Стань моим клинком

Несколькими часами ранее… Гарри Авада Тёмного Лорда принесла душе облегчение, ведь с моей смертью наконец-то закончится война, прекратятся нападения и атаки на Хог, все будут живы. Так я думал, принимая грудью убивающее заклятье. Умерев на окраине Запретного Леса оказался за гранью. Я стоял на белом вокзале в ожидании поезда, но он все никак не прибывал. Ходил от одного конца перрона к другому, но его как не было, так и нет. — И что мне делать? — на вопрос, и последующий за ним крик души: «Твою же мать!» — я резко открыл глаза, оказываясь на развалинах когда-то величественного замка. Руины — это всё, что сталось от Хога, уничтоженного до основания. А окрестности стали курганом, с летающими и каркающими в сизо-сером небе вóронами. Тишина и тела друзей, профессоров, родных и любимых, вот что я увидел, когда вернулся из-за грани. Не было никакого смысла идти к краю леса, подставляться по Аваду и отдавать свою жизнь лорду, в обмен на жизни остальных. Он всё равно не сдержал обещания. Никого не пощадил, всех несогласных, как и планировал — убил. По щекам потекли дорожки слез. Чтобы не закричать, нарушая покой и тишину покойных, чтобы не сорвать и разорвать голосовые связки, закусил губу, прокусив до крови. По подбородку потекли липкие, вязкие капли, стекающие и пахнущие железом. Боль от утраты не ушла, а поглотила целиком, без остатка. Ведь вокруг меня, куда ни посмотри, лежали близкие и родные, любимые и важные: Гермиона и Рон — в объятиях друг друга, Римус и Тонкс, держащиеся за руку. Невилл с мечом Гриффиндора в руке, так и не смог его использовать, не успел, темный лорд оказался быстрее, итог: распластанное на земле тело, а дорожка крови тянется к телу Луны, держащей голову парня в посмертных объятиях. Дальше профессора: Макгонагалл, Флитвик, Стебль, Синистра — все они мертвы, лежат с открытыми глазами, безжизненными и пустыми. Голос таки сорвался на крик, когда увидел семью Уизли, всех, до единого, Флёр и Габриэль, пришедших на помощь: — АААААА! НЕТ! Я, поднявшись на ноги, падая и отводя взгляд от потухших глаз, шел дальше, в надежде хоть кого-то, среди братской могилы найти живым. Но нет. Все те, кто здесь — мертв. И не только гриффиндорцы, а также пуффендуйцы, когтевранцы, даже слизеринцы. Странно видеть детей ярых последователей Лорда — Нотта, Паркинсон, Забини, Гринграсс, погибших на противоположной от Волдеморта и Пожирателей стороне. Лишь Малфоев среди погибших я не нашёл. Они, как всегда, сбежали при первой возможности, уверен в этом. Но, я его не виню. Ему и его семье и так от Лорда досталось. Так что пусть сбегает. Я даже рад буду, что хоть кто-то мне не безразличный смог выжить. И как бы я не отрицал, Малфой важен для меня. Неважно, что между нами ничего не было и не может быть, кроме ненависти и противостояния, желание его спасти никуда не пропало, даже после миссии и попыток убить директора. Иду дальше, к лодкам. Там тело профессора, с ним я простился, но хотелось бы посидеть рядом и высказать всё, что на душе. Выплакать слезы и поблагодарить за все то, что он для меня сделал. Ведь тогда, когда он умирал, такой возможно не было. К тому же, его воспоминания многое для меня прояснили. На терзавшие моменты и ситуации раскрыли глаза. И я шел, к нему, чтобы поблагодарить и попросить прошения. Но, на развалинах, в сиянии лунного света, я заметил фигуру закутанную в черный блахон. Мужчина, средних лет, в свете почти полной луны особо-ярко переливались серебром длинные волосы, развивающиеся полуночным ветром. Но, голова и лицо