Понедельник начинается с сюрпризов

Клуб, куда направлялся князь Ливен, был не таким недоступным, как Петербургский морской яхт-клуб на Большой Морской или широко известным, как Английский, но в него также было весьма непросто попасть. Количество членов в нем было ограничено, и большинство составляли аристократы, государственные деятели, сановники и высшие военные чины. Павел Александрович Ливен имел титул князя и, хоть и был лишь в чине подполковника, являлся заместителем начальника охраны Императора, и это обстоятельство сыграло бОльшую, чем его происхождение, роль при голосовании относительно его кандидатуры. Здесь, как и в Яхт-клубе, решались важные для Империи вопросы, принимались государственные решения, вершились судьбы... Сюда также захаживали Великие князья, один из них был поручителем князя Ливена наряду с тайным советником Васильевым. Однако, кроме довольно солидного членского взноса в нем не требовалось иных трат, как, например, на покупку яхты водоизмещением не менее 10 тонн, наличие которой было непременным условием членства в Яхт-клубе. У Павла такой яхты не было, да и никакого плавучего средства вообще - в отличие от Дмитрия, а теперь Саши, имевшего две небольших яхточки – одну в усадьбе под Ригой на берегу Остзейского моря, куда Ливены наведывались крайне редко, и другую - в усадьбе в Стрельне, располагавшейся на берегу Финского залива. Там Дмитрий и Саша бывали чаще него, он же появлялся там изредка и обычно не более чем на пару дней. Только после ранения на Турецкой войне он провел там значительное время, чтобы его плечо скорее восстановилось, он купался в заливе и несколько раз выходил в него вместе с Дмитрием и Сашкой, который донельзя радовался, что батюшка брал его в море. С того времени Александр был влюблен в море, однако, и он не собирался приобретать большую яхту, тем более, для того, чтобы попытаться стать одним из 125 привилегированных членов Яхт-клуба. Что до яхт большого тоннажа, Павлу Александровичу не раз довелось побывать на борту яхты «Царевна» во время путешествий монаршей фамилии, в том числе, плаваний по финским шхерам. Однако, он не был на ней, когда царская семья прибыла в Лангинкоски в середине июля прошлого года, чтобы торжественно отметить там новоселье в Императорском рыбацком доме. Он приехал в Лангинкоски заранее, не как заместитель начальника охраны Императора, а как желавший отдохнуть вдали от суеты столицы аристократ, ему даже пришлось вроде как полюбить на то время рыбалку, хотя он был к ней совершенно равнодушен, если не сказать больше. Его задачей было разведать, какая обстановка была в этом местечке и поблизости его, и выявить персон, не имевших симпатии к Их Императорским Величествам, а также, по-возможности, определить их намерения, что ему снова предстояло сделать в ближайшие дни. У каждого свое предназначение, у одного - охранять жизнь Российского самодержца, у другого, к примеру, доставлять его водным путем туда, куда ему нужно. Ливен по-доброму посмеивался про себя над бароном Фридрихсом*, начальником яхты, который сетовал, что он руководит самым важным в Империи частным судном, а путь в Яхт-клуб для него заказан. Павла же вполне устраивало членство в другом клубе, насчитывавшем примерно столько же человек, сколько было в Английском. Что же касалось особого положения в обществе, которое давал Яхт-клуб, он никогда не гнался за этим ради своего тщеславия. Он и так был близок к Александру Третьему, причем, настолько, что мог входить к нему без доклада когда угодно, и об этом в свете было известно многим. Это уже выделяло его из множества титулованных дворян с высокими чинами.   Не члену клуба попасть в него было возможно только про приглашению члена и в его сопровождении. Но и здесь были ограничения, член клуба мог пригласить лишь одного гостя, того, за которого он мог полностью поручиться, а не шапочного знакомого. И то не чаще одного раза в неделю. Таким образом пытались сохранить исключительность заведения, не превратив его в проходной двор. Павел нарушил правила, приведя с собой Якова Штольмана, которого видел в тот день впервые в жизни. Однако, в чем он не сомневался, он мог поручиться за сына брата. Да, Яков не был безупречен - а кто таковым является? Но за ним не водилось грехов, как за Гришкой, тех, которые могли бы