Понедельник начинается с сюрпризов

Ливен со всей серьезностью произнес: — Что же, господин Полянский, полагаю, Вашему поверенному предстоит много работы. — Да, разумеется, впрочем, как, думаю, и Вашему. Павел ухмыльнулся про себя — ему бы очень хотелось увидеть лицо Розенкампфа, когда бы он появился у него с вопросом, как лучше ему переписать половину имущества довольно крупного промышленника на свое имя. Контора Розенкампфов была солидной и имела блестящую репутацию и долгую историю. Она была создана еще в тридцатых годах в Дерпте родственником Густава Розенкампфа*, принимавшего участие в работе Комисии по составлению законов Российской Империи. В течение нескольких лет Карлом Розенкампфом, дедом нынешнего владельца, были открыты отделения в Риге и Ревеле, а затем и в Петербурге. По этой причине ее и выбрал в свое время князь Александр Ливен, имевший владения не только в Остзейском крае, но и в столице Российской Империи. Александр Николаевич, бывало, сам наносил визиты поверенным, а порой и отправлял к ним своего наследника Дмитрия. Контора занималась всем, что ему требовалось, к примеру, ею было проведено немало сделок, в частности, по покупке и продаже имений. Ею было заверено множество документов князей Ливенов, в том числе, и волеизъявление Его Сиятельства Александра Николаевича относительно разделения наследства между сыновьями. Одним из последних документов, оформленных там, стала дарственная князя Дмитрия Ливена на квартиру в Петербурге Якову Штольману, сыну безвременно почившей дорогой и любимой троюродной сестры Екатерины Штольман, в девичестве Ридигер. Также через контору был заново застрахован княжеский перстень Дмитрия, переделанный у Фаберже в перстень бастарда для Якова, незаконного, но любимого сына Его Сиятельства. Делами князей Ливенов занимался сам Эрнест Францевич или Эрни, как называл своего кузена Андрей Фредерикс, товарищ Павла по Пажескому корпусу. Когда Яков спросил, знаком ли он с бароном Фредериксом, помнится, он, прищурясь, улыбнулся: «С которым из них? Я знаю несколько». Он не рисовался перед племянником, он действительно знал нескольких Фредериксов и с четырьмя из них, в том числе, и Андреасом, который теперь был полковником в Штабе Московского военного округа, учился в одно время в корпусе. Он не солгал Якову, что теперь поддерживал с Фредериксом поверхностные отношения, так как, выпустившись из корпуса, сам он остался в Петербурге, а Андрей уехал служить в Москву. Они лишь изредка обменивались письмами да виделись пару-тройку раз за все годы. Это было совсем не то, что его дружба с Николя Милорадовичем, с которым он не только состоял в регулярной переписке, но и передавал поклоны и подарки, а также получал их через его сестру Амели, свою бывшую возлюбленную, которая навещала брата в Варшаве, сам бывал у него не раз и, конечно, встречался с ним, когда Николя наведывался в Петербург к семье сестры. Когда Андрей и Павел поступили в Пажеский корпус, там уже учились троюродные братья Андреаса Александр, Владимир и Лев Фредериксы, сыновья его двоюродного дяди Александра Андреевича**, к тому времени уже скончавшегося, как и его собственный отец. Братья Фредериксы держались вместе и в другом родственнике, тем более том, которого они ранее и знать не знали, не нуждались. Кроме того, на Андреаса они смотрели немного свысока, поскольку не только их отец был генералом, впрочем, как и батюшка Андрея, но и их дед по матери Бартоломей. Матушка Андреаса же была из простых Остзейских дворян, не имевших ни титулов, ни таких высоких чинов, и после гибели первого мужа барона Фредерикса вышла замуж за хоть и довольно состоятельного помещика, но без титула, чем, по мнению братьев Фредериксов, принизила себя. Поначалу Андрейка переживал по этому поводу, ведь вдали от жившей в Лифляндии семьи — матушки с отчимом, двух сестриц и совсем маленького братика ему было одиноко, а дальние родственники представлялись ему все же лучшей партией для приятельских отношений, нежели совсем чужие мальчишки. Но Павел дал ему совет перестать печалиться из-за этого, ведь насильно мил не будешь. В его собственной семье не все было гладко, два средних, притом кровных брата, затаив обиду на жестокого отца, избегали общения с его наследником Дмитрием, сам же он до сей поры с ними и не встречался, он видел только еще