Понедельник начинается с сюрпризов

Чтобы вернуть беседу в более дружелюбное и располагающее к открытости русло, Ливен обратил внимание на одно обстоятельство: — Илья Анатольевич, вот у Вас в кабинете, где Вы, должно быть, проводите много времени, фотография с любимой женщиной есть, а ни одного портрета родных нет. Для меня это странно. Не сочтите, что я лезу к Вам в душу, но это по той причине, что их изображения напоминали бы Вам о произошедшей трагедии и бередили сердце? — Нет, я давно это отпустил, по крайней мере, постарался отпустить… Хоть последствия этого, как Вы сегодня видели, дают о себе знать до сих пор. У меня есть портреты и родителей, и деда, они в моих покоях, рядом со спальней. Но я не люблю выставлять свою личную жизнь… на чужое обозрение. Кроме того, некоторые деловые люди могли бы посчитать подобное чересчур сентиментальным для человека моего положения. А еще, ставить портрет кого-то одного было бы… непочтительно, а всех вместе… неуместно, — своеобразно высказался Полянский. Павел Александрович был озадачен: — Поясните. — В покоях каждый портрет находится у своей стены. Дедов справа, отцовский слева, а матушкин напротив окон, то есть между отцом и мужем. — Как занятно. А почему так? — Отношения в нашей семье были… непростые. Плохими я бы их не назвал, бывают гораздо хуже. Отец, офицер Анатоль Полянский, владел небольшим имением. Он был старше матушки на добрые пятнадцать лет, родители его давно умерли, братьев и сестер не было, а матушка потеряла родительницу года за три-четыре до того. Не ведаю, как они познакомились, но то, что ухаживаниям Анатолия Ильича дед не только не противился, но и всячески поощрял их, это я знаю. Еремей Терентьевич хотел выдать единственную дочь за дворянина, а Полянский был заинтересован в щедром приданом Гликерьи Еремеевны. Я родился до того, как отец отправился на Крымскую войну. Он там был ранен, и не раз, и после войны вышел в отставку. Не знаю, связано ли то, о чем я Вам скажу, с его ранениями, или это последствия того, что матушка меня очень трудно рожала, но больше детей у них не случилось. Ну, казалось бы, нет так нет, вроде особо и печалиться не о чем, один-то сын все же есть. Но чем дальше я рос, тем больше становилось понятно, что одного сына в семье недостаточно, и в связи с этим стало возникать все больше конфликтов. Отец хотел, чтобы я сделал военную карьеру, а дед, чтобы пошел по его стопам, мол, зять на войне раны получил, хорошо хоть не погиб, и он не позволит, чтобы единственный внук на земле каких-нибудь басурман сгинул, да и дело нужно кому-то передать. И время от времени шли разговоры, вот был бы хотя бы еще один сын, тогда бы один стал офицером, как хотел отец, а другой продолжил дело деда. Но, увы, я был один и из-за этого стал яблоком раздора. Когда настал момент принимать решение, куда мне поступать — в военную гимназию или классическую, а затем в университет, произошла первая крупная ссора. Дед тогда заявил, что будет по его, так как он всех содержит на свои капиталы, поскольку от приданого остались только рожки да ножки, а своих доходов от именьица дворянину-зятю не хватает, чтобы жить на широкую ногу. И это, к сожалению, было правдой. Отец любил шикануть, пустить пыль в глаза, но в последние годы делал это уже в основном на средства тестя — играл в карты, пил дорогие коньяки с гостями, ну, и остальное… — вздохнул Илья Анатольевич. — Любовницы? — Про это не знаю. Могу предположить, что если такое и было, то только какие-то интрижки и разовые посещения девиц в борделях, но не Камелии — на это у него денег не было, да и дед бы такое уж точно не потерпел… А вот насчет того, что зятю по средствам не французские коньяки, а только самогон, было не раз. Знаете, Ваше Сиятельство, мне кажется, что отец сорил деньгами, чтобы