опорочить князей Ливенов. Если бы Яков был замечен в чем-то из рук вон выходящем, Дмитрий, который тайно следил за жизнью незаконного сына от любимой женщины, не стал бы скрывать от него это – если, разумеется, сам бы знал об этом. Он бы сожалел, что его единственный родной сын, воспитанный без него, не стал таким, каким он бы мог гордиться. А Дмитрий, несмотря на некоторые нелицеприятные моменты, касавшиеся личной жизни Якова, а именно, его связь с паскудной фрейлиной Нежинской, был о сыне высокого мнения. И сомневаться в оценке Дмитрием Якова у него не было оснований. Поэтому он и посчитал возможным привести Якова в клуб для разговора о семье князей Ливенов, выбрав его потому, что поздним утром, в сравнении с обеденным или вечерним временем, в нем почти никого не было, и там можно было спокойно пообщаться. Павел никогда не приходил сюда один, чтобы отдохнуть. Здешняя атмосфера к этому не располагала, она была, на его взгляд, слишком напряженной, несмотря на то, что господа захаживали сюда хорошо провести время – за дивной трапезой, за милой беседой, за игрой в карты или бильярд. Но князь Ливен должен был появляться здесь время от времени, в том числе, и по делам службы. Он приходил сюда на встречи - по договоренности либо с надеждой увидеть одного из завсегдатаев. Здесь он иногда беседовал с Сан Санычем - не только по большей части о личных делах, как в доме Васильевых при Амели, но и о государственных. Чаще это случалось тогда, когда Сан Саныч решал здесь отобедать, отдав предпочтение клубу, а не любимому ресторану. Павел также изредка приводил в него кого-нибудь, кто сам бы не смог сюда попасть. Несколько раз он бывал тут с Дмитрием и пару раз с Сашей - они оба отдавали должное превосходной кухне, и он был рад сделать приятное любимому брату и сыну. Один раз до этого он появился здесь с полковником Дубельтом из Главного штаба. Нужно будет пригласить в него Мейенгарда, он, будучи обычным Остзейским дворянином, конечно, и не мечтал туда попасть. Это было бы не только выражением благодарности за оказанные услуги, но и знаком того, что князь Ливен имел к нему благосклонность. Маркизка, которую Трофим угостил печеньем, резво бежала, и до доходного дома, где проживал Дубельт, ей понадобилось всего несколько минут. Анатолий Иванович уже ожидал Ливена на углу. - Не терпится в клуб попасть, Ваше Высокоблагородие? - с усмешкой спросил Павел Александрович. - Ох, не терпится, Ваше Сиятельство! И коньяка откушать не терпится! - в тон ему ответил Дубельт и далее продолжил серьезно: - Павел Александрович, Вы же домой ко мне заходить бы не стали. А ожидать меня я бы Вам не мог позволить. Может, все же когда-нибудь зайдете... Я и Якову Платоновичу говорил, что Вы у меня дома никогда не бывали... - Может, как-нибудь и зайду. Мало ли по какой причине мне может понадобиться полковник из Главного штаба во внеслужебное время... вот, хотя бы в клубе компанию составить, чтобы набраться изрядно... - Набраться можно и дома, коли желание есть. Вот только мы оба не любители. - Да уж, если на то пошло, я и коньяка не любитель, как, собственно говоря, и Вы. Но на какие жертвы не пойдешь ради полезных знакомств, - пошутил Ливен. В тот час понедельника посетителей в клубе было немного, это не конец недели, когда тут бывало, можно сказать, не протолкнуться. И Павел смог выбрать стол на свой вкус. Он решил занять тот же, что и тогда, когда он привел сюда Якова – в малом зале, который казался ему более уютным, в глубине, у стены, чтобы не быть особо на виду. Он заказал маленький графинчик коньяка и те же закуски, что и в тот раз. Он знал, что Дубельт просто хотел побаловать себя коньяком, выпить одну-две рюмки, не более, как говорится, ради разнообразия, раз уж выдалась такая возможность. Но он, как и Ливен предпочитал вина, их выбор определялся тем, под какие блюда они шли. Официант тут же подал господам коньяк и закуски и принял основной заказ. Оба решились отведать уху с растягаями и стерлядь по-царски. Внимание Ливена также привлекли рябчики с ананасами, а Дубельта - перепела в грибном соусе. Павел поднял тост за приятную компанию. С первым же глотком коньяка, который они тогда пили с Яковом, на него сами, без его желания снова нахлынули воспомнания. Он видел перед собой лицо Якова, выражение которого