активно говорила со всеми, шутила и смеялась. Казалось, словно не было той слабости, что была несколько дней назад. И невольно Сынчоль на Джонхана засматривался. Ему казалось, что иначе нельзя, и он был готов искренне недоумевать по поводу того, почему этого не делают другие. — О, вы-то мне и нужны, — слышится корейская речь среди всей этой английской. Это заставляет журналистов обернуться. — Вону просил передать вам вот эти приглашения на афтерпати. — Да ну нет, — ноет Джонхан, пока Сынчоль забирает приглашения. Оба понимали, что выбора у них нет, хотя бы на час надо будет прийти. Ибо если Вону узнает, что они там не были, а он узнает, жить спокойно им не дадут. Собственно, до самой вечеринки всё было спокойно. Материал собран, оставалось только одно: посетить афтерпати. Джонхан рядом с Сынчолем недовольно сопит, потому что вот вообще не хотел куда-то идти. И Чхве понимал почему. Хоть Юн и не показывал, но было очевидно, что ему нужен был нормальный полноценный отдых после всего, что случилось. И Сынчоль искренне его в этом поддерживал, но вот ситуация вся против них. — Постарайся только не напиться вусмерть, ладно? Не горю желанием снова тащить тебя на руках, — в этот момент даже Чхве не был уверен в том, говорит ли он серьёзно или шутит. — Тебе то же самое советую. Я тебя просто не дотащу, оставлю тут валяться, — в ответ Юн фыркает, закатывая глаза. Сынчоль фыркает в ответ, хватает того под локоть и тащит к выходу. Им ещё добираться до места проведения вечера. На самой вечеринке Джонхан выглядит явно несчастливым. Сразу видно, что у того не было желания шататься по клубам. Он в основном держался подальше от толпы у барной стойки. В пальцах был бокал с каким-то коктейлем. Вообще, Юн почти не пил, это был от силы второй бокал, и тот почти полный. А вот Сынчоль наоборот — отжигал в толпе и отдыхал. Джонхан наблюдал за ним, как часто это делал, когда они собирались своей компанией. Ему нравилось, как тот отдавался происходящему, музыке, как двигался и улыбался в такие моменты. Завораживало и согревало. Даже кончики пальцев покалывало. Но вот бокал заканчивается, и Юн понимает, что ему всё же пора отсюда уходить. Поэтому он ловит Сынчоля за локоть и тянет из толпы. — Я сильно устал и не хочу здесь надолго оставаться, поэтому поеду в отель, — повысив голос, чтобы перекричать музыку, прямо на ухо Сынчолю говорит Джонхан. И Чхве заторможено кивает. Чужое дыхание, касающиеся кожи, вызывает мурашки вдоль позвоночника, от которых всё теплом внутри расходится. Он всё же отходит и уже хочет сказать что-то на прощание, как понимает, что Юн уже ушёл. Сынчоль как-то смущённо оглядывается, чтобы в этом убедиться, и шумно выдыхает. Странная реакция на чужие действия. Очень странная. *** Неожиданный звонок матери настигает Сынчоля, когда тот сидит в такси, добираясь после вечеринки. Вообще, после ухода Джонхана он там провёл часа полтора максимум и даже выпил не то, чтобы много, скорее даже мало. Как-то без Юна было не так. Чего-то словно не хватало. Поэтому, когда ему совсем наскучило, Чхве решил вернуться в отель. И вот вместо того, чтобы спокойно и в тишине возвращаться обратно, он отбивается от сотни вопросов, которым закидывает его любящая матушка. — Да-да, я знаю, что все мои знакомые нашли соулмейта, но что я могу сделать? У нас же даже подсказок нет. Вдруг он в другой стране на другом конце света! — Я понимаю, — говорит мама в трубку, когда Сынчоль, расплатившись, выходит из машины. — И помню, что ты хочешь отношений с теми, кого искренне полюбишь, вне зависимости от того, родственная душа это твоя ли нет. Но всё же, может всё сложится проще? — Оно сложится проще, если мы не