показывать, что он не зря заключил мезальянс, мол, смотрите, как припеваючи я теперь живу… Размолвки, точнее, свары и скандалы по поводу финансов у деда с отцом случались то и дело, а матушка была как меж двух огней. Я присутствовал при некоторых скандалах и с тех пор не люблю, будет лучше сказать, не переношу конфликты и стараюсь избегать их… любой ценой. — И как часто такое происходило? — поинтересовался Ливен. — Я бы сказал, раз в два-три месяца, но при всех ссорах я, конечно, не присутствовал. Знаю, что это имело место, так как матушка тогда каждый раз долго плакала. Павел отметил, что несмотря на то, что отношения между его родителями были далеки от хороших супружеских, и они, мягко говоря, не чувствовали друг к другу симпатии, он никогда не видел грандиозных скандалов между ними, даже при взрывном характере Его Сиятельства. Некрасивую ссору между членами семьи он лицезрел, пожалуй, лишь одну, когда у Дмитрия чуть не дошло до драки с Гришкой, но Димий смог во время остановиться и увести его от брата, который был в изрядной степени подпития. Третьяков же с зятем Полянским затевал свары, в том числе, и в присутствии внука, совсем не думая, как это может отразиться на мальчике. Илья Анатольевич продолжил свой рассказ: — А в тот раз матушка заняла, скажем так, нейтральную позицию, сказав, что Илюша сам должен выбрать, что ему больше по душе. У меня же никакой тяги к военному делу не было, скажу честно, меня привлекала только офицерская форма, но никак не сама стезя, в итоге я поступил в Первую классическую гимназию, за обучение в которой платил дед. Так что насчет меня на тот момент отцу пришлось сдаться, но он сказал, что проигран только бой, но не война, так как в военное училище можно поступать и после обычной гимназии. Но той войны ему так и не суждено было выиграть, как, впрочем, и проиграть ее, они с матушкой умерли, когда мне оставалось учиться в гимназии еще пару лет. Дед тогда сильно горевал, и не только по дочери. Говорил, что никаких денег на коньяк и карты бы не пожалел, только бы у меня остался хоть один родитель, пусть и транжира… А далее я поступил в столичный университет изучать экономику и стал помощником деда во многих делах, а когда мне исполнилось двадцать четыре, после его кончины унаследовал все, что им было мне им отписано, то есть и капитал, и предприятия. — А где Вы жили до того, как с родителями случилось несчастье? В имении отца? — полюбопытствовал Павел Александрович. — Нет, в этом доме и жили. Особняк Третьяковых, как Вы видите, большой, места всем хватало. Да и, что уж говорить, обставлен богато, но со вкусом. Когда к отцу приходили гости, хвалили обстановку, мол, и мебель изысканная, и картин много. И даже рояль заграничный — Еремей Терентьевич его для своей супруги в свое время из Европы выписал, моя матушка тоже хорошо играла… В имении отца мы с матушкой жили летом, но он там подолгу не задерживался, больше любил городскую жизнь, приезжал недели на две-три, затем на неделю-другую в город, ну, и так все лето. А дед, конечно, в городе по большей части жил, в имение приезжал нас повидать, но долго оставаться не мог, самое большее неделю, дела требовали его присутствия в Петербурге и других местах. Из рассказа Полянского Павлу стало ясно, почему он боялся конфликтов и старался разрешить их, когда это было возможно, с помощью денег. Безобразные сцены скандалов деда с отцом из его детства и юности, проходившие у него на глазах, отбили у него всякое желание вступать в пререкания и выяснять отношения. Кроме того, стало понятно, почему Третьяков вел себя так вольно, зять жил в его доме, за его счет, водил гостей и пировал с ними на его деньги. А он был хозяином дома и считал, что ему позволительно время от времени напоминать зятю, что он приживала и дармоед. Выдавал-то он