Понедельник начинается с сюрпризов

Наступил момент, когда можно было перейти к следующей теме из тех, по поводу которых к Полянскому пришел Ливен. — Илья Анатольевич, раз уж Вы упомянули жуликов, обсудим вопросы, касающиеся карточного долга. Как долго Вы знали Измайлова и Бессарабова до того, как они надули Вас? — Я бы сказал, месяца три, может, четыре. Я видел-то их не так много, а играл с ними еще меньше. С Измайловым играл в первый раз, когда его представил Лавров, Лавров тогда тоже был за столом. — А Бессарабов? — Нет, с ним я познакомился чуть позже. — И кто его Вам представил? — Ротмистр Баскаков, с ним я играл несколько раз раньше. Правда, я его давно не видел. Он тогда сказал, что Бессарабов — брат его знакомого, который служит в Охранке. — Не в Охранке, а в охране Императора, — поправил Полянского подполковник Ливен. — Служил, пока его не выгнали. — Что?! Брат этого проходимца служил в охране Императора?! — от души удивился Илья Анатольевич. — Так вот по какой причине Вы, Ваше Сиятельство… подключились к этому делу… — В том числе, — не стал вдаваться в подробности Павел Александрович. — Братец тоже промышлял шулерством? За этого его турнули? — Нет, за шулерством он замечен не был. Он был изгнан за другие прегрешения. Так сколько всего раз Вы играли с ними? С Бессарабовым и Измайловым? — Ну, вот тот первый с Измайловым, потом с Бессарабовым, затем с ними двумя, ну, и последний, когда меня… облапошили, тогда Бессарабов играл один, Измайлов в тот день не играл. — Как не играл? — для Ливена это было очередной неожиданностью. — Не играл. При игре присутствовал, но не играл. Ну, или я не помню этого… В любом случае, долг я заплатил только Бессарабову. Измайлов тогда пришел с ним ко мне… за компанию. Якобы удостовериться, что между нами не будет… недоразумений… Значит, они делали вид, что не связаны друг с другом, играли вместе далеко не всегда, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Разумный и осторожный подход. Скорее всего, они, по предположению Павла, были осторожны и в остальном — пока не подворачивался удобный случай, как говорится, взять весь банк. — Господин Полянский, как проходили те игры? Выигрыши, проигрыши с ними? — Я бы сказал, с переменным успехом. Я и выигрывал, и проигрывал, не так много — для меня немного. Проигрывал порядка рублей ста пятидесяти-двухсот, выиграл один раз около трех сотен, а когда Измайлов и Бессарабов были вместе — поболее, ближе к четырехстам. Поэтому я снова и сел за стол с Бессарабовым без опаски. — Кого еще помните в тот день? — Был Зимин, фабрикант, но он быстро ушел. Банкир Левашов, тот тоже не задержался. Полковник Мицкевич, но он не играл, он приходит в основном ради компании, я видел, что Измайлов какое-то время был рядом с ним. Конезаводчик Болдарев, он играет очень редко, когда привозит в столицу лошадей из Псковской губернии. Барон Виллебрандт из княжества Финляндского, этого я видел в первый и последний раз. И был еще москвич, он также играл в тот раз, когда были Измайлов с Бессарабовым, — перечислил Полянский присутствовавших в тот вечер. — Может, потом еще кто-то приходил, не помню. — А фамилию последнего Вы помните? — Да, — кивнул Илья Анатольевич, — Смирнов, Михаил Смирнов. И снова сюрприз! Смирнов! Смирнов играл в карты вместе с Полянским! Подполковник Ливен отдал должное следователю Штольману — если бы не его дотошность и основательность, не его стремление докопаться до истины, а также умение тщательно оформлять дела, он бы сейчас не владел информацией об убийстве Смирнова, с паспортом которого Измайлов прибыл в Затонск. Убийство, при котором у Смирнова было похищено более пяти тысяч рублей, произошло в Петербурге в конце августа 1988 года, в этом же месяце Полянского нагрели на крупную сумму. — Когда именно состоялась та злосчастная игра? Если Вы не помните