пересечемся. Все эти правила работают, если родственные души находят друг друга, ну или хотя бы случайно сталкиваются, — Сынчоль тяжело вздыхает, поднимаясь по лестнице отеля. Устал он за день. — Да и знаешь, учитывая мой характер, — говорит Чхве, открывая дверь в номер, вспоминая всё то, что пришлось Джонхану пройти из-за него. — Не думаю, что этой самой родственной душе это нужно. И только зайдя в номер Сынчоль осознаёт, что именно он ляпнул. Из номера слышится тихое шипение, которое заставляет Чхве быстро завершить вызов, сказав, что приедет к родителям после командировки. Джонхан сидит на кровати и смотрит на зашедшего Сынчоля побитым щенком. А Сынчоль думает, что их мир какой-то бессмысленно жестокий. То подтверждают красные пятна на чужой рубашке. А ведь Чхве не сказал, что ему самому не нужна эта связь. Наоборот. Но видимо, отрицание в любом случае есть отрицание. А на Юна смотреть больно. Тот смотрит на Сынчоля затравленно и с каким-то непонятным этому самому Сынчолю страхом. Похоже, он боялся самого Чхве и того, что тот может наговорить еще. А Сынчоль лишь тихо выдыхает. Сейчас смотреть на такого Джонхана было тяжело. Его состояние тяжелым грузом ложилось на плечи, буквально вбивая в землю. И Чхве только и мог, что смотреть. Насколько же сильно Джонхан боялся его и его слов? — Пойду обработаю, — говорит Юн, уже дёргаясь, чтобы подняться с кровати, но замирает, когда Сынчоль таки проходит в номер. Тот проходит в ванную комнату, из которой выходит уже с аптечкой. Садится рядом с Джонханом, который почему-то дёргается, стараясь отодвинуться, на кровать. Аптечка ложится на сынчолевы колени, в его руки берут чужую руку, на которой образовался порез от чужих слов. Он аккуратно задирает рукав чужой рубашки, хотя её не мешало бы вообще снять, но это потом. Сынчоль смотрит на руку и поджимает губы. Кровь промочила рукав рубашки даже сквозь бинт. Кажется, порезы всегда были достаточно сильные. Сынчоль медленно и как можно осторожнее снимает бинты с чужой руки. Они всегда были, Сынчоль их всегда видел, потому что, как бы Юн их не скрывал, все равно было видно. И открывшийся вид того, что было под ними, заставляет Чхве судорожно выдохнуть. Рука была буквально исполосована порезами. Какие-то были достаточно тонкими и длинными. Что-то было широким и, очевидно, глубоким. Не сдерживаясь, Сынчоль ведёт пальцами по следам от его «отказов», а внутри всё тяжело сжимается от боли. Это ведь всё он виноват. Из-за него, из-за Сынчоля, эта прекрасная худая рука, с приятной, нежной кожей, вся исполосована. Чхве аккуратно, даже как-то нежно, ведёт по порезам, и чувствует, как кожа под пальцами покрывается мурашками. Эта реакция Юна даже льстит, согревает изнутри, и Сынчолю даже думается, что он чувствует тех самых бабочек в животе. Внутри всё странно трепещет, когда он думает, что Джонхану может быть от этого приятно. А Джонхан, хоть и сидел, не двигаясь, просто не знал, куда себя деть. Внутри всё едва ли не горело, сжималось, теплом разливалось по телу, заставляя сердце биться так, словно оно сейчас грудную клетку пробьёт. Кожа мурашками покрывается, которые ползут везде, даже по позвоночнику. Дышать тяжело, воздух словно спёрло и он стал значительно тяжелее. Юн наблюдает за чужими пальцами, что скользят по коже к новому порезу. Сынчоль очень мягко и нежно держит его запястье, обрабатывает порез. Джонхан старается быть тише воды, ниже травы, но Чхве говорит, чтобы тот перестал. Нет ничего такого в том, чтобы показать, что тебе больно. Джонхан на это лишь поджимает губы и наблюдает за тем, как аккуратно перебинтовывает руку Сынчоль. Он делает всё это с какой-то трепетной нежностью, что Юна