Mr. Yummy

      Патрик Харди, двадцать семь лет, спецкорр вашингтонского «Зе Хил». Он, взрослый мужик шести футов роста с пронзительным взглядом светло-серых глаз, коротко стриженный и с неизменной жёсткой чёрной щетиной на подбородке и щеках, похожий скорее на бандита из гетто, чем на маститого журналиста, стоял сейчас с понурой головой перед главным редактором газеты, получая нагоняй за очередной громкий скандал, случившийся после очередной разгромной статьи, подписанной «мистер П. Харди». Потому что только Патрику удавалось протащить в печать незацензуренные главредом варианты своих материалов, которые он собирал по крупицам месяцами. Но в этот раз он, видимо, перестарался — мистер Коэн был настолько зол из-за выходки подчинённого, что, не выбирая выражений, послал его… Если опустить всю ненормативную лексику, отправляли отчаянного журналиста пока что в отпуск.       — Вали-ка ты, Патрик, на недельку… — приказным тоном объявил главред.       — Мистер Коэн, у меня материал в разработке…       — Две недели!       — Семнадцатого я должен присутствовать на пресс-конференции министра…       — Три! И без всякой оплаты!       Патрик быстро понял принцип увеличения продолжительности нежданно свалившегося отпуска, потому разумно заткнулся, боясь быть сосланным на месяц или того больше. Мистер Коэн продолжил:       — Пат, ты же в курсе — я всегда за тебя. Мне нравятся твой стиль, принципиальность и дотошность. Но не стоит считать меня всесильным. Так что, — главред устало прикрыл глаза и принялся растирать переносицу пальцами, — тебе придётся на какое-то время уйти в тень. А ещё лучше — уехать из города.       — Даже так… — Оказывается, последствия скандала были значительно глобальнее, чем Патрик себе представлял.       — Именно что. И чтобы без огласки.       Любой мегаполис летом — не то место, где хотелось бы зависнуть в ничегонеделании, даже если ты живёшь в собственной квартире с шикарным видом на реку. Звонить друзьям выйдет себе дороже: придётся объяснять, почему вдруг случился этот незапланированный отпуск, что противоречило установке главреда «без огласки». Тупо залипать в телевизор или соцсети — это уж совсем не про Патрика. Можно было, конечно, залечь на диване с книжкой, но ни один из корешков в метровой стопке около окна гостиной, что представляла собой подборку «прочесть в первую очередь», не заинтересовал его настолько, чтобы уйти в добровольное затворничество. Или воскресить заброшенную рукопись книги, которую начал писать ещё на последнем курсе университета…       В конечном итоге первые полдня и вечер Патрик потратил на выпивку, рассчитывая таким образом утопить в алкоголе своё возмущение вселенской несправедливостью, следующий день — на сон и отходняк, третий — на уборку того свинарника, что получился после первых двух дней нежданного отпуска. А дальше надо было думать, куда себя деть.       Разбирая письменный стол от завалов, Патрик наткнулся на письмо, в котором сухим и чопорным тоном его уведомляли о необходимости подтвердить право наследования на недвижимость, оставленную Патрику дедом по материнской линии. Уведомление, подписанное нотариусом с мудрёной фамилией Димитракопулос, он получил ещё по весне, но идеей особо не проникся — почему-то казалось, что ничего сто́ящего ему не светит, максимум какая-нибудь халупа, возможно, ещё и с долгами. Вообще, вся эта тема с наследством казалась до ужаса странной. Дед оставил семью, то есть мать и бабушку Патрика, почти полвека назад, и то немногое, что о нём напоминало — пара фотографий да морской бушлат с нашивкой Второго флота ВМС США. С чего бы в таком случае ему вспомнилось о внуке, которого дед даже не видел?       — Бакстон, — пробурчал Патрик, дочитывая письмо. — Где это вообще?       Он сгрёб со стола в сторону остатки неразобранного хлама, придвинул ближе макбук. На первый взгляд, всё получалось очень даже оптимистично: курортный городишко на одном из островов Внешних отмелей, вероятно, и домик будет с видом на океан. Да хоть бы и халупа, наведаться туда стоило ради знаменитого пляжа Кейп Хаттерас — когда ещё подвернутся повод и возможность.       