числа, может, скажете хотя бы приблизительную дату. — В последней декаде августа, на вскидку день не скажу. Мне нужно будет обратиться в банк, чтобы там нашли число, когда по векселю, подписанному мной, Бессарабовым была получена сумма, — ответил на очередной вопрос князя Полянский. — И сколько Вы тогда проиграли? — Чуть более пяти тысяч, как я сказал, сумма существенная, но не такая огромная, что бы я не мог заплатить. — Илья Анатольевич, и часто Вы играете… в долг? — Вообще не играю. Играю только на наличные, сколько ассигнаций при себе есть, столько и ставлю, выиграл — замечательно, проиграл — ну, что ж, не повезло, так бывает. Я не из тех, кто во что бы то ни стало хочет отыграться и, при этом затягивая себя в омут все глубже, теряет состояние. — А Смирнов? Сколько он проиграл? — Не имею представления. Спросите его самого. Он же наезжает в Петербург. — При всем своем желании я не могу этого сделать. Не имею спиритического дара разговаривать с усопшими. — Усопшими?! Что, и он умер? — открыл от удивления рот Илья Анатольевич — Да, он был убит в конце августа 1888 года. При нем тогда было более пяти тысяч рублей. — Тоже убит?! Боже милостивый!! Что творится! Нет, Ваше Сиятельство, мне необходимо выпить! — Напьетесь, когда мы закончим разговор, — резко сказал Ливен. — У меня не будет в ближайшие дни возможности еще раз встречаться с Вами и выяснять детали, мне нужно сделать это сегодня. — Хорошо, как скажете, — вздохнул Полянский. Павел Александрович озвучил следующий интересовавший его вопрос: — Измайлов и Смирнов были похожи внешне? Полянский ответил не сразу, видимо, пытаясь представить их для сравнения. — Да, что-то общее у них было. Рост, фигура. Лица одно и того же типа. Но хоть обычные, у Смирнова оно было, как бы это сказать, повыразительней. А у Измайлова настолько простоватое, нет, не в смысле что глуповатое, а в том, что увидишь и не запомнишь… Эта характеристика внешности Измайлова была далеко не первой, которая встретилась Ливену, в таком же ключе его описывал подполковник жандармерии Левенталь, и не только он. Полянский, вероятно, задумался над тем, почему князь задал этот вопрос. — Смирнова убили по ошибке, вместо Измайлова? — Нет. Полагаю, из-за денег, — ответил Ливен, опустив то, о чем он думал еще. — Где проходили игры? — В разных местах. — Та, где Бессарабов и Измайлов играли вдвоем, и последняя? — Обе у графа Мордвинова, родственника шталмейстера Высочайшего Двора и Предводителя дворянства Санкт-Петербургской губернии*, но он честнейший человек. Я был у него много раз до этого. А Вы где играете, Ваше Сиятельство? — Я редко играю, у меня другие интересы. Ливен, если бы желал, обыграв в карты, мог раздеть до гола пол-Петербурга, а то и половину Российской Империи и озолотиться, но никогда не делал этого. Он выигрывал не слишком крупные суммы, а иногда и специально проигрывал по мелочи, чтобы не создавалось впечатления, что либо ему слишком везет, либо он мухлюет. И уж, конечно, он никогда бы позволил себе играть, если бы не имел соответствующих средств. Он не мог понять, как можно садиться за карточный стол, не имея возможности покрыть свой долг, как это, к его негодованию, сделал Яков. А то, что племянник позволил своей любовнице найти деньги, чтобы заплатить его карточный долг (опустим тот момент, что эти деньги она потом вернула), на это у него не было слов. Для него самого подобное было бесчестием, как и для вырастившего его Дмитрия. Прискорбно, что в жизни Якова тогда не было его настоящего отца Дмитрия Александровича, который мог бы вразумительно объяснить сыну, что такое хорошо, и что такое плохо. И про то, что быть обязанным за подобное людям с запятнанной репутацией — это еще большее зло, тоже. Хотя, надо отдать должное, кроме этого эпизода в жизни Якова он не мог припомнить ничего, из-за чего бы ему было стыдно