скрыто за глубоким капюшоном. Подходя ближе, отчетливо слышал всхлипы и слова сожаления, просьбы простить и пройти с ним, принять свою судьбу и дальнейший путь перерождения. Подойдя ближе, спросил: — Кто вы? — почему он плачет — понятно. Потерял кого-то близкого и важного, отдавшего жизнь во имя защиты Хога. Но мужчина сказал: — Мне больно! — слеза, переливающаяся серебряными бликами, скатилст по щеке. — Столько смертей и все они достались мне! Только тогда, когда подошёл ближе, смог рассмотреть на его коленях внушительный меч, двуручный, с витым лезвием, на режущих кромках которого были выбиты старинные письмена, с массивной рукоятью, обтянутой черной кожей. А мужчина продолжал выговариваться, делиться болью. Страдать, что стольких пришлось отправить к Госпоже, и молодых и старых, и здоровых и больных. Тем, кому жить бы еще и жить! Слёзы продолжали катиться из глаз, по щекам, падая на клинок. — Вы — Жнец? — предполагаю, а он кивает, — и вы всех погибших здесь переправили к Госпоже? — снова кивок, — и вам, как и им больно? — тот отрицательно мотнул головой, — больно из-за их оборванной раньше времени жизни? — спросил, и кивок согласия. Показав на клинок, спросил: «Это оружие Жнеца?» — Да, им я отправляю всех в лимб, — показал на Хог, — даже дух школы и тот пал, когда школу разрушали изнутри. Его отправил к Госпоже последним. Наверное, только подземелья и Тайная Комната уцелели, но без древней души, не желающей покидать мир живых, школу не восстановить, — кривая улыбка, — как же я устал. Тысячу лет мы только и делаем, что работаем. — Мы? — спросил я. — Мой клинок — это душа давно-погибшего друга. Он отдал за меня жизнь, я не дольше него прожил, умер. Но мне передали сущность жнеца, — смотрит на меня, — Гарри, я хочу предложить тебе силу, способную уничтожить Лорда и всех виновных одним лишь взмахом. Госпожа будет тебе благодарна, если так поступишь. Она, как и я, горевала над смертями волшебников и духа замка. И ты соответствуешь параметрам. — Каким еще параметрам? — не понял я. — Жнецом не каждый может стать. Два условия и ты их в себе несешь. Первое — ты должен иметь отношение к Смерти, или быть ей признанным и отмеченным, или как в случае с тобой, быть ее потомком. Второе — трижды умереть или быть на грани. — Так, стоп! — протестовал я, — я умер лишь раз, а на грани не был ни разу, — но по печальному взгляду Жнеца понял, что был, — когда? — спросил. — Первый раз в годовалом возрасте, отбивая Аваду Лорда. Второй раз на втором курсе, от яда василиска, еще бы минута и ты погиб. А так был на грани, и третий раз… — я понял, а он не продолжал. Лишь еще раз предложил: «Гарри, займи мое место, — просит меня Жнец, — а оружие ты найдешь сам, это должен быть или умирающий или уже умерший человек, не живой». И коротко, но внятно, пояснил процесс договора с душой будущего орудия смерти. Как именно заключается договор, как переплетаются нити наших душ, сущностей и потоков магии. В теории я понял, но вот на практике — попробуем. К тому же, как сказал Жнец, у меня будет постепенно просыпаться память предшественников, его первая, так как его преемником я являюсь. — Так ты согласен? — поворачиваясь, смотрю на школу, руины, тела друзей, профессоров, учеников. Сердце сжимается в кровавый узел, до слез и горечи во рту, до тоски и безнадеги. Отчаянье, безнадежность, грусть, печать и стоящие перед глазами тела, их посмертное выражение лица, закручивали душу, как в воронку черной дыры, поглощая светлое и доброе. Все то, что у меня было — ушло. Осталось лишь желание принести лорду