Так как в свободном времени он был не ограничен, Патрик решил растянуть «удовольствие» и ехать на автомобиле — его коралловый Челленджер, который считался слишком бунтарским для буржуазно-аристократического Вашингтона, давно следовало хорошенько «выгулять». Проложил путь в навигаторе, выбрав маршрут через Норфолк, где сделает остановку на ночь. Чем больше Патрик изучал карту, тем больше ему нравилась идея, особенно тот момент, что от Пойнт Харбора до самого Бакстона ехать придётся вдоль побережья Атлантики. Кажется, всё складывается не так уж и плохо…       Никогда прежде Патрик не получал такого удовольствия от поездки, как в этот раз. Его машина уверенно наматывала мили на колёса, словно уличный торговец сладкую вату на палочку. От бликующего на океанской глади яркого солнца не спасали даже солнцезащитные очки. Патрик щурился, но улыбался, высовывал руку из окна и медленно сжимал пальцы в кулак, пытаясь поймать тёплый бриз за хвост. Он останавливался, чтобы покурить, хотя дело было отнюдь не в очередной никотиновой дозе, попросту хотелось проникнуться, сполна насладиться моментом. Полез в карман за телефоном, но тут же отверг эту мысль. Кадр в галерее, который уже завтра будет одним из многих, стал бы жалкой попыткой передать реальную, живую красоту. Патрик стоял, привалившись задницей к тёплому боку Челленджера, жевал в губах сигарету, что так и не решился прикурить, будто не имел права портить дымом палитру красок и запахов, которыми столь щедро делилось с ним Атлантическое побережье.       Бакстон оказался именно таким, каким Патрик себе его представлял. Небольшой город, преисполненный чувством собственного достоинства, можно было сравнить с познавшим дзен послушником, на которого снизошла благодать. Его тенистые улочки вытянулись вдоль внутреннего, развёрнутого к материку, побережья. Может быть, впечатление усугубляла жара, но на контрасте с Вашингтоном Патрика поразило то, что тут никто никуда не спешил. Причём речь не столько об отдыхающих — им-то как раз и положено предаваться безделью, — местные жители вели себя вальяжно, расслабленно, словно насущные проблемы обходили их стороной.       Мистер Димитракопулос выглядел под стать своей фамилии: невысокого роста, чуть полноватый мужчина в годах, напоминающий киношного Бильбо Бэггинса из «Властелина колец», но с большой залысиной на половину головы. Комичности образу добавляли винтажного вида подтяжки, плотно облегающие выпирающий живот нотариуса. Он внимательно осмотрел Патрика, прибывшего практически к закрытию конторы, будто приценивался, не менее скрупулёзно изучил предоставленные документы и только после этого расцвёл радушной улыбкой:       — Долго же вы к нам добирались…       Судя по тому, как быстро они справились со всеми формальностями и подписанием бумажек, Патрика тут действительно ждали. Закрыв свой офис, мистер Димитракопулос вызвался проводить долгожданного клиента и, не беря в расчёт тот факт, что Патрик при колёсах, повёл его до нужного дома пешком. Шли они медленно, потому как сердобольный нотариус посчитал своим долгом не только помочь клиенту с наследством, но и перезнакомить вновь прибывшего со всем населением Бакстона.       — Это внук Теда Никсона! — объявлял мистер Димитракопулос каждому, кто встречался на их пути. И, судя по тому, как расцветали улыбками лица людей при упоминании этого имени, как охотно они жали Патрику руку и предлагали обращаться за помощью в любой момент, деда в городе любили и уважали.       Время в пути затянулось. С подачи сопровождающего они посетили несколько продуктовых лавочек, где Патрик прикупил еды на несколько дней, зашли в небольшой ресторанчик, на чью неказистую вывеску столичный журналист, за столько лет изрядно пропитавшийся снобизмом крупного города, вряд ли бы взглянул — там подавали неожиданно вкусные устрицы гриль и отменное крафтовое пиво.       