менялось в зависимости от того, о ком он рассказывал - о его настоящем отце Дмитрии Александровиче, о деде Александре Николаевиче, имевшем сволочной характер и разлучившем Дмитрия и его возлюбленную Катеньку, позже ставшую матушкой Якова, о Лизе, с кем у Якова был короткий роман, на который ее толкнул ее муж князь Дмитрий Ливен, чтобы попытаться получить наследника... Бедный Яков! На него столько свалилось в тот день... Не удивительно, что он опрокидывал рюмку за рюмкой и опьянел, и из-за количества выпитого, и из-за переживаний... Его такие знакомые зелено-голубые глаза Ливенов выдавали все, что было у него тогда на душе - боль, горечь, негодование, удивление... Ему было безмерно жаль Якова, он никому бы не пожелал подобного потрясения. Но не рассказать о прошлом он не имел права, сын его любимого брата должен был знать, что и как было на самом деле, раз уж это все равно его коснулось... Рассказать и поддержать - как мог, как умел... Уже в тот, первый день он почувствовал связь с Яковом. Не из-за внешности, которая была словно списана с Дмитрия, что его ошеломило, точнее, не только из-за внешности. В Якове было нечто родное, близкое, что тут же вошло в его сердце, и что, как он понял чуть позже, он безумно боялся потерять, едва обретя... - О чем задумались, Павел Александрович? – спросил Дубельт, смакуя замечательный французский коньяк. - О том, как мы с Яковом были в этом клубе в день нашего знакомства... - не стал скрывать Павел. - Помнится, Вы говорили, что Штольман из-за волнения тогда, похоже, даже не почувствовал вкуса отменного коньяка и закусок, славящихся на всю столицу, значит, разговор был не из легких... - Да, очень непростой. Но Яков стойко принял новости, от которых у другого могла бы случиться истерика. - Ну, слава Богу, Штольман не как истеричная барышня, у него сильный характер. Думаю, нескольких стопок хватило для... поддержания духа... - Даже меньше, чем я ожидал, - улыбнулся Павел, вспоминая, как он провожал племянника, а тот опасался, что его Аня не пустит его в изрядном подпитии домой, точнее, в гостиничный номер... Вот дурашка, разве любящая, добросердечная, сострадательная жена бы не поняла, как тяжело ему было узнать о том, что перевернуло всю его жизнь... Когда подали уху, Дубельт начал рассказывать историю семьи Паскаля. Павел с интересом слушал пересказ полковника. Ему весьма импонировал юный Дю Плесси, желавший стать не любовником спасшей его дамы, а мужем и пройти с ней вместе всю жизнь. Юноша создал с любимой женщиной прекрасную семью, вырастил и воспитал и ее, и их общих детей. Ему было приятно слышать, с какой любовью Паскаль говорил о членах своего семейства, которых связывали теплые родственные узы. Павел подумал о своем далеком прошлом, о романе с Амели. Он хоть и был только ее амантом, эти первые отношения значили для него гораздо больше, чем любовная связь. Он не женился на Амели, как в его воображении это могло произойти несколько лет спустя, поскольку она, считая, что по состоянию здоровья никогда не сможет подарить ему наследника, решила, что для его блага им будет лучше расстаться, и вышла замуж за Александра Васильева, чьи осиротевшие дети нуждались в матери. И хоть их дороги разошлись на те годы, что Амели с семьей провела в Москве, она снова появилась в его жизни по возвращении оттуда, и больше никогда из нее не пропадала. Пусть не жена, раз уж этому не суждено было случиться, но дорогой, близкий человек, занимавший особое место в его сердце уже не одно десятилетие... Далее они беседовали сначала о служебных делах, а затем - об общих знакомых. Темы не требовали умственного и эмоционального напряжения, и Павел Александрович чувствовал себя расслабленно, наслаждаясь ужином. И стерлядь, и дичь были выше всяких похвал, как и вина, поданные к ним. Анатолий Иванович пошутил, что ради таких блюд и напитков он был готов оказывать подполковнику Ливену любые услуги ежедневно в неограниченных количествах. На что Ливен с усмешкой парировал: - Помилуйте, Анатолий Иванович, я хоть и князь, но все же не Шереметев и не Юсупов... И, полковник, возьмите свое слово назад, пока не поздно, а то, как знать, какие услуги я бы от Вас решил потребовать, может, такие, после которых и кусок в горло бы не полез... - О да, Вы это можете, Ваше Сиятельство, кто бы