The Sun of the Sea

— Что значит снова поднять «Лилию»? Повисшая тишина заглушила, кажется, даже тихий плеск волн, бьющихся о деревянный борт внизу. По палубе вразнобой заметались взгляды. Макио, Сума и Хинацуру посмотрели на Узуя. Тот уставился сначала на Генью, затем на Сенджуро, потом на Аказу. Аказа крутил головой, глазея то на одного нингё, то на второго. Кёджуро, в свою очередь, немигающе вперился в Генью, словно готовясь отреагировать на любое его неосторожное действие сию же секунду. — Ты что, не рассказал ему ничего? — в конце концов обратился Узуй к Сенджуро. — Не рассказал чего? — Генья покосился на сидящего рядом мальчишку то ли с опаской, то ли с недоверием. — Я думал, он всё видел, — промямлил тот, сделавшись белым как мел. — Видел что? — теряя терпение, с нажимом спросил канонир, возвращая своё внимание капитану. — Как Сенджуро всех спас, — пришла на подмогу Сума. — Поставил целый корабль на дыбы! — уточнила Макио. — Технически — на нос, — поправил Узуй, заглядывая в узкое горлышко бутылки, чтобы проверить, сколько осталось на дне. — Дыбы — это всё-таки корма. — Да, но нет выражения «встать на нос», — Макио скрестила руки на груди. — Зато выражение «встать на дыбы» есть. — Корабль — не лошадь. И раз уж мы окунаемся в языковое искусство, существует выражение «встать на голову». Было бы уместнее в таком случае использовать его. О Генье, чьё недоумение с каждым звучащим словом лишь разрасталось, вот-вот грозились забыть. Если между Узуем и Макио разгорался спор, то горел он обычно едва ли не до самого рассвета, зачастую перерастая в пламя совсем иного толка — мешающее спать всему кораблю. Так что об этих двоих можно было уже забыть. Что Хинацуру и сделала. Забрав у Сумы пустую плошку, она поднялась со своего места и под видом сбора посуды, принялась обходить всю их небольшую компанию. — Помнишь, наш капитан без конца терроризировал беднягу? — начала она, приблизившись к Генье и Сенджуро. — Проходу не давал, то в воду сталкивал, то проливал на него что-нибудь, то ещё что придумывал… Женщина предусмотрительно решила зайти издалека. Из всей этой шайки «Блестящего» она всегда отличалась наибольшим тактом и умением в адекватный диалог. — В общем, — лишь получив от хмурого Геньи кивок, Хинацуру принялась латать очевидные пробелы в скудных объяснениях своих предшественников. — Наш дорогой Тенген подозревал, что Сенджуро — нингё, получеловек-полурыба. И оказался прав. — Ч-то? — Генья умудрился подавиться единственным слогом. Сенджуро моментально потупил взгляд, словно природа наградила его чем-то унизительным, а не прекрасным хвостом, который мог превращаться в обычные ноги. Аказа сам не заметил, как заскрипел зубами и крепко стиснул кулаки. — А ещё он обладает нечеловеческой силой. — Между тем, Хинацуру ободряюще потрепала Сенджуро по плечу и подарила ему тёплую улыбку, когда он поднял на неё виноватый взгляд. — Когда мы заметили, что на борту «Лилии» творится неладное, он нырнул под воду и с помощью якорной цепи поставил корабль… на нос. Теперь тамошний экипаж считает корабль живым. В этом же мы хотим убедить и Ворона. — То есть… — Генья медленно повернулся к Сенджуро и замолк на несколько тягучих мгновений, во время которых слышался лишь обмен язвительными комментариями спорщиков. — Ты поднял из воды целый корабль? — Ну… да… — Сенджуро сцепил ладони в замок и потёр большие пальцы друг о друга. — Обалдеть! А тяжелее корабля поднимал что-нибудь? Хинацуру забрала у обоих плошки — одну пустую и одну почти нетронутую — и подмигнула Кёджуро. Тот выдохнул напряжение и улыбнулся в ответ. — О, однажды я помог Ки выиграть в прыжках из воды. Другие киты вечно задирали его, что он не… — Ты поднял КИТА?! — Ну, не прям поднял. Просто помог ему разогнаться и подтолкнул под конец. Так что, наверное, это не считается. — ОБАЛ!.. — Эй, балделый! — вдруг зычно окликнул Узуй. — Ты чем тут вообще тогда занимался, пока нас не было? Пусть глаз у него был всего один, но оба уха были на месте. Видимо, одним он слушал свою жену, а вторым подслушивал, что же такого интересного творится у противоположного борта. — Я… — Генья тут же стушевался, отвёл взгляд в сторону и почесал затылок. — Я в оружейной был. — И что же ты там делал? — хмыкнул капитан, на его губах появилась ухмылочка, не предвещающая ничего хорошего. — Пушки натирал? Аказа и вся троица жён синхронно закатили глаза, в то время как братья-нингё в недоумении переглянулись. — Спал я! — выпалил Генья, красный как рак. На борту «Блестящего» постыдная правда всегда была злом. Но куда меньшим, чем похабные шутки капитана.