К нужному дому они дошли уже в сумерках. Патрик боялся, что мистер Димитракопулос постарается навязать своё общество и далее, но тот словно тонко чувствовал грань, за которой любезность и доброжелательность превращаются в навязчивость и отсутствие такта. Нотариус распрощался с ним на крыльце террасы, опоясывающей дом по периметру, слегка приподняв над головой плетённую из соломы шляпу-трибли. Оставшись один, Патрик ощутил непонятное волнение, чью природу он не мог объяснить с ходу. Взялся за ручку двери своего нового дома, но так и не решился зайти. Он, оставив пакеты со снедью у порога, не спеша прошёл по деревянному, выскобленному до блеска настилу террасы, украдкой заглядывая в каждое окно. На заднем дворе стояла пара плетёных кресел. Патрик, не раздумывая, сел в одно из них, вытянул ноги и закурил. Интересно, о чём думал дед, когда сидел в этом кресле и так же смотрел на видневшуюся между домами гладь океана?       — Ямми! Ямми!       Звонкие детские голоса, доносившиеся с улицы, казались сонному Патрику непростительно громкими и радостными. Он зарылся с головой под подушку, но сторонние звуки настырно проникали сквозь неё. Патрик медленно встал, отмечая, что, в общем-то, не такая уж и рань — почти девять утра, — подошёл к окну и, словно шпион, заглянул в просвет неплотно сдвинутых штор. Разновозрастная компашка в диапазоне от пяти до десяти лет скакала прямо посередине проезжей части улицы, размахивая зажатыми в ладошках рожками с разноцветными шариками мороженого. Несмотря на то, что лакомство было у всех, видимо, есть своё ребятишкам было неинтересно, потому каждый из них старался лизнуть аппетитный кругляшок у другого. Патрик по-доброму усмехнулся, наблюдая за их шуточной вознёй. Резкий звук велосипедного звонка заставил перемазанных мальчишек и девчонок загомонить с новой силой. Патрик, вытянув шею, высунул голову между полотен штор и зафиксировал края ткани под челюстью так, чтобы не светить своими голыми телесами в окно, и успел рассмотреть удаляющуюся спину мороженщика, который ритмично крутил педали переделанного в повозку велосипеда.       Дом оказался совсем небольшим: гостиная, совмещённая с кухней, и кабинет на первом этаже, две спальни и ванная — на втором. Вчера у Патрика просто не хватило сил на осмотр, зато сегодня его уже ничто не могло остановить от детального исследования. На контрасте с уютом, который создавали со вкусом подобранные мебель, обои и текстиль в стиле прованс, в целом возникало ощущение бесхозности, стерильности. Кто-то на славу постарался, приводя дом в порядок после смерти деда — Патрик не чувствовал ровным счётом ничего, никакого флёра бывшего хозяина или духа семейного очага. Приведи мистер Димитракопулос его в любой другой дом — он не заметил бы разницы, как если бы картинка из каталога недвижимости ожила и ждала, пока новый хозяин вдохнёт в неё жизнь. Исключение составлял кабинет.       Письменный стол с креслом около окна и стеллаж, полностью заполненный книгами от пола до потолка по одной стене, — убранство комнаты можно было бы посчитать аскетичным, если бы не ряд фотографий в рамках на полке фальшь-камина. Подталкиваемый предвкушением узнать наконец хоть что-то о деде, каким он был все эти годы, Патрик поспешно схватил одну из рамок. Их с бабушкой свадебное фото. Нахмурился, взял другую, третью… Фото со школьного выпускного матери, вручение её же диплома в университете, свадьба родителей, первое фото новорождённого Патрика… Взгляд ошалело метался от одного кадра к другому. Патрик не понимал, как дед… как всё это…       Он сгрузил рамки, что держал в руках, на письменный стол, вытащил из кармана штанов телефон и отошёл к окну. Длинные гудки в трубке заставляли Патрика нервно постукивать пальцами по подоконнику.       — Алло…       — Наконец-то, — вместо приветствия выдохнул он. — Ба, ты не хочешь ничего мне рассказать?       Прозвучало грубо, и позже Патрик обязательно раскается за свою несдержанность. Молчание в трубке подстёгивало его досаду, Патрик знал за собой этот грешок: неконтролируемое раздражение, если из-за нехватки информации он чего-то не понимал, не мог сложить целостной картины.       — Значит, ты уже в Бакстоне…       — Не стоит озвучивать очевидные вещи.       — Патти, — перебила она его. Голос тихий, но твёрдый, и прозвище, данное Патрику ещё в детстве, немного отрезвили его. — Он очень любил и гордился тобой… Тед просто…       Патрик снова повернулся к столу, заметил ещё одну рамку, сдвоенную, которую не заметил раньше, подошёл ближе. А бабушка всё говорила:       — Это был его выбор, и он никогда не считал его лёгким. — Патрик взял рамку в руку. На фото справа дед в военной форме был заснят ещё совсем молодым. Он смотрел прямо в камеру, заложив руки в карманы, и, чуть вздёрнув подбородок, широко улыбался. А рядом, приобняв его за шею ладонью, полубоком к камере стоял другой моряк и тоже смеялся от души. Второе фото было сделано, видимо, не так давно, судя по клёну на заднем фоне — осенью: седовласые мужчины, в которых с трудом, но можно было узнать тех самых счастливо улыбающихся моряков, постарались полностью воспроизвести оригинальное фото прошлых лет. — Я знала… согласилась, что так будет лучше… всем… Там есть письма, Патти, должны быть… Ты всё поймёшь…       Её голос в трубке звучал тише, запинаясь.       — Ты его любила?       — Да.       — Ты и сейчас его любишь…       Это уже не было вопросом, но бабушка всё равно ответила:       — Да.       Патрик не стал искать писем, чувствовал, что пока не в состоянии напрямую встретиться с тем, что и так осталось невысказанным в беседе. Захватив портмоне и ключи от машины, он выскочил из дома, громко хлопнув дверью, из-за чего за забором залаяла соседская собака. Патрик быстро шёл по тенистой улочке и всё никак не мог продышаться, жадно хватая тёплый солоноватый морской воздух открытым ртом. Он потерялся в роящихся мыслях настолько, что перепутал проулки, и вместо того, чтобы выйти к конторе мистера Димитракопулоса, откуда нужно было забрать свою машину, Питер оказался на окраине города. Ноги сами несли его дальше, к побережью, чему он и не думал сопротивляться. Не то чтобы он был шокирован открывающимися подробностями личной жизни своего деда. Просто Патрик привык думать о нём плохо, считать подлецом — так легче жилось без него, а теперь… Всё перевернулось с ног на голову.       Пляж Кейп Хаттерас не отличался от других, но в то же время был особенным. Может быть, всё дело в мягкости песка, в который Патрик с удовольствием зарывался босыми ступнями, небрежно кинув свои кроссовки рядом. Может быть, оттого, что открывающийся вид на неспокойную океанскую гладь, перемежающуюся кое-где каменистыми рифами, подействовал на Патрика умиротворяюще — перед величием и буйством водной стихии собственные проблемы казались мелкими. Может, потому, что океан своей суровой, но честной красотой срезонировал с его ощущениями в тот момент…       Патрик не был ханжой, никогда не навешивал на людей ярлыки в зависимости от того, кого те предпочитали тащить в свою постель. В студенческие годы он сам был открыт экспериментам, даже какое-то время встречался с Мартином, студентом по обмену, с которым они пересеклись на один семестр — впервые не смог устоять перед обаянием и настойчивостью парня. В плане развлечения и удовольствия вышло отлично, но чтобы рассматривать такой вариант как нечто серьёзное… В эпоху толерантности, когда однополыми браками было уже никого не удивить, заскорузлые мораль и нравственность всё ещё заставляли Патрика оценивать даже свои личные отношения через призму необходимости оправдать ожидания родителей, не подвести, соответствовать… Каково же в таком случае более полувека назад было деду — не только принять себя, но и не бояться жить для себя, свободно, открыто, и, как сказала бабушка, честно?       Соседские дети будили его с завидным постоянством: каждый раз Патрик думал, что вечером нужно лечь в другую спальню, выходящую окнами во двор, но в конце дня забывал о данном себе обещании — история жизни деда, изложенная в письмах и найденных чуть позже дневниках настолько захватила его, что он сам не заметил, как начал писать роман. Сегодня, на удивление, он проснулся раньше, потому к началу «концерта» был уже в кухне. Как только ребятня заголосила, Патрик на автомате подошёл к окну, отдёрнул цветной муслин занавески в сторону. Неужели это мороженое настолько вкусное, что они готовы есть его каждый день?       