за племянника. — А вот я играю иногда. Когда есть настроение. — И у Мордвинова играли после того случая? — Да, несколько раз. Но ни Бессарабова, ни Измайлова после там не встречал. — И больше ничего… необычного с Вами у него не приключалось? — Нет. Ваше Сиятельство, заподозрить Мордвинова, что он был в сговоре — нет, это невозможно, — уверенно произнес Полянский. — Господин Полянский, если человек кажется честнейшим, это не означает, что так и есть на самом деле. Кроме того, его также могли взять в оборот, как и Вас и порекомендовать ему… закрыть глаза на некоторые… щекотливые моменты за карточным столом. — Так он и без этого тогда закрыл глаза. Выступал в роли хозяина только в самом начале вечера, а потом дремал на диванчике, но это не было необычным, его и раньше, бывало, клонило в сон от коньяка, хотя он не пил много. — Значит, начало вечера Вы помнили. А когда уже не очень хорошо? — Об этом моменте трудно сказать. Помню, что выигрывал, что одну рюмку коньяка выпил, потом еще подали. И мне захотелось выиграть поболее. Вроде как выигрывал… А потом… мало что помню. Да, собственно говоря, почти ничего. У Ливена появилась довольно ясная картина того, как было в тот вечер, когда Полянского обдурили в первый раз. Дом графа Мордвинова был идеальным местом для аферы, хозяин сам начинает дремать от выпитого, и если подсыпать в коньяк немного снотворного, чтобы уж наверняка не проснулся, то то, что он проспал почти весь вечер, никому не покажется странным. И день выдался для преступников как по заказу. Из полуслепого и полуглухого старика Мицкевича свидетель никакой. Двое игроков рано ушли, а трое — не из Петербурга, бывают в столице редко, уехали — и до следующего своего визита в столицу. Смирнов, похоже, тоже приложился к коньяку и выболтал, что получил наследство от дядюшки, и его решили выпотрошить. Карточный долг, судя по всему, он собирался отдать, раз снял деньги в банке, правда, видимо, не в тот раз, когда проиграл, а через несколько дней, после того, как съездил домой в Москву. Но, возможно, он хотел воспользоваться последним шансом, чтобы сохранить столь крупную для него сумму, это ведь не Полянский, для которого потерять такие деньги, как говорится, не конец света. Скорее всего, он заподозрил, что игра была нечестной, что и его, и Полянского надули, и, возможно, припугнул шулеров, что обратится к Полянскому и раскроет ему глаза на их аферу, а уж Полянский с его положением в обществе не оставит их в покое. Этого преступники допустить не могли и закрыли ему рот навсегда, забрав при этом принесенные им пять с лишним тысяч. И убийство Смирнова стало расследоваться, точнее, относительно его стал делаться вид, что оно расследуется, как ограбление. Вполне возможно, что паспорт Смирнова Измайлову отдал не Уваков, которому отписали расследовать ограбление, а Бессарабов, для которого, судя по организации им позже кровавых сатанинских ритуалов, лишить человека жизни не составляло труда. — А наутро я был еле живой, куда уж тут что-то помнить… — в очередной раз вздохнул Илья Анатольевич. — В чем именно это проявлялось? — Мне никогда не было так худо. Голова раскалывалась, болела так, что думать было больно… Шатало во все стороны и перед глазами плыло… Еле-еле с кровати встал, когда доложили, что ко мне господа с визитом. Я даже толком расписки не мог прочесть, когда они мне ее предъявили… — Ну, на это они и рассчитывали. На свое внезапное появление, на Ваши провалы в памяти и ужасное физическое состояние. — Да, получается, так… — А расписки случаем не сохранили? — Нет, сжег тут же… Ливен покачал про себя головой — до чего же непредусмотрительным и испульсивным человеком мог быть Полянский. Из-за своего физического состояния еле смог прочесть записку о карточном долге на крупную сумму, но не отложил ее на потом, чтобы изучить. А сразу сжег. И