сомневался... – ухмыльнулся в усы Дубельт. - Но пока до этого не дошло, я бы еще и на десерт отважился Вас разорить. Уж очень хочется торт. Павел ранее уже лакомился тортом в кондитерской, вместе со Стаднитскими, поэтому выбрал мороженое. Ливен с Дубельтом заканчивали десерт, когда в клубе появился граф Апраксин, член Английского собрания, приятель некогда Чрезвычайного Посланника Российской Империи в Великобритании Хрептовича. Граф был любитель собирать сплетни, однако, сам он, как ни странно, их не распространял, что для подполковника Ливена было важно. Вне всякого сомнения Апраксин слышал от Хрептовича немало историй, возможно, и про случай, который интересовал его. Крупный, располневший после выхода в отставку полковник не отказывал себе в любимых явствах и напитках, уже не беспокоясь, выдержит ли его теперь лошадь, и с завидным постоянством появлялся и в Английском клубе, и здесь. Апраксин огляделся и, видимо, не увидев тех, с кем мог бы разделить вечер, собрался занять свободный стол. Павел Александрович пригласил графа присоединиться к ним, соблазнив его изумительным французским коньяком, который был самым дорогим в винной карте. Не для того, чтобы похвалиться перед графом, что он мог себе это позволить. А чтобы тот, вкусив роскошный французский напиток, вроде как чувствовал себя обязанным ответить на его вопросы. Для Дубельта ранее он заказал коньяк чуть попроще, зная, что Анатолию Ивановичу было бы неловко от того, что князь Ливен на него так тратился. Пусть теперь и полковник получит удовольствие от этого коньяка, раз из-за Апраксина пришлось пойти на расходы. Хоть и не из его личных средств. То обстоятельство, что сам он коньяк только пригубил, вкупе с немецкой практичностью дало ему повод посчитать возможным записать позже его стоимость в одну из статей служебных расходов, в отличие от ужина с Дубельтом. У князя Ливена, заместителя начальника охраны Императора было два банковских счета, связанных с тайной частью его служебной деятельности. Счета были открыты в разных банках, они были не на его имя, а на те имена, которыми он при случае пользовался. Деньги чаще всего получало доверенное лицо господ – Демьян Найденов. Один счет предназначался для его собственных нужд вроде поездок, а другой - для оплаты труда агентов, вознаграждения информаторов и другиих статьей расходов. Император безоговорочно доверял ему, но, тем не менее, раз в квартал Ливен представлял Александру Третьему отчеты о потраченных средствах. Отчеты, касавшиеся средств, израсходованных им лично, Император пописывал не глядя. А при просмотре других взгляд монарха иногда останавливался на суммах, которые были потрачены на информаторов, и вздыхал. На что он получал от подполковника Ливена один и тот же ответ: «А что Вы хотели, Ваше Величество? Информация стоит денег». Когда принесли коньяк, и было выпито за замечательный вечер, князь Ливен поделился новостями при дворе, чем привел Апраксина в благостное расположение духа, ведь известия были, как говорится, из первых рук, а не пересказаны несколькими персонами и искажены до неузнаваемости. Затем он плавно перевел разговор на то, как обстояли дела в Английском собрании. А после спросил, когда граф был в Англии в последний раз. Апраксин ответил, что они с женой ездили туда в начале лета навестить дочь, бывшую замужем за английским лордом, и внуков. Павел Александрович поинтересовался, насколько сейчас было безопасно в Лондоне. Граф хмыкнул, что коли не соваться туда, куда не след, так вполне. - А, говорят, в былые времена всякое бывало... Петр Степанович, не припоминаете, Хрептович не упоминал о случае, имевшим место в Англии году в 1856-1858, когда пострадал кто-то из русских при применении холодного оружия, а точнее кортика, и это дело постарались замять? - Как же, припоминаю, - кивнул Апраксин. - Было такое. Двух наших соотечественников черт занес далеко не в лучшую часть города, что уж им там понадобилось - Бог его знает. Там на них напал грабитель, то ли с ножом, то ли с кинжалом. Один из них был легко ранен. А вот молодой англичанин, мичман, оказавшийся рядом и бросившийся им на подмогу со своим кортиком, к несчастью, получил тяжелое ранение, правда, злодея убил. Бедному юноше пришлось распрощаться с мечтой о карьере морского офицера, так как он сделался