Ему повезло: мороженщик со своей тележкой остановился ровно напротив калитки дедова дома, теперь уже дома Патрика, что давало возможность рассмотреть наконец «торговца радостью». Он сощурился и, делая маленькие глотки горячего кофе, с интересом наблюдал за тем, кого дети с восторгом встречали каждое утро. Парень, навскидку едва достигший совершеннолетия, чьи отросшие волосы, выбеленные жарким солнцем практически в платину, смешно топорщились из-под холщовой бейсболки с яркой надписью «Yummy!». Он открыто и искренне улыбался каждому из малышей, внимательно слушая их болтовню. Патрик скользил взглядом по его лицу, плечам, загорелым рукам и ногам, которые казались нереально длинными из-за коротких шорт, и понимал, что мороженщик выглядит очень привлекательным, если не сказать аппетитным. Неудивительно, что домохозяйки вслед за своими отпрысками толпились тут же, пытаясь завладеть вниманием такого лакомого кусочка, но им доставались лишь крохи: с ними парень был сдержан и учтив, не более. Закончив раздачу рожков, он покатил тележку дальше по улице, а Патрик, вспомнив о кофе, допил остывший напиток одним глотком.       Отпуск в Бакстоне Патрик проводил максимально однообразно: завтракал дома, брал пачку писем деда, что тот хранил перевязанными нитками разного цвета, и какую-нибудь из книг библиотеки и шёл с ними на пляж. Плавал, загорал, курил, рассматривая отчаянных сёрфингистов, раз за разом пытавшихся покорить строптивые волны, обдумывал сюжет и сцены своей рукописи, чтобы вечером, в тишине дедова кабинета, всё записать. А потом Патрик стал замечать, что мысли в промежутках между праздным бездельем на пляже и работой над книгой всё чаще возвращаются к мороженщику, которого он в своих мыслях стал называть мистером Ямми. Теперь каждое утро Патрик подгадывал время завтрака таким образом, чтобы можно было без стеснения любоваться яркой улыбкой незнакомого парня.       В конечном итоге всё свелось к навязчивой идее услышать голос мороженщика, узнать наконец цвет его глаз и понять, что Патрик почувствует, когда тот окажется на расстоянии вытянутой руки и посмотрит прямо на него.       Мистер Ямми заметил незнакомца сразу, но сделал вид, что ему нет дела до дефиле по газону, и продолжил неспешно обслуживать толпившихся рядом маленьких покупателей. Патрик не ожидал, что праздное любопытство сменится волнением, пока он будет идти от крыльца дома к тележке мороженщика. Дети скрупулёзно выбирали лакомство, потому пришлось встать в конец очереди. Ожидание было Патрику на руку — он без зазрения совести мог изучать парня, акцентируя внимание на деталях, что укрывались от него ранее. Глаза тёмно-оливкового цвета, два прокола в мочке левого уха, в которые были вставлены едва заметные чёрные «гво́здики» и, самое главное, родинка над верхней губой, справа, над самым уголком рта. Губы парня и так можно было смело назвать чувственными, но эта фривольная природная мушка, максимально контрастирующая с резкими, хоть и правильными чертами худощавого, острого лица, действовала на Патрика искушающе, будоражила фантазию, подталкивая к идиотскому желанию привлечь к себе внимание любым способом. Он свернул банкноту вдоль и, зажав её между указательным и средним пальцами, протянул мороженщику:       — Это действительно настолько вкусно, — замолчал на секунду, делая паузу, чтобы финал фразы вышел с должным эффектом, — ваш рожок? Очень хочется попробовать…       Однако в действительности заготовка прозвучала совсем не так изящно-тонко, как предполагалось, отчего Патрик почувствовал неловкость, и только годами тренируемый навык держать лицо в любой ситуации и перед любой публикой не позволил ему смутиться окончательно.       — К сожалению, не смогу удовлетворить… — парень хитро прищурился, специально затягивая паузу. Стало ясно, что он сумел распознать двусмысленность в вопросе Патрика, потому пытался копировать его стиль, — вашего любопытства. Вам рожка сегодня, увы, не достанется. — Продолжая сохранять невозмутимость, мистер Ямми спокойно достал из холодильника цилиндрик в яркой шелестящей обёртке — фруктовый лёд, который можно было купить в обычном магазине, — чтобы следом сунуть его Патрику в руку. — Всё, чем могу.       