как ему только удалось приумножить капитал деда. — А какие еще последствия у Вас были? Выворачивало наружу? — Нет этого не было. — А когда играли? Дурно не было? Или, может, плотских страстей отчаянно желали? — Про какие плотские страсти Вы, Ваше Сиятельство? — Вам, мужчине, у которого несколько лет была любовница, это нужно объяснять? — изобразил недоумение Павел Александрович. — Если и было такое… острое желание, я о нем не помню, как и обо всем остальном… Ваше Сиятельство, к чему Вам такие подробности? — Я спрашиваю не из любопытства. Я пытаюсь понять, хотя бы в общих чертах, чем Вас тогда опоили. Вот Вы сказали, что шатало Вас, и плыло перед глазами. Могу предположить, что и у Ульяны было подобное состояние, только, вероятно, не в такой степени, как у Вас. Однако, и этого хватило, чтобы она потеряла ориентацию в пространстве и попала под лошадь. — А почему похоже… но не совсем? — Составляющие в отраве могли быть немного разные, кроме того, вещество было подмешано Вам в коньяк, а Ульяне, скорее всего, в чай или кофе. Реакция вещества с чаем и алкоголем может быть различная, — объяснил подполковник Ливен. — Ну, Вам виднее. — Раз уж мы затронули эту тему. Одежду, в которой была Ульяна в день гибели, ее выбросили? — поинтересовался Павел Александрович. — Платье, в котором она погибла, ну, и подъюбник и белье — все, что в морге отдали, хотел выкинуть, но потом запамятовал, не до этого было. В одном из чуланов, наверное. — А утреннее платье? — Тоже где-то там. — Будет нужно все, что она надевала в тот день, вся одежда, может, на нее попали капли чая или кофе с отравой. Как знать, возможно, повезет и удастся установить, чем Ульяну опоили. Не забудьте и белье. — А белье-то Вам зачем? На него-то чай уж точно не мог попасть. — На нем мог быть пот и… другое. Это тоже пригодно для исследования. — Вы что же и женском бельем будете занимаеться? — Полянский посмотрел на князя как на полоумного. — Нет, я не буду. Женском бельем я занимаюсь для других… затей, — усмехнулся дамский угодник. — Это будет поручено моему знакомому химику. К Вам от него прибудет человек, чтобы забрать вещи. Поэтому распорядитесь, чтобы их собрали вместе, но ни в коем случае ничего с ними не делали, и уж тем более, не стирали. — Все сделают, как Вы говорите. — Еще посуда. Ульяна пользовалась приборами из большого сервиза на много персон, или у нее была определенная посуда, которую она предпочитала? — Сервиз, конечно, был, и не один, все, разумется, мной куплены. Но обычно она пила чай и кофе из тех, что я ей подарил — на Рождество и на одну из наших… годовщин. Мейсенский кофейный и чайный Императорского фарфорового завода, оба на четыре персоны. Павел Александрович заметил, что Полянский снова подчеркнул, сколько средств он вкладывал в свои отношения с любовницей. То упомянул бальное платье, явно купленное на его деньги, и драгоценности на вечере в Лигове, когда мужчины восхищались его пассией, то теперь вот сервизы. Его подмывало спросить, не собирался ли заводчик оставить сервизы себе, а то ведь за них плачены большие деньги, особенно за Мейсенский, или все же широким жестом отдать их Тане на приданое. Но вслух он сказал другое: — Нужно будет упаковать оба. Вдруг прислуга чашку не вымыла тщательно, а только ополоснула. И сахар в сахарницах непременно оставить, отраву могли подсыпать и в него. Все будет возвращено в целости и сохранности. — Не сомневаюсь. Все будет сделано в лучшем виде. Когда ожидать человека от Вашего химика? — В ближайшие дни, точно я пока сказать не могу. — Если будут какие-то результаты, Вы мне сообщите? — Обязательно, — пообещал Павел Александрович. — Я буду ждать. — Вернемся к аферам шайки. Какие события предшествовали появлению у Вас Измайлова и Жиляева? — Да все как всегда, одна рутина… Впрочем, нет, была короткая поездка в Тверь недели за