***

Влажный воздух превратил волосы Кёджуро в золотистые волны, рассыпавшиеся по плечам и вздымающиеся вместе с ними в такт ровному дыханию. Отцветающий где-то снаружи день проникал сквозь водопадную завесу пещеры крохами света, обретающего всё больше оранжевых оттенков. До сидящих у стены фигур он, впрочем, не доходил, и Аказа, в этом полумраке обнимавший Кёджуро со спины, думал, пытался представить, каково это — полжизни проводить под водой. Ведь там порой бывало ещё темнее. Однажды — во время одного из кораблекрушений, которые он пережил в дни своего несчастливого капитанства, — стихия вышвырнула его за борт, а запутавшийся в такелажных верёвках обломок потянул к самому дну. В тот вечер Аказа… нет, не испугался смерти в пасти морской пучины. Для него куда более страшным раскладом было бы сгнить на суше под палящими лучами солнца и в окружении роя мух. Однако подводные глубины пугали иным — сгущающейся по мере погружения тьмой. Потому что тьма, равно как и плохая видимость, означала неизвестность. Так каково же было нингё полжизни проводить в этой мутной неизвестности? Хотя, наверное, видели они под водой прекрасно. Уж Кёджуро-то с его волшебным зрением — так точно. — Аказа? — Копна золотистых волн защекотала ему грудь, когда Кёджуро зашевелился, устраиваясь поудобнее. — М? — пират выплыл, нет, вынырнул из своих размышлений. Оторвавшись от созерцания шумящего водопада, единственного светлого пятна поблизости, он чуть склонил голову, ожидая встретиться взглядом с горящим огоньком, но Кёджуро лишь плотнее прижался спиной к его груди. Затем последовал глубокий вздох. Затем подозрительное молчание, в котором явственно ощущалось нечто гнетущее, отравляющее баюкающую нежность, которая недавно пришла на смену всепоглощающему жару любви. И затем Кёджуро повернул голову набок, мягко ткнулся губами в обнажённое плечо Аказы и произнёс: — Почему к Ворону не может отправиться Тенген? — Мы уже это обсуждали. Гонец должен убедить Ворона, что история о живом корабле — это не плод воображения уцелевших членов экипажа, а ещё… — У гонца, — перебил его Кёджуро, — всего одна задача. Подтвердить существование живого корабля. — И проследить за дальнейшими действиями барона. — Нет, следить будут все. Согласно плану, ради обсуждения которого капитан Кибуцуджи даже позволил своему бывшему старпому вновь ступить на борт «Лилии», которую сам отныне больше не покидал, владения пиратского барона будут под пристальным наблюдением всё то время, что Аказа проведёт внутри. И ещё сутки после. Узуй, Макио, Сума, Хинацуру и Генья будут патрулировать территорию по периметру на случай подозрительной активности. А Кёджуро и Сенджуро… Останутся на борту «Блестящего», чтобы следить за береговой линией порта, если вдруг барону удастся покинуть своё поместье незамеченным или отправить один из своих кораблей на поиски «Лилии». Именно последнее Кёджуро и не устраивало, однако его возражения были пресечены быстро. Мудзан-сама лишь раз отчеканил холодное «Ренгоку» — и Кёджуро больше не перечил. Должно быть, сказались долгие месяцы службы под флагом «Паучьей Лилии». А может, Кёджуро просто понял, что проще будет переубедить только Аказу, когда они останутся наедине. Всё-таки если сам пират не захочет этого, никакой рокировки не состоится. Аказа же, в свою очередь, меняться ни с кем не собирался. Не то чтобы он жаждал новой встречи со старым хрычом, который оказался