От необычно низкого голоса парня у Патрика приятно защекотало нёбо, а по шее поползли мурашки. А ещё тот сказал «сегодня» — значит, шанс снять пробу с этого лакомки у него всё-таки оставался. Патрик посмотрел на подношение, снова на мистера Ямми, который не удержался-таки и едва заметно улыбнулся:       — Только сосите… аккуратно. У него, вкус… — испытывая выдержку Патрика на прочность, тот причмокивал своими губёхами, словно пытался найти точную аллегорию описываемых ощущений, — неоднозначный.       Договорив, мороженщик улыбнулся ещё шире, теперь уже не скрывая издёвки, и покатил свою тележку дальше по улице. Пройдоха! Как красиво отшил, мастерски просто… Вот тебе и провинциальный мальчик.       Несмотря на неудачу, Патрик усмехнулся — он не чувствовал обиды или досады. Впрочем, хорошо, что с первого раза не получилось закадрить парня — так интереснее, возбуждает азарт и подогревает аппетит. Ведь даже недолгой беседы хватило, чтобы он почувствовал напряжение в паху — однозначно мистер Лакомый кусочек стоил того, чтобы потратить на него своё время.       Патрик специально не выходил больше к мороженщику, хотя он продолжал появляться на их улице каждое утро — просто наблюдал за ним из окна. Решил какое-то время не маячить у парня перед глазами, надеясь тем самым подогреть интерес к себе. На деле же получилось с точностью до наоборот — Патрика необъяснимо тянуло к по сути незнакомцу. И лишь страх стать посмешищем в глазах соседей удерживал его от каждодневного флирта с мистером Ямми.       Случай встретиться и поговорить снова выпал им спустя три дня, когда Патрик решил прокатиться до пляжа на Челленджере. Припарковавшись на обочине, он, подражая местным, разделся прямо около открытого багажника, побросал вещи туда же. Сегодня океан был неспокойным. Патрик вдоволь наплавался, хотя это больше походило на боксёрский поединок, устало опустился на песок, который моментально налип на его мокрую кожу. Грудная клетка тяжело вздымалась, пытаясь совладать со сбившимся дыханием. Близился вечер, солнце уже завалилось за спину и мягко припекало плечи. Патрик неспешно осматривался, наблюдая то за сёрфингистами, то за золотистым ретривером, которому удавалось ловко ловить фрисби после каждого броска хозяином, то за девушками в бикини, так показательно не специально прогуливающимися у кромки воды… А потом взгляд наткнулся на него…       Мистера Ямми Патрик узнал сразу, хотя тот выглядел совсем иначе, нежели утром: стянув гидрокостюм с плеч, сидел на пологом камне, небрежно опёршись локтями на колени, рядом лежала доска для сёрфинга. Мокрые пряди его светлых волос торчали на макушке иглами, но плотно облипали шею, будто чьи-то жадные пальцы. А ещё он курил. Мистер Ямми не только выглядел иначе — изменилась аура, словно он, откинув рабочую маску благодушия и доброжелательности, перестал сдерживать своё «я»: более резкий в движениях и взгляде, снисходительно-высокомерном и даже немного циничном. К такому бунтарю Патрика влекло ещё больше. Что уж говорить о спине и плечах, под гладкой кожей которых чётко просматривались мышцы, об острых крыльях лопаток, о ягодицах и бёдрах, чью упругость и аппетитность подчёркивал плотно сидящий неопрен…       Патрик попытался сглотнуть, избавиться от комом застрявшего в глотке острого желания, и понял, что надо бы покурить. Сигареты, как и все вещи, остались в машине. Патрик завозился, чем привлёк внимание мороженщика, сидящего в каких-то двадцати метрах от него. Делать вид, что не узнал или не заметил, было бы глупо, потому Патрик, резко поднявшись на ноги, решительно подошёл к парню:       — Угостишь сигаретой?       