две-три до того. У моего знакомого, купца Головина, я с ним веду кое-какие дела, был юбилей, на него мы с Ульяной и ездили. В первый вечер были на самом юбилее, а во второй ходили в тамошний театр. Приличный театр, располагается в здании Гостиного двора вместе с Общественным собранием. Ливен понял, почему Измайлов тогда решился действовать. Он увидел в Твери Полянского (или ему кто-то сказал о нем), который по-прежнему содержал замужнюю любовницу. Если бы промышленник к тому времени с ней расстался, у него больше не было бы этого козыря, и он решил не тянуть, пока этого не произошло. — Господин Полянский, кто знал о том, что Ульяна замужем? — для Ливена было важно выяснить это, чтобы попытаться определить круг лиц, кто мог информировать об этом преступников. — Всего несколько человек, я могу пересчитать их по пальцам. Это, разумеется, Карелин и Каверин. Стаднитский, от которого я не стал скрывать истинного положения, но он не из тех, кто станет распространяться о чужих тайнах, у него и самого их полно. И еще пара офицеров из Ржева, приятелей Каверина, они знали, что тот крутил амуры с замужней дамой, а потом она уехала со мной. Одного из них я видел на Невском этой зимой. Фамилии его не помню. — Это был точно он? Не обознались? Все же несколько лет прошло, да и зима. — Нет, это он меня, кстати, узнал. Я заходил в табачную лавку, там и встретились. Спросил, не был ли я знаком с Кавериным. Я подтвердил. А он хмыкнул тогда, значит, не обознался. Больше ничего не сказал. Ну, и я тоже. Есть такие люди, которые встретят кого-то вроде как знакомой внешности и будут мучиться, пока они не узнают, кто это, а кроме этого им ничего не нужно. — Есть такие. Но я думаю, хмыкнул он тогда в связи с тем, что Каверина изгнали из их полка, а Вы — его приятель. — Что ж, возможно, и так. Но кроме вышеперечисленных никто больше на ум не приходит. — Вы забыли про Таню, — напомнил Ливен Полянскому о дочери его любовницы, — она могла рассказать о папеньке подружкам. А их родители сделать вывод, что Ваша дама сердца — замужем. И рассказать об этом кому-то еще. И не важно, кто был ее муж, тот, кого она представила Тане ее отцом, или ее законный супруг. Факт остается фактом, у дамы он был. — Даже не знаю… Мне кажется, что Таня не стала бы об этом говорить. — Мне она рассказала, что у девочки в гимназии есть два папеньки, один, с которым она живет, и другой, граф, который приходит к ней в гости с подарками. — Не знал такого… Подобным Таня со мной не делилась… за все годы… А Вам, значит, поведала тут же? — Ну, не тут же, через несколько минут после знакомства. — Значит, Вы ее очаровали, Ваше Сиятельство. Обычно она не так открыта с незнакомцами. — Она меня тоже очаровала, — улыбнулся Павел Александрович. — Так откуда все-таки мошенникам стали известно, что Ульяна была не вдовой, а замужней дамой? От одного их тех офицеров, знакомых Каверина, того, что я встретил здесь в столице? — предположил Полянский. — Вряд ли он знал, что Вы до сих пор с той же любовницей, к тому же, и все еще замужней, она к тому времени давно могла стать вдовой, как и Вы завести не одну пассию. Да и какое ему вообще до Вас дело. — Кто тогда? — У меня возникает все больше уверенности, что тайну о том, что Ульяна была замужем, Измайлову продал Каверин. Он же предоставил фальсификатору образец ее почерка, отдав ему несколько ее писем. Скорее всего, проиграл им в карты, как и Вы, а расплатиться в полной мере было нечем, вот он и погасил таким образом свой долг. — После того, что Вы мне сегодня о нем рассказали, я бы мог поверить и в это… Вот только больших денег у Каверина точно не было, к чему им играть с… малоимущим. — Как мне видится, они играли не только с состоятельными представителями столичного дворянства или промышленниками и крупными дельцами, но и с господами с гораздо меньшим доходом, которые