очень смущает, заставляя кровь приливать к лицу. А Чхве смотрит на чужую руку, испытывая сожаление за то, что сам натворил. На второй руке ситуация явно не лучше. Внутри всё стягивается неприятным узлом чувства вины, которое из-за алкоголя разливается по венам, проникая даже к кончикам пальцев, заставляя аккуратно касаться тонких белых полосочек на коже. Отчего-то хотелось коснуться их губами. Так хотелось, что аж губы странно покалывало. И Сынчоль этому странному чувству, от которого в груди приятно тепло, поддается. Он всё равно не особо трезв, можно оправдаться. Парень чуть склоняется над рукой Джонхана, касаясь следов на коже. Касается трепетно, почти невесомо, но губами согревая, оставляя на них совсем лёгкие порхающие поцелуи. А Джонхан сидит, не двигаясь и не зная, что ему делать. Он чувствует запах алкоголя, дорогого алкоголя, но он не то, чтобы сильный, скорее остаточный от тех, кто был в клубе. То есть, нельзя сказать, что Сынчоль пьян настолько, чтобы не понимать, что делает. Но это было очень приятно. От этих прикосновений мурашки бегут по шее и позвоночнику, лицо краснеет ещё сильнее, даже по шее ползут красноватые пятна. И с одной стороны, не хотелось, чтобы это прекращалось, но при этом хотелось провалиться сквозь землю. Джонхан абсолютно не знал, что ему делать со своими чувствами, которые сейчас переполняли и сердце, и мозг. — Позволишь? — шёпот Сынчоля кажется в этой тишине безумно громким. Но Джонхан, даже не видя, что тот хочет сделать, соглашается. А он аккуратно задирает второй рукав, снимает бинты, которые Юн носил, чтобы скрывать следы, и большим пальцем ведёт по порезам. Потом делает то же самое уже указательным, и только после этого касается кожи губами. Всё также нежно и трепетно, словно Джонхан — это хрупкая фарфоровая кукла, которая от любого неаккуратного прикосновения к ней рассыплется на тысячи осколков. Хотя, Сынчоль сейчас так и думает, потому что весь вид Джонхана говорил об этом. Медленными и нежными поцелуями Сынчоль поднимается вверх, из-за чего взгляд цепляется за шею и ключицы, что были видны из-под расстёгнутой на пару пуговиц рубашки. Сначала взгляд цепляется за покраснения на шее, заставляя Чхве тихо усмехнуться из-за чужого смущения, а потом он видит достаточно длинный шрам, идущий от шеи к ключице. Шрам от той самой раны, что вызвали его собственные слова во время спора с Минхао. От этого на душе неприятно горько, а ответственность ещё большим грузом ложиться на плечи. — Кажется, у тебя из-за меня остался шрам, — грустно усмехается Сынчоль, и его дыхание касается чужой кожи, что тут покрывается мурашками. — Н-ничего, всё нормально… Мне нужно переодеться, — голос Джонхана дрожит, что заставляет Чхве отодвинуться. — Мне выйти? — Нет! — неожиданно даже для себя восклицает Джонхан. — Нет. Но было бы неплохо, если бы ты отпустил меня. И только после этих слов Чхве понимает, что всё еще держит чужую руку в своей. Отпускать её совсем не хотелось. Кожа приятно грела пальцы, и вообще всё это казалось таким… родным? Словно так и должно было быть. С самого начала. Возможно, это и есть связь родственных душ? Сынчоль всё же чужую руку отпускает и отстраняется от Джонхана, отсаживаясь от него на другой край кровати. Юн встаёт, а Чхве отворачивается, чтобы его не смущать. Сначала переодевается один, потом второй, после чего они ложатся спать. Следующие пару дней до вылета, да и сам перелёт, прошли достаточно неловко. Сама атмосфера была очень неловкая, они почти друг с другом не разговаривали, лишь кидали короткие взгляды, которые тут же отводили, стоило им пересечься. И, хоть Сынчоль не знал, о чём думает Джонхан, для себя он уже всё решил.