Тот сощурил один глаз, перекатил практически бычок в угол рта и, не отрывая взгляда от Патрика, потянулся рукой за камень, на котором сидел. С такого расстояния и в позе смотрящего снизу вверх, расхристанный мистер Ямми казался ещё более соблазнительным. Оказывается, зрачки у него окружены золотой короной, а над бровью есть едва заметная ниточка шрама, чего Патрик не заметил ранее. Он на автомате поджал пальцы на ногах, закопавшись ими в песок, и порадовался, что выбрал шорты для плавания, а не плавки — взбунтовавшийся от воздержания член находился сейчас вровень с дразнящей родинкой над губой. И, чёрт побери, Патрик даже не был уверен: искушает его этот «лакомка» намеренно, либо просто сам не осознаёт, сколько в нём природного эротизма. Парень протянул ему синюю пачку духа Америки и зажигалку, и Патрик, решив обнаглеть полностью, молча уселся рядом с ним на песок. Сигареты были крепче тех, что он курил обычно, драли горло до слёз, но ему и нужно было сейчас хоть что-то, что могло отвлечь от внезапного острого возбуждения.       — Слышал, ты внук старика Никсона? — вопрос стал неожиданным во всех смыслах — и то, что мистер Ямми решил заговорить, и то, что он хоть что-то знает о Патрике. Потому он просто кивнул в ожидании продолжения. — Он был крутым. Факт того, что незнакомый пацан знал его деда лучше — что в принципе его знал, — однозначно уязвило Патрика, хотя мороженщик в этом был совсем не виноват, он лишь цитировал известную всему Бакстону истину.       — А я его не знал. Вообще.       Странно, но это послужило началом диалога. Мистер Ямми, уже в который раз удивив Патрика, поставил между ними пустую банку из-под колы, кинул наконец в неё бычок, что скурил почти до фильтра, и заговорил:       — Если когда-нибудь выдастся случай, я бы хотел полетать тут на самолетё, — голос парня звучал негромко, терялся в порывах ветра, отчего Патрику всё время приходилось склонять к нему свою голову. — Вон там, — мистер Ямми указал рукой в сторону виднеющихся вдалеке рифов, — сталкиваются два мощных океанских течения — Североатлантическое и Гольфстрим. Они создают воронки и завихрения, провоцируют сильные штормы. Эти места называют ещё «кладбищем Атлантики», похоронившем сотни кораблей. — Парень повернулся к Патрику. — Всё это мне рассказал твой дед. Он любил сюда приходить, часто сидел и смотрел на океан, как и мы сейчас…       С ним было интересно разговаривать, интересно его слушать и даже то, как он сосредоточенно слушал Патрика в ответ, было интересным. Патрик поразился его начитанности, тому, как грамотно он строит предложения, минуя молодёжный сленг и модные словечки, но не оставляет послевкусия занудства или тяжеловесности во фразах. Изначально оценив и поведясь только на внешность, Патрик не думал, что их беседа с мороженщиком выйдет не просто на равных, а станет поистине откровением.       Небо стремительно темнело, топя за горизонтом этот полный сюрпризов день. Они скурили почти все сигареты из голубой пачки, но так и не решились прервать беседу. От воды сильнее тянуло холодом, что заставляло Патрика, да и мистера Ямми, всё чаще растирать озябшие плечи и руки.       — Я на машине. Могу подбросить тебя до города, — увидев, что парень поднялся на ноги, предложил Патрик, желая ещё хоть немного побыть в его компании. Мистер Ямми одобрительно покачал головой, оценив Челленджер, натянул гидрокостюм на плечи, но так и не удосужился его застегнуть, и потрусил с доской под мышкой к будке проката. Патрик остался переодеваться у открытого багажника: снял шорты, надел вместо них джинсы прямо на голое тело, накинул рубашку и застегнул её всего на пару пуговиц. Он завёл машину и принялся ждать, нервно барабаня пальцами по рулю, в надежде, что мистер Ямми примет его предложение.       Радиостанция разменяла уже пятый трек, когда дверь со стороны пассажирского сиденья всё-таки распахнулась.       — Прости, знакомые встретились, — сказал мистер Ямми и улыбнулся настолько искренне, что стало откровенно пофиг на впустую потраченное время.       Главное, что он сейчас рядом, сидит, откинувшись на спинку кресла, ловит ветер, высунув ладонь в открытое окно, как и Патрик несколькими неделями ранее. Теперь они не разговаривали. Будто из-за того, что смыли с себя налипший песок и вернулись к цивилизованной одежде, их взаимодействие утратило лёгкость, а близость другого человека, хоть и продолжала будоражить кровь, скорее вызывала неловкость, что бывает между незнакомцами, стоит только затянуться паузе.       