калекой. Но с нашими, слава Богу, все обошлось. - Кто был участником этих событий? – задал вопрос Ливен, снова наливая коньяк. - Ваше Сиятельство, этого я Вам сказать не могу, Хрептович же мне это рассказал по секрету. - Я спрашиваю не из праздного любопытства, - сухо произнес заместитель начальника охраны Императора. - Так столько лет минуло, к чему ворошить прошлое? - Если прошлое, возможно, дает о себе знать в настоящем, ворошить его приходится. Так кто? Хрептович же, полагаю, называл Вам имена. - Называл... И все же... я не думаю, что в праве раскрывать их. - Мне делать официальный запрос Хрептовичу с упоминанием о том, что Вы подтвердили, что он делился с Вами тем, чем не должен был? - пронзил взглядом Апраксина князь Ливен. - Пожалейте старика, он и так далеко не в добром здравии. - Умеете Вы, Ваше Сиятельство... убеждать, - вздохнул граф. - Приходится, когда нет другого выхода. - Одним из наших был князь Разумовский. Вот так сюрприз! Разумовский! - присвистнул про себя Павел Александрович. - Который из них? - спросил он, уже предполагая, какой ответ услышит. - Кирилл Владимирович. Он, как поговаривают, этой зимой не своей смертью умер... - Не своей. - Неужели из тех далеких времен... отголосок? - сделал предположение полковник в отставке. - Как знать, как знать... - неопределенно ответил Ливен. - Кто другие? - Англичанина звали, кажется, Роулингз или Оуэнс. Михаил Иринеевеч рассказал мне об этом случае среди прочих давно, когда был старшиной Английского собрания, а это когда было... Думаю, точно и не вспомню... Хотя, нет, вот сейчас имя на память пришло, Лоуренс, от святого Лаврентия. Тут уж Ливену в пору было не присвистнуть, а выразить свои эмоции еще более бурно. Так вот чем, судя по всему, полковник Лоуренс взял в оборот князя Разумовского. Похоже, все было не совсем так, как было представлено в официальной версии. Тяжело раненый мичман Лоуренс, возможно, на самом деле только отбил нападение, а смертельный удар преступнику нанес не он, а один из русских. И, вероятно, это был Разумовский. Но это от следствия удалось скрыть, однако, такие подозрения, очевидно, были. Из-за этого Посланник Хрептович и пресекал любые разговоры об инциденте. Разумовский, вероятно, заплатил мичману за молчание и за то, что тот стал калекой. А потом, годы спустя, к нему заявился полковник Лоуренс, явно родственник пострадавшего, с напоминанием о том, что на самом деле произошло в Лондоне. Каков маневр! Заполучить англофила Разумовского в союзники путем шантажа о деле, которое, как говорится, кануло в лету, но, тем не менее, могло бы аукнуться князю и через десятилетия, и притом не только на родине, но и в Англии. Интересно, почему полковник появился именно тогда, а не ранее? Возможно, отставной мичман умер и перед смертью поделился с ним тайной. Или же полковник нашел какие-то записи, в которых фигурировало имя Разумовского. - И чем дело кончилось? – рука Павла Александровича снова потянулась к графину с коньяком, чтобы разлить его по рюмкам. Дубельт сделал еле заметный знак, что ему уже достаточно. С начала разговора Ливена с графом он хранил молчание, чтобы у подполковника была возможность вести его так, как он считал нужным, чтобы сделать его наиболее результативным. Апраксин опрокиную свою рюмку и прошелся рукой по седым усам, переходящим в бороду: - Что за божественный напиток! Знаете Вы, Павел Александрович, толк в коньяках и винах! - Что же, водится за мной такое, - согласился князь Ливен. – Так что там насчет скандала? - Скандал удалось замять, правда, не ведаю, каким образом, Хрептович этого не упоминал. Князю настоятельно порекомендовали на время покинуть Туманный Альбион и вернуться на родину. А второго участника событий тут же перевели из Англии куда-то к черту на кулички. - Как его имя? - Мне это не известно. - Да будет Вам, - с недоверием посмотрел Павел Александрович на графа. - Михаил Иринеевич его не называл. С Разумовским-то я был знаком. А что мне за дело до постороннего человека... - Ну, как-то же он о нем говорил. Может, упоминал звание или титул? – подполковник Ливен попытался сузить круг поиска. - Ни то, ни другое. - Граф, хоть что-то о нем сказать можете? - Ну, так что? Молодой человек, из посольских. В Англии пробыл всего ничего, может, пару-тройку месяцев, поскольку