одного брата, но с ним у Дмитрия также не было никаких братских отношений. Через какое-то время Андрей сообщил ему, что, как оказалось, в Петербурге у него были еще родственники — по линии матушки, ее кузина была замужем за столичным поверенным Францем Розенекампфом. Павлу это имя было знакомо, пару раз он бывал в конторе Розенкампфа вместе с Дмитрием и однажды встретил там мальчика года на три старше себя. Мальчик был любезен с ним и занимал его разговором о книгах, пока Дмитрий обсуждал дела с его отцом, а затем к их беседе присоединились господин Розенкампф и Дмитрий, они даже все вместе посмеялись над проделками героя одной книги. Андрейка тогда выдохнул, значит, Розенкампфы были приятными людьми. А ему казалось, что поверенные — это строгие, серьезные и сухие люди, с которыми нужно вести себя таким же образом. И все же он немного мандражировал перед визитом к Розенкампфам и уговорил Павла пойти к ним вместе с ним. Павел сказал, что для этого нужно получить разрешение не только в корпусе, но и у Дмитрия. Когда Дмитрий узнал о намерениях младшего брата и его товарища, он заверил его, что для тревоги нет никакого повода, он все устроит. Димий сдержал слово, он не только получил в корпусе добро, чтобы мальчики навестили Розенкампфов, но и сам сопроводил их к ним. Как потом признался ему Андрей, присутствие Его Сиятельства Дмитрия Александровича помогло ему справиться с волнением при встрече с незнакомыми родственниками. Обед, на который были приглашены Андрей Фредерикс и князья Ливены, прошел очень мило и непринужденно. Между Розенкампфами и Андреасом возникла взаимная симпатия, и он стал навещать матушкиных родственников, а иногда и брать с собой Павла. С того времени Павел и начал приятельствовать с Эрни Розенкампфом, который, закончив юридический факультет Санкт-Петербургского университета, стал помогать отцу в семейном деле, а годы спустя, после смерти Франца Карловича возглавил контору и стал поверенным Дмитрия и его самого. Павел вернулся к действительности: — Полноте, господин Полянский, я не собираюсь наживаться на той бедственной ситуации, в которой Вы оказались. Я поражаюсь, как можно было поверить в требования… такого гигантского размаха. — Так чем Выше чины и должности, тем больше апп… — Полянский чуть не сказал «аппетиты», — оплата. А тут Заместитель начальника охраны самого Государя… — Я сказал так лишь потому, что Вы спросили. — Зачем? — Чтобы показать Вам, в каком незавидном, можно сказать, аховом положении Вы оказались. И что даже мне с моей должностью, знакомствами, связями… и прочим будет непросто решать эту проблему, — объснил князь Ливен. — Тогда сколько Вы хотите на самом деле? — Ничего. Я лично не хочу от Вас ничего. Но к этому вопросу мы еще вернемся. — Нет, Ваше Сиятельство, так не пойдет, — покачал головой промышленник. — Любой труд должен быть вознагражден. А уж такой непростой тем паче. Раз Вы мне не говорите, я сам подумаю над тем, что Вам предложить. — Это довольно затруднительно. Для подполковника Ливена это может быть слишком много, а для князя и Заместителя начальника охраны Императора, то бишь персоны, приближенной к Государю, слишком мало, — перефразивал Павел слова Атоса. — А мне… не хотелось бы принимать сторону одного из них… это было бы… несправедливо по отношению к другому. — Вот Вы шутите, Ваше Сиятельство, а я серьезно… Я стараюсь вести свои дела, чтобы никому и никогда не быть должным. Кроме того, Вам явно понадобятся средства, и я не могу позволить, чтобы Вы тратили на них свои. — Ну, что ж, раз Вы настаиваете, сочтемся как-нибудь… потом. А пока мне от Вас требуется совсем другое. — И что же? — Информация. Много информации. Очень много информации. Чтобы разобраться во всем. — Ваше Сиятельство, для чего Вам это нужно? Я имею ввиду, заниматься тем, куда я влип? — Люблю разгадывать шарады, — мило улыбнулся Павел Александрович. — Так что позвольте мне потешить мое любопытство. — Значит, не скажете. Ну, Ваше право… Спрашивайте обо всем, что Вас интересует. — Я попрошу Вас отвечать на мои вопросы честно и искренне, как на исповеди у духовника. — А какого Вы вероисповедания? — задал неуместный вопрос Илья Анатольевич. — Православного. Но отпускать грехи и выдавать индульгенции — это не по моей части. Я в большей мере способствую тому, чтобы за прегрешения было получено