Патрик понял, что непреднамеренно рисуется, небрежно держа руль одной рукой, поддавая газу до рёва двигателя на прямых участках трассы, старается тем самым впечатлить, снова завладеть вниманием парня, имя которого он так и не узнал, как и не назвал своё. А ещё он понял, что приглашение, для которого так тщательно подбирал слова, пока ждал мистера Ямми на обочине пляжа, так и останется невысказанным — этот парень достоин большего, чем просто случайный перепихон на одну ночь. Но ведь этого самого «больше», Патрик ему предложить готов не был…       Мистер Ямми попросил добросить его до центральной улицы, видимо, не желая светить перед незнакомцем настолько личной информацией, что можно было расценить как своеобразное дистанцирование. Патрик, выискивая подходящее для парковки место, с трудом сдерживал в себе внезапно проснувшегося внутреннего маньяка: тот подначивал заблокировать двери, втопить педаль газа в пол и увезти сидящий рядом лакомый кусочек в какую-нибудь дыру. И уже там, отгородившись от всего мира, не сдерживаясь, смаковать, упиваться, вкусить манящей плоти и ощутить её жар, тонуть в этом болотистом омуте глаз, что сейчас смотрят на него так пронзительно, выжидающе.       Челленджер наконец остановился. Что-то в мистере Ямми поменялось, будто он почувствовал, как действует на Патрика и как в ответ Патрик действует на него, что им двоим всё сложнее держать себя в руках. Когда пугает не то, что может произойти, а то, насколько неожиданно сильны эмоции и глубоко желание.       Парень уже взялся за ручку двери, и тут Патрик понял, что не может отпустить его молча:       — Я рад, что мы встретились. Чем дольше живёшь, тем чаще посещает мысль что-либо поменять в прошлом: что-то сделать не так или вовсе не делать, что-то сказать или промолчать в нужное время… Но я уверен, что даже спустя время в сегодняшнем вечере мне не захочется менять ничего.       Глаза мистера Ямми вспыхнули, он с силой сжал губы, словно боялся сболтнуть лишнего, и вышел из машины. Патрика обдало прохладным воздухом с улицы. Он откинулся головой на спинку сиденья, сомкнул веки и глубоко задышал, отпуская своё внутреннее напряжение и понимая, насколько устал за сегодня.       Однако быстро заснуть Патрику всё же не удалось. Он слонялся по всему дому и не мог найти себе места, перебирал сегодняшний вечер, слова, жесты и взгляды, будто бусины чёток. Патрик корил себя, что не был настойчивым, но в тот же миг понимал, что поступил правильно — напором он бы только всё испортил. Искал объяснение тому непонятному, что творилось у него на душе. Но единственное, что он осознал — внутри поселилось ощущение незавершённости, требующее как минимум поговорить с мистером Ямми ещё раз и уже более обстоятельно, да хотя бы имя узнать. А пока до жути хотелось целоваться, причём с одним конкретным человеком. Однако всё, что мог позволить себе Патрик этим вечером — это выпить стакан воды и лечь наконец спать.       Патрик ждал Ямми следующим утром, жадно всматриваясь в окно, и разочарованно вздохнул, как и стайка детей, что толпилась на дорожке, когда к назначенному времени мороженщик так и не появился на их улице. Спустя минуту у него зазвонил телефон:       — Пат, пора бы тебе вернуться.       Главред вспомнил о своём сотруднике за пять дней до окончания отмеренного им же отпуска. Патрик, ссылаясь на непредвиденные обстоятельства, требующие задержаться в Бакстоне ещё на некоторое время, настаивал на том, что выйдет на работу в оговорённую ранее дату. Правда, уверенности в том, что за оставшиеся дни он сможет отыскать парня, у него было минимум. Патрик катался по городу и окрестностям, приглядываясь ко всем сёрфингистам, мало-мальски напоминающим мистера Ямми, высматривал его в барах и магазинах Бакстона. Его стали утомлять ожидание, неопределённость, путанные мысли, жара и этот курортный городишко в целом, а решительности бросить поиски и уехать всё не было. Но когда пару дней спустя тележку с яркой надписью «Yummy!» прикатил на их улицу незнакомый мужик, интуиция подсказала Патрику, что своего Лакомку он упустил.