тем ещё лживым ублюдком. Просто в таком щекотливом и непростом деле, как переговоры с Вороном Уз, он не мог передать штурвал никому другому. — Разве Тенген не хочет получить Солнце Морей? — тем временем продолжил нингё. — Он и его команда. И Мудзан-сама, но он отпадает. В остатке у нас целых пять человек, кого можно отправить. — Кёджуро, — Аказа ласково потёрся щекой о его макушку и покрепче обнял. — Я лучше всех знаю старика. А он знает меня. Если кому он безоговорочно и поверит, что Кибуцуджи мало того, что жив-здоров, так ещё и чудо-кораблём обзавёлся, то только мне. Увы, для Кёджуро довод оказался недостаточно разумным, чтобы сдаться: — Но он же знает, что вы с капитаном Узуем заодно. Кроме того, если исходить из того, что Мудзан-сама доверяет тебе настолько, что принял обратно в команду, это вполне логично, что ты якобы остался с ним. Внезапное исчезновение старпома — бывшего или нынешнего — это всегда подозрительно. Ворон должен это понимать. — Вот именно. Так что если к нему приду именно я, для него это станет доказательством того, что я выбрал свою сторону. Его сторону. — Или ты просто перестанешь быть для него ценным союзником. Побег с корабля — это предательство. Мудзан-сама предателей не прощает. А раз вас с ним больше ничего не связывает, то и пользы Ворону от тебя больше никакой. Бесполезный союзник. Неудобный свидетель, знающий слишком много о слишком ценных сокровищах. Он просто от тебя избавится. — Допустим, — Аказа улыбнулся краешком губ. Столь настойчивое беспокойство нингё грело почти так же ощутимо, как тепло их тел, прижатых друг к другу. — Тогда что ты предлагаешь? Прохладный воздух украл тепло между ними, когда Кёджуро вдруг наклонился вперёд. Аказа нехотя разомкнул объятия, но через несколько мгновений уже с удовольствием устраивал ладони на крепкой пояснице и менял положение ног, чтобы Кёджуро мог сесть на нём поудобнее. Нингё явно был настроен серьёзно. Определённо, сейчас должна была последовать длинная речь, сдобренная хорошей порцией аргументов. Практика показала, что Кёджуро умел удивлять — взять хотя бы весь этот их план, который родился именно из его идеи. Вот и сейчас он Аказу удивил. Правда, совсем не так, как ожидалось. — Я пойду с тобой, — выдал он просто и бесхитростно. И замолчал. Аказа подождал ещё немного на тот случай, если Кёджуро требовалось чуть больше времени собраться с мыслями, однако ничего, кроме непрекращающегося шума падающей воды, тишину между ними больше не разбавило. — Кё, — негромко позвал Аказа, оглаживая большими пальцами горячую кожу под своими ладонями. — Это лишь больше проблем создаст. У пиратов нет такого понятия, как «слишком много трофеев», а нингё для большинства из нас — не более, чем трофей, пусть и диковинный. — Но откуда Ворону знать, кто я, — заметил Кёджуро, причём весьма справедливо, если бы не одно «но». И в этом «но» очень непросто было признаться, поэтому в тяжёлом вздохе, который заполнил короткую паузу, смешалось всё: и досада, и желание как-то сгладить собственную недальновидность. В своих отчаянных попытках отыскать Кёджуро Аказа слишком увлёкся, рассказав Ворону чуть больше, чем тому следовало знать. Совершенно забыл о том, что пиратский барон в первую очередь пират и только потом — его должник и источник информации. Тем не менее, начать с главной причины, которая заключалась в промахе, не позволила гордость, поэтому Аказа сперва подстелил