по заслугам, то бишь, на основании Уложения о наказаниях уголовых и исправительных. В словах князя Полянский увидел еще одно подтверждение того, что он обладал властью, которая простиралась далеко за пределы его должности. — И с чего бы Вы предпочли начать? — С одного из главных вопросов. Чем так привлекателен Ваш завод? — Да ничем. Завод как завод, рабочих человек 80. У меня есть предприятия и покрупнее, — в голосе промышленика Павлу послышались горделивые нотки. — Думайте, Полянский, думайте! — Да мне ничего на ум не приходит. — Какую продукцию выпускает? Что-нибудь связанное с армией? — высказал Ливен предположение, которое напрашивалось само собой. — Ничего подобного. Сельскохозяйственное оборудование — сеялки, молотилки, плуги и прочее. — А где он находится? — В Тентелевке. Около Тентелевского завода. Путиловский завод*** тоже недалеко опять же. Вот это — солиднейшие предприятия, не то что мой заводик. — У Вас есть карта? На ней показать можете? — Разумеется, — Полянский достал из шкафа новую карту окрестностей Петербурга. — Вот то самое место, — он поставил палец на точку, которую быстро нашел. Ливен чуть не выразился от души от изумления — это был даже не сюрприз, а сюрпиризище! Завод Полянского стоял прямо у железной дороги, рядом с Тентелевским и близко к тому месту, где проходило ее ответвление к Путиловскому заводу. Теперь стало понятно, почему преступникам был так нужен заводик Полянского — вовсе не из-за сеялок, а из-за своего стратегического местоположения. Имея к нему доступ, можно было устроить диверсию, когда по железной дороге следовал архиважный груз с заводов, например, корабельных башенных орудий для броненосцев с Путиловского или большого количества олеума****, дымящейся серной кислоты, с Тентелевского. И списать все на Полянского, который либо по недосмотру, либо по злому умыслу допустил катастрофу. А также нанять на работу кого-то, кто сведет близкое знакомство с инженерами и химиками на этих заводах. Какой потенциал для преступной деятельности против властей! По выражению лица Ливена Полянский понял, что тот догадался, чем так заинтересовал мошенников его завод. — Ваше Сиятельство, ну, мне-то скажите! Не томите! — Расположение Вашего завода вблизи железной дороги, рядом с двумя крупными заводами, которые, в том числе, выполняют заказы и для Военного ведомства — вот их интерес. В детали я посвящать Вас не стану. Илья Анатольевич задумался, затем воскликнул: — Твою мать! Значит, они хотели использовать мой завод в своих паскудных целях! А когда оказалось, что я не могу продать его им за бесценок, решили еще и подставить меня, чтобы я оказался замешанным в… деяниях против Царя и Отечества… Какой коварный план! Ведь даже если бы я переписал завод на жену, я все равно бы не бросил его на произвол судьбы, значит, был бы ко всему причастен… — Да, эта мысль посетила и меня. Полянский снова выругался и бросился к шкафу, где был спасительный графин с коньяком. — Полянский, сядьте! — повысил голос Ливен. — Хватит прикладываться к бутылке! Вы мне нужны с трезвой головой. Если необходимо, прикажите принести еще чая. Полянский посмотрел на почти пустую чайную чашку: — Пожалуй, не сейчас… Может, позже… — и занял свое место. — Тогда расскажите, чем Вас привлек этот завод. И кто был его владельцем. А то Вы так и не назвали его имени. — Протасов Сергей Орестович. Он не только владел заводом, но и интересовался усовершенствованием сельскохозяйственных машин. Ему порекомендовали хорошего инженера из Остзейских немцев, который учился в Германии. Протасов очень хотел переманить его к себе на завод. — Кто порекомедновал? — Так учредители и основные владельцы Тентелевского завода Шнейдер и Баг и порекомендовали, по соседски, так сказать. Мол, инженер очень толковый, жаль, что не по их части, о химическом производстве никакого представления не имеет, больше по механизмам всяким. Откуда они его знали — не скажу. Протасов обратился ко мне, мол, жаль упускать такой шанс, чтобы вывести завод на новый уровень. Вот только сейчас у него нет лишних денег, чтобы платить инженеру приличное жалование и закупать необходимые материалы. Но все нововведения непременно окупятся. Предложение показалось мне заманчивым. Я помнил, что о таком производстве когда-то поговаривал дед. Мол, хорошо бы купить завод, который будет