Хрептович говорил, что он и обжиться-то по сути еще не успел, а уже в передрягу попал. Что же, хоть что-то. Лучше, чем ничего. - Приятель Разумовского еще с России? Вроде бы князь был не из тех, кто сходится с незнакомцами так быстро, - заметил Павел Александрович, добавив про себя "тем более, чтобы напару шляться по сомнительным местам". - Не имею представления. Хрептович не уточнял, а я не спрашивал. - Петр Степанович, подумайте, может, еще что-то вспомните? Это очень важно, - Ливен сделал вид, что хотел снова наполнить рюмку графа, но передумал. Апраксин с сожалением посмотрел на притягательную темную жидкость в графине: - Так если бы не было важно, Вы бы и не спрашивали... Граф подозвал официанта и попросил принести сигару. Закурив, он выпустил пару клубов дыма и стал думать вслух: - Ведь было же что-то. Определенно было. И это еще меня тогда развеселило. Несмотря на трагичность истории. Да, Хрептович сравнил его с райским птахом. - В связи с чем? По какому поводу? - Сказал, что он все щебетал, восторгаясь Лондоном, райский птах... - Райский птах? - переспросил Ливен. - Это точно? - Без сомнения. Но больше мне добавить нечего. - Вы и так очень помогли, Петр Степанович, - Павел Александрович вылил остатки коньяка в рюмку Апраксина. - Премного Вам благодарен. Сведения, полученные от Апраксина, могли пролить свет на прошлое Разумовского, но, к сожалению, пока были мало полезными для обнаружения Раухера. Больше Апраксин Ливену был ему не нужен, да и коньяк закончился, но намекнуть ему, что им с Дубельтом уже была пора покинуть заведение, было бы невежливо. На его удачу граф Апраксин увидел своего только что появившегося приятеля и извинился, желая продолжить вечер с ним. Павел Александрович с облегчением вздохнул – можно было ехать домой, сначала к полковнику – завезти его, а затем к себе. Возвратившись на Миллионную, Ливен стал искать в списке, доставленном ему из архива МИДа, молодых служащих посольства, которые пробыли на своем посту совсем недолго. Таких оказалось трое: Оффенбах, Татищев и Раевский. Раевский Ростислав Васильевич, младший секретарь. Вот он! Ростислав, Слава, Славка. Птичка, Райский птах как назвал его Хрептович. В посольстве Российской Империи в Англии он прослужил менее четырех месяцев, получив назначение в Бразилию. В записях Донаурова его не было. Но немудрено, что имея страстный роман с маркизой и не особо интересуясь тем, что происходило вокруг, волокита Донауров не запомнил его. Если брать на веру, что обладатель портсигара назвался своим именем, то этот Александр Васильевич мог быть братом Раевского, и, судя по его возрасту, младшим. Тем, кто унаследовал или получил в подарок от брата поврежденный клинок, некогда спасший ему жизнь. Раевский - известная фамилия, даже если ее носитель не имел титула, князь Разумовский мог счесть его подходящней для себя компанией. Кроме того, вполне понятно, что ее обладатель предпочел не называть ее случайному попутчику. И вроде бы все сходилось, если бы не портсигар. Инициалы никоим образом не подходили Раевским. Конечно, портсигар мог быть и подарен - даже если на нем уже была чья-то монограмма, и выигран в карты. Или же получен от родственника, чье имя начиналось с этих букв. Портсигар не давал ему покоя. Павел сделал несколько рисунков с разными вариантами букв. Увы, как ни поверни, все не подходит. Как ни поверни... А почему, собственно говоря, не повернуть, но только не в переносном, а в прямом смысле слова? Он развернул лист, и сочетание букв Л и Х превратилось в римскую цифру XV. Пятнадцать. Вероятнее всего, какая-то годовщина, например, заключения брачного союза. Она могла быть у кого угодно, в том числе, и у Раевских. В любом случае, нужно будет направить запросы относительно Раевских – Ростислава Васильевича и Александра Васильевича, если такой существовал. Ливен составил документы и передал их Демьяну, чтобы тот утром спешно доставил их адресатам. После этого он решил пройтись по набережной Невы, чтобы проветрить голову, которая снова начинала побаливать – не от выпитого, он мог выпить гораздо больше, не имея никаких последствий, а от того, что она, как говорится, уже опухла - это был уже второй день, который был чрезмерно насыщен событиями даже для него. Прогулка на свежем воздухе могла бы пойти ему на пользу.