дочь не за праздного дворянчика, а за офицера, мужчину не только при деле и каком-никаком жаловании, но и того, которого можно было уважать. Вон, на войне потом был, ранение не одно получил. Но калекой Полянский точно не был, иначе бы Илья об этом упомянул. Возможно, Анатоль использовал тот факт, что был не раз ранен, как повод для выхода в отставку. До пенсии он, похоже, не дослужился. Хотел бы, мог и в отставке найти какое-нибудь место для службы, но предпочел этого не делать. Возможно, поначалу Третьяков воспринял это как желание зятя немного отдохнуть и восстановить силы. Но время шло, а зять так и был трутнем, даже имением усердно не занимался, раз особо прибыльным оно не было. Сел на шею тестю и свесил ноги и при этом еще и тратил его деньги направо и налево — на карты, на дорогие коньяки для себя и гостей… Вероятно, Илья не увлекался горячительными напитками, так как из-за этого были свары деда с отцом. По этой же причине не играл в долг, помня, как дед рвал и метал из-за того, что ему приходилось покрывать карточные долги зятя… Говорят же, ищите причины, почему человек стал таким, в его детстве… Судьба Ильи Полянского немного напомнила Ливену ситуацию с сыном Дубельта, которого, пока он был на войне, ушлый дед, не имевший сыновей, прибрал к рукам. Однако, Дубельт-младший, как говорится, везде поспел, и стал офицером как отец, и получил от деда наследство, правда, в купе с жадностью и пренебрежительностью к другим родственникам, что, наряду с преотвратным отношением к ней и сестре Марии отца, как когда-то поделился с ним Анатоль, свело в могилу его жену Елену. Павел также снова подумал о Розенкампфах. Однажды зашел разговор о всей фирме Розенкампфов в целом. Тогда Эрнест пошутил, что дед мог бы открыть конторы где-то еще, но закончились сыновья, их было всего четверо. Конторами в Дерпте, Ревеле и Риге владели его дяди, а затем их сыновья. У Эрнеста был только один сын Петр и две дочери Тереза и Розина. Андрей Фредерикс в юности был немного влюблен в младшую Розину. Заметив это, Эрнест сказал, что он не против юношеских чувств, но предпочел бы, чтобы Андреас обратил свой взор на другую барышню, но не потому, что он не хотел бы быть в более близком родстве, тем паче с бароном, просто чувства молодых людей так непостоянны, а ему нужно думать о будущем — не имея других сыновей кроме Петера, он должен был выдать девочек за мужчин своей профессии. Так позже и случилось, обе дочери Эрнеста вышли замуж за юристов, и зятья Розенкампфа служили у него в конторе. Наиболее респектабельными клиентами занимался он сам, а также его сын с зятьями. А Андрей Фердинандович лет двадцать спустя, после множества интрижек и нескольких романов женился по любви на дочери одного из офицеров Штаба Московского военного округа и обзавелся семейством. — Ваше Сиятельство, о том, что я Вам рассказал, до этого не говорил никому кроме Ульяны. Рассказал ей, когда сознание почти потерял, — тихо, словно стыдясь своей слабости, произнес Полянский. — А какова была причина этого? Это должно быть что-то очень серьезное. — Скорее, страшное. На заводе, точнее, в мастерских при нем работал паренек Ванька Вагнер, помогал Рюдигеру вместе с парой рабочих. Он привез его откуда-то из своих краев, когда ездил на Рождество к родным. Инженер говорил, что парень смышленый, мол, готов сам ему жалование платить, но мы с Протасовым ему все же его положили, небольшое, конечно, поначалу. Жить его инженер взял в свой дом, чтобы он все время был под рукой. По-русски Ванька говорил и понимал не очень хорошо, с Рюдигером общался по-немецки и со счетоводом Калистратовым тоже, у того мать была немкой. Раньше Калистратов нанимал комнату в деревне, а когда мы Рюдигера обеспечили домом, спросил его и нас, возможно ли, чтобы он в том доме занял комнату и