самую нестерпимую, выворачивающую наизнанку боль, чтобы он глотал соленые слезы, захлебывался и смотрел на меня, истекая кровавыми слезами. Видел и ощущал на себе все то, что ощутили погибшие от его руки. — По глазам вижу, ты хочешь принести Тому много боли, — я кивнул, — тогда мой дар будет в самый раз. Прими, — протянул мне руку. И я ее пожал. Прохладную, сухую, но крепкую. На меня, улыбаясь и благодаря, смотрят глаза, горящие ярко-лиловым светом. Серебро волос сливается с почти полным диском луны на темно-синем бархате беззвездного неба, а тьма широкого, скрывающего фигуру одеяния — с темнотой ночи и тенью под нашими ногами. Рука жнеца сжимала мою, глаза уже полминуты смотрели в мои. Ничего не происходило, никаких колебаний и магических всплесков, но тут: — АААА! — больно, не подходящее слово. БОЛЬ! Вот что я почувствовал. Я горел, плавился и растворялся в боли. Было не горячо, или холодно, а вымораживающе, пробирающе до костей. Чувство, словно я опустил руку в жидкий лед. Кожу, вены, кровь, сердце — охватил ледяной ужас. Тело сковало по рукам и ногам, без возможности пошевелиться. При этом било судорогами и разрядами, словно от рвущихся мышц и сухожилий. — Так в тебе умирает человек. Отныне ты — Жнец Смерти! Имя тебе Гадриэль Певерелл, — нарекает жнец, помогая встать с колен. — Мой преемник, наследник и потомок, — и снимает с себя балахон, накидывает его на мои плечи, — а смерть тебе к лицу, — говорит Жнец, показывая на произошедшие со мной изменения. Первое, что заметил — длинные, как у него волосы, но родного черного цвета, абсолютно прямые, без намека на кудри и завитки. Бледную, почти прозрачную кожу с пробивающейся паутинкой вен. На ощупь гладкая, чистая, ни родинок, ни шрамов, даже от магического пера Амбридж и ненавистного: «Я не должен лгать!» ничего не осталось. На руках, тонких пальцах — черные ногти. И я, почему-то был уверен, что глаза мои, как и у него, в свете луны приобретают цвет сирени. — Вот и всё! — выдохнул с облегчением мужчина, расслабившийся и скинувший тысячелетний груз с плеч своих. Отпустивший наконец-то боль, терзавшую его сердце и душу. Пусть у меня нет орудие Жнеца, оправить его в мир иной было по силам. Опуская руку на его плечо, смотря в небо, на луну, произнес: — Покойтесь с миром! Жнец улыбается, рассыпается на серебристые осколки, но напоследок говорит, одними губами, шепотом: «Сходи к лодкам». И я иду. А там вижу едва теплящийся огонек души, догорающий души. Как Жнец, я могу видеть не только души умерших, причину их смерти, но и предсмертное состояние человека. Как подсказывает память ушедшего в мир иной жнеца, только объединяющаяся с моей, иногда кого-то можно спасти, привязав за ниточки души к телу, а кого-то, увы, нет. — Профессор, — оказался у его тела и стоящей рядом души, — вас еще можно спасти, — смотрю на душу и нити, которых у профессора пусть и осталось мало, но дающие шанс на спасение. — Так, эту нить сюда… — перехватил одну и связал с другой, — …а эту вот так и сюда, … эту с этой, — словно макраме с теткой Пет вяжу, — это с этим, узелок, еще узелок… — приговаривал и связывал узор души и тела воедино, почти заканчивая, отмечая полученный результат: — … вот, не всё так плохо. Кричер! — кричу домовику. А тот появляется и сразу в ноги, бьется головой и просит милости. — Профессора Снейпа на Гриммо, в лучшую комнату, с большой и мягкой кроватью, зелья и настои какие необходимы, возьми в Мунго, — написал записку, перечислив, что именно мне и профессору нужно, а о средствах пусть думает сам домовик. У меня