whatever happens, don't let go of my hand

Аккуратно касаясь лица блондинки большой, пушистой кистью и распределяя пудру по коже, её визажистка завершает макияж, делая это настолько плавно и уверенно, что происходящее невольно завораживает. - Ну, красота, - с довольной улыбкой и вечерним мейком на лице заключает Поля, - Спасибо, дорогая! Телефон на туалетном столике возле зеркала надрывается уже второй час, не оставляя шанса на стопроцентный заряд аккумулятора, но она продолжает делать вид, что ничего не слышит и не видит, и что вообще так задумано. - Может, всё-таки ответишь? - исключительно на правах не только визажиста, но и подруги, тихо уточняет Алёна. Она не хочет показаться грубой и не хочет просить её не лезть со своими советами, она вообще ничего не хочет, кроме как отплясать этот дурацкий концерт для съёмки и уехать домой. Она натянуто улыбается и берёт айфон в руки, неохотно, но всё же отвечая на звонок, чтобы избежать ненужных объяснений. - Что? - спокойно, но от того не менее раздражительно спрашивает Пелагея. - Ты можешь отвечать на мои звонки? - интересуется он, не понимая, что в этом сложного. - А ты можешь не звонить? - парирует она, по-моему ясно дав понять, что не хочет разговаривать. - Поль, давай встретимся и нормально поговорим, - просит Дима, явно не договорив в тот раз, когда она рыдала в коридоре бизнес-центра, или позавчера, когда сказала, что находится не в Москве и не хочет ничего слышать. - Я работаю, - отвечает блондинка, по большей части сокращая весь поток собственных мыслей до минимума, поскольку рядом посторонние люди. - Я очень хочу выпить, - неожиданно заявляет он, отчего у неё внутри всё резко обрывается, словно прозвучало что-то страшное. - А я тут причём? - уже не так бойко, как до этого, отзывается она. И ей всё же приходится подняться с кресла и выйти за дверь гримёрки, чтобы договорить с ним, потому что подбирать слова уже не выходит. - Ты со мной расстался, по сути бросил... - Во-первых, я никого не бросал, а предложил разойтись обоюдно, чтобы... - у него на всё есть свои аргументы. - Называй это, как хочешь, - перебивает она, не собираясь снова выслушивать всё это. - От меня тебе сейчас что нужно? - Встретиться, - вновь повторяет Билан, не изменив своих требований, - Сегодня! - Ладно, - не выдерживает она, просто не в силах оставаться такой равнодушной, - Но если это просто дешёвая манипуляция, чтобы увидеться, то мне тебя жаль... - Это не манипуляция, - возражает он, пока что не опустившись до такого, - Я заеду за тобой? - Часа через два, - всё ещё не самым доброжелательным тоном, но тем не менее соглашается Поля, - Адрес скину... О том, как он провёл последние пять дней, история умалчивает. После того разговора в коридоре она не брала трубку и не отвечала на сообщения два дня. Два грёбанных бесконечных дня. Он ненавидел себя каждую секунду за то, что сказал это по телефону, а не лично; за то, что преподнёс это не так, как она поняла... или не так, как она могла бы понять, сидя перед ним и глядя в глаза. Он переживал за неё настолько сильно, что даже позвонил Кристине, полагая, что они виделись, ведь дата последней совместно назначенной сессии была ему известна и совпадала с Полиным звонком. Но этический кодекс и женская солидарность не позволили их когда-то общему психотерапевту обмолвиться хотя бы словом. Она ответила, что не знает, где Пелагея, что являлось чистой правдой, учитывая, что та не докладывает о своих передвижениях, и что её не касаются их взаимоотношения, а стало быть, никакой вспомогательной информации не будет. Потом она ему всё же ответила, как раз когда была где-то в Сибири по работе, и сказала, что сейчас точно не хочет ни слушать его, ни разговаривать. Однако, это не означало, что по возвращению в Москву они непременно встретятся и поговорят, о чём свидетельствовали ещё два дня пропущенных звонков и сообщений, которые она принципиально игнорировала. На последней совместной сессии они выяснили, что игнорирование с целью наказания – это абьюз, но об игнорировании с целью избежать очередной истерики не было ни слова. Ему трудно в это поверить, но она действительно не отвечала, потому что боялась услышать что-то, что снова может ранить, а не для того, чтобы позлить его. А сегодня он тоже не выдерживает, и это состояние совпадает с долгожданным выходным, когда отвлечься от навязчивых мыслей с помощью сцены и присутствия людей уже не выходит. Он покупает любимый коньяк десятилетней выдержки и шоколадку и по-прежнему ненавидит себя, до последнего предпринимая попытки дозвониться до неё, словно алкогольная зависимость успела синхронизироваться с зависимостью от неё. И вообще-то любая зависимость – это плохо, но он бы выбрал не алкоголизм, если бы можно было выбрать. Он обратно закрывает бутылку, что вскрыл за несколько минут до того, как она ответила, и даже успел налить в стакан. И это правда никакая не манипуляция. Совсем. Она не хотела отвечать и видеться с ним тоже не хотела, и объяснять, почему, не нужно даже ему. Всё и так ясно. Она бы могла не реагировать на его слова и послать, куда подальше, но тогда бы это уже не была не она. И он бы тогда не позвонил ей, потому что никогда бы не полюбил её такую. Она не знает, что хуже в сложившейся ситуации: то, что он манипулятор, или то, что он алкоголик. И то, и другое звучит как-то не очень. Ей сложно объяснить своему концертному директору, почему она не поедет домой вместе с ним, а доберётся «самостоятельно», но у неё получается, и будет здорово, если об этом не узнает её мама. В прошлый раз избежать лишних вопросов удалось достаточно легко, поскольку право на личную жизнь есть у каждого, а 51 статья Конституции позволяет не распространяться о ней направо и налево. Ну, и простого «Всё хорошо, мам» тогда было вполне достаточно для Светланы Геннадьевны, чтобы пока не устраивать допрос. Тогда этого было достаточно и самой Поле, потому что всё правда было хорошо, а теперь нет ничего: ни хорошего, ни плохого. Теперь она молча садится в его машину и не знает, чего ожидать от грядущей встречи, поэтому проще не ждать ничего.