выпускать орудия для сельского хозяйства, да еще со всякими усовершенствованиями, их можно будет опробовать в именьице Полянских, и тем самым сделать его более прибыльным, а, даст Бог, и расширить поместьице с выручки за них. Ну, я и согласился вступить в партнерство с Протасовым. И с теми странными пунктами, о которых говорил Вам, не стал спорить, понимая, что для Протасова завод много значит, и надеясь, что, если дело выгорит, то будет достаточно прибыльным. — И как, госполин Полянский, надежды оправдались? — Еще как! Инженер как узнал, что совладельцем завода станет промышленник с приличным капиталом, сразу согласился перейти к нему. Оказался головастым — идеи выдавал одну за другой и изготавливал образцы. Конечно, не все сразу были безупречные, иные приходилось и дорабатывать — после того, как сначала их испытывали в моем имении, по железной дороге туда всего несколько часов добираться, очень удобно, я вот на днях там был, мы отвозили новую веялку. В первые два года наладили выпуск паровых молотилок, а потом и других паровых машин. Такие для больших поместий — очень выгодное приобретение, и на них не скупятся. Правда, сначала я их предлагал знакомым помещикам, в том числе, и соседям, подешевле немного — чтоб, как говорится, пошла молва о нашем оборудовании. Благодаря новым машинам мое имение стало приносить больший доход, а потом я его расширил, прикупил земли у соседа, который поместьем почти не занимался, но нуждался в деньгах. Знаете, вовремя успел, а то на него и другие соседи имели виды — граф Панин, например, может, и граф Потоцкий заинтересовался бы, коли был жив, но его вдовушке Наталье Николаевне не до того было, в тоске по мужу еще тогда пребывала. — Потоцкий вряд ли бы заинтересовался, полагаю, у него не было таких свободных средств, — высказал свое мнение Ливен. — А Вы знали его, Ваше Сиятельство? — Не близко. — На похоронах не были? — Был. Но Вас там не припомню. — Я как раз был в отъезде, как и ближайшиие соседи Потоцких — Панины. Знаете, у нас там как нарочно, все соседи на П — графы Панины и Потоцкие, Пономаревы, Полянские… Светлой души человек был Потоцкий, не зря его графиня так оплакивала. Ее Панины очень поддерживали. Хорошо хоть сейчас в бодрости и хорошем настроении пребывает, да и как иначе, коли Панин стал за ней ухаживать, траур у него в прошлом году закончился, вот, видно, и решил не терять времени, пока соседушка в имении, и о своем будущем думает, и о дочкином, девочка-то без матушки осталась, а у графини сердце доброе. Как знать, может, и сложится у них что… Павел мысленно чертыхнулся. Вот новость так новость! Еще один сюрприз! Потоцкая принимает ухаживания соседа графа! Ну, или, по крайней мере, не отвергает их. Хоть бы в письме намекнула… Хотя — она свободная женщина, кому хочет, тому авансы и дает, перед ним отчитываться не обязана. Не жена же ему, чтобы у нее на нем свет клином сошелся… А тут сосед, которого она знает много лет, тоже вдовый, дочка имеется, которую Наталья Николаевна бы хотела — так что, почему бы нет? Он сам был отчасти виноват — пригласил графиню в свою усадьбу, а внимания ей почти не оказал. А сейчас появился поклонник, который может проводить с ней все свободное время, да еще и, вероятно, имеет матримониальные намерения. Что ж, это не в первый раз и не в последний, когда его дама отдает предпочтение другому кавалеру. Похоже, серьги, которые он собирался заказать для графини до поездки в Лонгинкоски, придется дарить на помолвку. Хотя, пожалуй, лучше не дарить — чтобы у графа Панина не сложилось впечатления, что он лелеял надежду вернуть метрессу. Не нужно создавать ситуаций, которые могут быть истолкованы неоднозначно. А ювелир, с которым Павел договаривался ранее, в накладе не останется, ему теперь есть, кому дарить драгоценности — помимо любовниц. Анне как раз будут не лишними серьги к новому платью со шляпкой, которое она вот-вот должна получить. Да и Якову можно заказать, к примеру, булавку для галстука. От новости о графине Павлу стало неприятно, возможно, досадно, но по большей части из-за того, что он узнал ее не от самой Потоцкой, а от постороннего человека и, кроме того, совершенно случайно, но никак не горько. Горевать у него не было ни повода, ни желания, ни времени. У него было много гораздо более важных дел. Он, как ни в чем не