в случае проигрыша могли поспособствовать им подобраться поближе к потенциальным жертвам, кроме того, конечно, были случайные игроки, кто оказался в компании с ними. Так или иначе, среди них был тот человек, кто присутствовал на заводе, когда Вы обнаружили тело Протасова, или же тот, кому он рассказал об этом, а также Каверин, бывший любовник Вашей содержанки, — поделился Ливен своим мнением с Полянским. Ремарка князя Ливена задела Илью Анатольевича: — Ваше Сиятельство, не называйте так Ульяну! — Я называю вещи своими именами, — ровным тоном ответил Павел Александрович, подумав, что на месте Полянского, попавшего в такой переплет, он бы сидел тише воды, ниже травы, а не высказывал недовольства человеку, который хотел помочь ему выбраться из неприятностей. — К своим любовницам, которым оплачиваете все счета, Вы тоже относитесь с таким пренебрежением? — Никогда не имел содержанок. — А что так? Средства не позволяют? — ехидно спросил богатый промышленник. — Не позволяют достоинство и моральные принципы. Не все в отношениях с женщинами, господин фабрикант, меряется размером капитала или банковского счета. Есть и другие величины, — припечатал Полянского князь Ливен. Илья Анатольевич покраснел. Затем пролепетал: — Я не сдержался. Не смог… Извините… Сегодня столько всего… свалилось… — Пожалуй, я тоже сказал лишнее, — признал Павел Александрович. Но не извинился. И не собирался извиняться. Павлу претило, когда люди кичились своим богатством и смотрели сверху вниз на тех, кто был менее состоятелен. Он не был чрезмерно богат лишь потому, что не стремился к этому. У него было столько, сколько позволяло ему жить безбедно и с комфортом, иметь средства на то, что ему нравилось — музыку, книги, картины и другие предметы искусства, хорошее вино, а также на путешествия, элегантную одежду от дорогих портных, подарки для его близких и непредвиденные расходы… Он считал, что чем больше денег, тем больше соблазнов. А чем больше соблазнов, тем больше проблем и неприятностей, а то и бед и трагедий может быть. А в связи с его непростой службой всего этого ему и так хватало. Князю Ливену хотелось сбить спесь с Полянского, и у него в голове тут же возник план. Как-нибудь после того как все закончится с расследованиями, приехать к Полянскому в своей карете с гербами, а лучше в карете Дмитрия, то есть уже Сашки, с четверкой лошадей и лакеями на запятках. Вырядиться в княжескую корону и соответствующее ей одеяние и заявиться вместе с бородатым мужиком в тужурке и залатанных штанах. Сказать небрежным тоном: «Саша, это фабрикант Полянский». А потом бросить заводчику: «Полянский, ну, что Вы застыли как столб? Поцелуйте руку Его Императорскому Величеству!». Он был уверен, что Александр Александрович согласился бы принять участие в этой авантюре, но для такого представления сгодился бы и его двойник. Но он никогда бы этого не сделал, разве что в своем воображении. Иначе бы он повел себя не лучше Полянского. Князь больше не сказал ничего, и Полянскому пришлось продолжить диалог самому: — Мне просто было обидно на Ульяну… Содержанка, ведь она кто? Женщина, которая оказывает мужчине услуги определенного характера в обмен на обязательства обеспечивать ее. А Ульяна была моей любимой женщиной и меня любила. Это совершенно другое. Вот, смотрите, мы были парой, настоящей парой, а не как покровитель и Камелия, — порывшись в кипе бумаг, Илья Анатольевич вытащил из нее фотографию. На ней был он сам и красивая женщина в вечернем платье. Если бы Павел не знал, что это любовники, он бы, вероятно, мог посчитать их супругами. — Да, Вы правы. Вы были, судя по снимку, хорошей парой. Полянский хотел снова засунуть карточку между бумаг, но Ливен сказал: — Сейчас-то уж зачем прятать? Оставьте, пусть стоит. Илья Анатольевич поставил фотографию в рамке на угол стола, подальше от князя.