дела куда важнее, чем бухгалтерия рода Блэк. Ведь пока я вязал нити души и тела профессора, память жнеца нашла свое место среди моей. Показала то, что видел он, с самого начала нападения на Хог и до конца битвы. Видя это его глазами, ощущая каждую смерть фибрами своей души, как и всё то, что пришлось пережить погибшим от рук Лорда и Пожирателей, увидел истинного виновника данного хаоса. Того, кто чужими руками сотворил из Хога курган тысяч мертвецов. Огромных размеров претензия сама собой нарисовалась к одному волшебнику, которого я боготворил и оплакивал, и не только я, а вся школа, ее ученики, профессора, магическая Британия и остальной магический мир. Претензия к тому, кто не просто обманул меня и всех в него и ему верящих, а еще и уничтожил их, даже не собственными руками. Почему? Узнаю, когда схвачу эту седую бороденку в свою руку. Душу вытрясу, но добьюсь ответа! А пока шёл дальше. Туда, куда звал огонек ещё одной едва теплящейся души. И каково же было шоком увидеть младшего Малфоя, умирающего и прощающегося с жизнью. Способность Жнеца показывала его предсмертные муки, как именно он оказался в таком паршивом состоянии. Малфой упал с высоты птичьего полета, перед этим словив мощнейший удар Круцио и выпущенного напоследок проклятия от психованной Беллатрикс. Рухнув на камни, получил многократные и несопоставимые с жизнью переломы. Шейные, спинные, поясничные и тазовые кости, а также сотрясение мозга и отбитые внутренние органы в ближайшее время станут причиной его смерти. И вот он мой шанс. Даровать ему спасение и жизнь, получив контракт и оружие-спутника. Надеюсь, он согласиться стать моим клинком. Страх и ужас, вот что я почувствовал от него, когда подошел и спросил, хочет ли он жить. Я и не знал, что облик Жнеца так влияет на смертных. Когда я встретил прежнего собирателя душ, ничего такого от него не почувствовал. Хотя, я был мертв, что я мог почувствовать от того, кто должен был отправить меня на перерождение, подарив умиротворение? А вот Малфой пока жив, на грани смерти, но жив. Поэтому его реакция на мою сущность вполне понятна. Да и внешний вид сам за себя говорящий. А еще голос, который должен быть безэмоциональным и монотонным, я бы сказал похоронным. Так спокойнее душе и Жнецу в том числе. Ведь говори ты с горечью или с сожалением, как и с любой другой эмоцией — душа впадет в хандру, даже может отказаться идти за грань. На вопрос, хочет ли он жить, Малфой сказал, что хочет и не важно как именно. А я, улыбаясь и радуясь, приблизился, склонился и впился в такие желанные, мягкие губы жестким и требовательным поцелуем, следуя дальнейшей инструкции, оставленной ушедшим жнецом. Через близость и контакт соединял наши души нитями договора, даруя ему сущность моего артефакта. Связав наши жизни — отпустил, получив протест и желание углубить и поцелуй, и близость. Продолжить то, в чем испытывали желание мы оба, я не прочь. Но не сейчас. Сначала первый призыв и его полноценная трансформация. Для этого я обратился к частичке себя, ставшей частью Малфоя, изменяющей, дарующей ему облик оружия. Дав ему имя «Лунный клинок», призвал в руку. И странно, Драко обернулся не мечом, а косой, с серебряной рукоятью, по которой шли незамысловатые узоры, похожие на змеиную чешую, с широким крылом-лезвием. Далее по плану осмотр подземелий Слизерина и Тайной комнаты, в надежде найти записи основателя, дающие возможность восстановить школу. Потом на Гриммо проведать профессора Снейпа, а дальше в Министерство, чтобы убедиться в том, что показала мне память прошлого Жнеца.