себе немного соломы: — Узуй, конечно, тот ещё придурок, но он прав. По тебе видно, что ты не человек. То, что ты жил да не тужил на «Лилии», — заслуга Мудзана. Страх перед ним сильнее любого любопытства, поэтому команда к тебе не лезла. Ну и да… — он невнятно пожал плечами, словно дальнейшее имело значение не больше, чем уже сказанное. — Пока я искал тебя, то за всякими зацепками приходилось обращаться к Ворону. Так что он примерно знает, как ты выглядишь… На последних словах Аказа посмотрел в сторону, делая вид, что погрузился в размышления и что ему конечно же совсем не стыдно за собственную оплошность. Кёджуро, однако, это совершенно не взволновало. — Ну и что, — упрямо заявил он. — Что с того, что он будет знать, что я нингё? — Ты забыл, как мы с тобой познакомились? — невесело усмехнулся Аказа, переводя взгляд обратно. — Торгаши, которых мы потопили, держали тебя в плену, потому что верили, что мясо нингё дарит бессмертие. А мы хоть этого и не знали, но всё равно хотели сбагрить тебя на чёрном рынке. Была бы диковинка — применение ей всегда найдётся. Кёджуро промолчал. Парировать было нечем. Идеальная возможность поставить точку в этом споре — и сделать это изящно. — Я побывал в пасти кита, чтобы тебя найти, и чуть не стал обедом для полчища каннибалов. Не говоря о других передрягах пиратской жизни, в которой я нахлебался и крови, и морской воды, — Аказа ухмыльнулся полушутливо-полусамодовольно. — Думаешь, не справлюсь с дряхлым стариком? Хмурость не покинула Кёджуро, но по крайней мере он перестал гнуть свою линию. Подняв правую руку к его лицу, Аказа заправил несколько прядей ему за ухо и подался ближе. — Как насчёт сделки? — проурчал он на тон ниже и почти что невесомо задел краешек губ нингё своими, после чего двинулся дальше, минуя щёку. И выше, чтобы прошептать, словно строжайший секрет. Словно их действительно могли подслушать. — Как в наш прошлый раз здесь, когда мы условились об очерёдности. По спине Кёджуро разлетелись мурашки. Аказа почувствовал их под своей левой ладонью, которая в этот момент лениво скользила вдоль поясницы. — Это не то же самое… — Верно, — почти промычал Аказа и, прежде чем продолжить свою мысль, прихватил зубами мочку уха Кёджуро и провёл по ней языком. — Но речь не об этом, а о том, что слово я своё, как ты мог сегодня убедиться, держу. — Он отстранился, распрямился, вновь оказался перед лицом собеседника. Серьёзное предложение требовало серьёзного отношения. Взгляда глаза в глаза. — На нашем пути встретится ещё множество опасностей и преград. И я готов полностью довериться тебе, когда они настигнут нас в море. Если ты готов довериться мне на суше, особенно когда нужно иметь дело с людьми. Всё такой же хмурый, Кёджуро лишь пуще свёл брови. Затем придвинулся — ближе. И поцеловал — непривычно напористо, почти сердито. В голове промелькнуло: «Не согласен». Воображение разыгралось: «Вот-вот своенравный нингё покажет свою обратную, нечеловеческую сторону». Может быть, жёсткую. Может быть, горделивую. Может быть, подавляющую. И может быть, Аказа даже отдаст себя её воле с той же покорностью, с какой принимал сейчас эти ласки. А может быть, никакой обратной стороны не существовало. По крайней мере, не в том виде, в каком он её представил. Потому что, когда Кёджуро отстранился, оставляя на губах Аказы лишь своё горячее дыхание, его решение уместилось всего в два слова: — Хорошо. Договорились.