платил за нее. Мол, Рюдигер — человек тихий, а хозява его бывают слишком шумными, гульбища устраивают. Рюдигер был не против, а нам с Протасовым, честно говоря, было все равно, мы же за дом целиком платили. А когда Рюдигер привез Ваньку, Калистратов говорил, хорошо, что сам он живет у инженера, за мальчишкой пригляд нужен, а то Рюдигер все в своих мыслях о механизмах витает. Так вот, однажды, к вечеру уже, Ванька прибежал к управляющему, который как раз с Протасовым на улице разговаривал, мол, беда стряслась, герр Рюдигер весь в крови. Все в мастерскую ринулись. Ничего с Рюдигером страшного не случилось, отлетела часть механизма, сбила его с ног да порезала бедро. Инженер объяснил, что деталь какая-то оказалась с браком, из-за этого и произошла поломка. Что именно сломалось, не скажу, меня там не было, да и в технической части я мало разбираюсь, но итогом этого было то, что на смарку пошла работа пары месяцев, о чем Рюдинер и доложил Протасову. Сергей Орестович был очень недоволен, разорялся, мол, за такое в шею гнать надо, а то и прибить мало… Накричался вдоволь и уехал с завода. — Ситуация, конечно, неприятная, а уж зрелище и вовсе, — высказал свое мнение Ливен. — Но с инженером, как я понимаю, слава Богу, все обошлось? Но Вы, видимо, когда Вас оповестили, подумали про худшее… — Худшее случилось после — Ванька пропал. Ушел вечером из дома, и все. А рано утром деревенский мужик у железной дороги нашел его сильно искалеченное тело. Видно, Ванька очень напугался разъяренного хозяина и решил сбежать в столицу. Ночью пытался прицепиться к товарному поезду, да не смог удержаться… Мужик Рюдигеру сообщил, а тот уже в Лигово приехал. К Протасову не пошел, чтобы еще раз под горячую руку не попасть. Пришел ко мне, мы тогда с Ульяной чай пили. Я поздно вечером в Лигово приехал, о том, что произошло накануне, не ведал, пока мне Рюдигер не рассказал про это и про погибшего Ваньку. Я как представил, как выглядело Ванькино тело, так мне стало плохо. Рюдигера я выпроводил на улицу, мол, мне собраться надо. А потом сознание стало меня покидать. Ульяна не растерялась, налила мне коньяка. Я пришел в себя немного, но сразу ехать с Рюдигером на завод отказался, сказал, что позже подъеду вместе с Протасовым. Хотел успокоиться немного. А когда домой с завода вернулся, Ваньку увидев, снова… занемог… И поделился с Ульяной, почему мне так худо иногда бывает… Про родителей внезапно умерших рассказал… и заодно уж про ссоры в семье… Объяснил ей наконец, почему портреты родителей у меня в покоях на разных стенах — она ведь, разумеется, их видела, когда ко мне приходила, а до этого я уходил от прямого ответа. Она все поняла… как нужно. И я был ей за это благодарен. Не всякая женщина на это способна. — Это так, — согласился Павел Александрович. Он понимал, что раскрывать подобные тайны постороннему человеку Полянскому было нелегко. Он сделал это, скорее всего, потому, что обещал быть честным с князем… и, возможно, чтобы попытаться как-то оправдать в его глазах свою безконфликтность и отсутствие силы духа. — Ульяна тогда спросила, любил ли я родителей и деда. Ей почему-то представлялось, что я не любил отца, раз из-за него в семье были ссоры. Но я их всех любил, только… по-разному, как и они меня. Матушка у меня была сама доброта, этим мне Ульяна ее напоминала. Дед, хоть был строгий и деловитый, для меня всегда ласковое слово находил, хоть совсем уставший домой придет, обязательно меня приласкает. А отец был балагуром, настроение у него почти всегда было бодрое — за исключением, конечно, тех дней, когда с дедом были скандалы. Меня он любил и время со мной любил проводить. И в солдатики со мной играл, и на речку со мной ходил в имении, и в Летний сад, и на лошади ездить научил… Так что я любил их всех, но портреты их поставить вместе, увы, не могу… — дал разъяснение князю Илья Анатольевич. — Я тогда был очень признателен Ульяне, что она ко мне проявила сочувствие. Ей и Ваньку было очень жаль, хоть она и видела его всего раз или два, когда я с ней на завод заезжал, чтобы Протасовым дела обсудить. Ливен отметил, что Полянский брал любовницу даже на завод, и не видел в этом ничего зазорного, скорее наоборот, пусть все знают, какая у него красивая женщина. Он говорил о любви, но не предложил любимой женщине на время ремонта дачи погостить в его имении, где ей и девочке было бы лучше, чем в чужом снятом доме. Видимо, недостаточно хороша была Ульяна, чтобы жить в его владениях. Там же были графы Панины, Потоцкие и другие соседи на «п», мало ли что они могли подумать. Да и ехать туда было несколько часов, а он хотел, чтобы Ульяна была под рукой, точнее, под другим местом, он ведь платил за это. Но вслух он сказал другое: — Да, Вы говорили, что у Ульяны было доброе сердце. — Она ведь даже на похоронах вместе с нами была, цветы ему на могилу положила — Ваньку Вагнера тут же в Тентелевке на лютеранском кладбище* похоронили. Как я Вам и сказал, страшная история… Павел был согласен с Полянским, история была ужасной. Не только потому, что погиб мальчишка, но и потому, что погиб по совершенно нелепому поводу. Как он это видел, Ванька, плохо знавший русский язык, принял ор и ругань Протасова на свой счет, что это его надо было гнать в шею, а то и прибить. И не стал ждать, пока это случится, а решил сбежать. Но встретил свою страшную смерть. Если бы ему кто-то объяснил, что хозяин был зол вовсе не на него, а, так сказать, выпускал пар, мальчишка остался бы жив. Но, видимо, ни Рюдигеру, ни Калистратову, ни кому-то другому это не пришло в голову. Калистратов и представить не мог, что Протасова можно было понять как-то иначе. Рюдигер, конечно, был очень расстроен из-за поломки и, скорее всего, сразу же принялся за починку машины. Ему было не до Ваньки. Как, впрочем, и остальным. Полянский чуть помолчал, затем добавил: — Я ведь тогда на кладбище фамилию Ваньки и узнал, на могиле прочел — Иоганн Вагнер, оказалось, ему еще и семнадцати не исполнилось. — А я, было, подумал, что Вы всех рабочих по имени и фамилии знаете, даже подмастерий, — произнес Павел Александрович с чуть заметной иронией, которую не увидел Илья Анатольевич. — Скажете тоже. Кого я знаю, так это тех, с кем дело имею — управляющих, мастеров, бухгалтеров, инженеров, где они есть. Вот, пожалуй, и все. А что паренька Ванькой зовут, знал, поскольку так нему Рюдигер с Калистратовым обращались. — А родные у него были? — Не знаю, — пожал плечами владелец завода. — Знаю только, что он оттуда, где живут родственники Рюдигера. — А когда погиб Ванька? — задал Ливен вопрос, который посчитал важным. — Так тем же летом, что и Протасов. В июле, после бала у Мятлевых. За месяц с небольшим до Сергея, может, дней за сорок. Да, дней за сорок. Вот это да! Очередной сюрприз! Павел Александрович снова был ошеломлен. Какой… подозрительно… примечательный промежуток времени между двумя трагедиями: — Сорок дней — это так… символично. — Символично? В каком смысле? — В смысле сороковин. Полянский поскреб подбородок под бородой, затем махнул рукой: — Ваше Сиятельство, да будет Вам. Это всего лишь случайное совпадение. — Довольно часто случайности и совпадения бывают невыясненными еще закономерностями, — философски и витиевато высказался Ливен. — Возможно, кто-то помянул Ваньку, а затем решил повидать Протасова и пошел на завод, зная, что он находился там… — А как же воры? — недоумевая, спросил Илья Анатольевич. — Воров могло и не быть. — Но Вы же ранее про них говорили… — А Вы ранее не говорили о гибели подмастерья, которая предшествовала смерти Протасова, — справедливо заметил Павел Александрович.