бывало, продолжил беседу с Полянским: — Так говорите, вовремя успели землицы прикупить? — Да, сразу же предложил сделку заключить, не пытаясь сбить цену, она и так была справедливая. Так что имение мое на треть увеличилось. — А завод не хотели расширить? — Так он и так уже в два раза больше, чем когда мы с Протасовым подписали соглашение. В будущем я планировал сделать производство еще более крупным. Но у меня же оно не одно, есть и другие, которые дают очень приличный доход, а также требуют вложений. — Да, господин Полянский, у Вас много предприятий, о которых нужна не меньшая забота. Плюс имение. — Ваше Сиятельство, а у Вас ведь тоже есть имение? — Да. — Могу я поинтересоваться, где? — Два в Лифлянии и усадьба в Царском Селе. — А у Ваших родственников, тех, с которыми добрые отношения? У них где? — У моего племянника, сына моего умершего старшего брата, поболее моего, усадьбы в Гатчине, в Стрельне и под Ригой, имения в Лифляндии, включая вотчину Ливенов у Зегевольда, одно из моих рядом и ним, имение в Вайваре. Павел понял, к чему были эти вопросы, но хотел, чтобы Полянский озвучил это сам. — К чему Вам это? — Да, так, просто любопытствую… — Господин Полянский, в наших имениях достаточно сельскохозяйственных орудий. А если понадобятся, мы в состоянии купить их сами. Полянский вытаращил глаза на князя Ливена: — Ваше Сиятельство, да есть хоть что-то, что… может укрыться от Вашего… всевидящего ока? — Конечно, такие вещи существуют. Но вполне очевидные я в состоянии видеть. Так что, повторяю, Ваши сельскохозяйственные машины нам ни к чему. — Знаете, Ваше Сиятельство, а я и спрашивать Вас не стану, — заявил владелец завода. — Я сам могу узнать, где именно находятся Ваши с племянником усадьбы и имения, и отправить туда пару-тройку самых высокопродуктивных машин. Не вытолкают же Ваши управляющие моих людей взашей и не побьют их. — Ну, физическую силу они уж точно применять не станут. — Вот и славно. Но я не буду Вас извещать, когда соберусь Вам что-то послать, пусть для Вас это будет сюрпризом. Пока до Вас дойдут эти новости, моих людей уж и след простыл. Не станете же Вы отсылать все обратно в Петербург. Павел покачал про себя головой — ситуация походила на ту, что была с коляской и лошадью, которые он хотел подарить, а, точнее, навязать гордому и строптивому Якову. Мол, их могли доставить в Затонск и без его согласия, а отправлять их назад у него возможности не было. — У меня нет сейчас желания вступать с Вами в пререкания, — строгим тоном произнес он. — Давайте-ка вернемся к Вашему делу, вернее, к Вашему партнеру. Расскажите о нем. — Ну, что сказать? Моего возраста, но признаю, как мужчина Сергей был интереснее меня. У него прабабка была то ли черкешенка, то ли грузинка, в общем, откуда-то с Кавказа. По нему было видно, что в нем текла горская кровь, да и горяч иногда бывал. Женщин любил, но как перчатки не менял, предпочитал более длительные, но бурные романы. — А как же тогда получилось, что он, как Вы сказали, безумно влюбился в Вашу любовницу? — Тут с начала нужно объяснить. Ну, во-первых, тогда Протасов был один, со своей пассией он расстался за пару месяцев до этого. Во-вторых, здесь, скажем так, определенную роль сыграли обстоятельства. У меня есть дача около Сергиевой пустыни, в тот год по весне на ней стали делать ремонт, но вовремя не закончили. Пришло время Ульяне с Таней ехать, а дача не готова. Тогда Сергей и посоветовал на начало лета снять дачу в Лигово*****, где он жил. До Сергиевой пустыни дорога недолгая, если нужно будет какую мебель с моей дачи привезти, это можно устроить без труда. Он и дом знает, который сдается, совсем недалеко от его. Дом угловой, разделен пополам, между участками забор. У дома два отдельных входа с разных улиц, но между половинами имеется дверь, так что можно ходить туда-сюда незаметно. И я смогу не только приезжать к Ульяне, но и жить там. А чтобы создавать вид, что мы с Ульяной просто соседи по даче — выходить на улицу с разных крылец на разные улицы. А когда ремонт на моей даче закончат, можно будет мою пассию с дочкой туда перевезти. Я предложил такой вариант Ульяне, она согласилась. Я посмотрел дом, он мне понравился, потом Ульяну свозил, но сам там не показывался, чтобы хозяева не поняли, что мы вместе, а то бы, может, отказались сдавать в наем паре, которая живет во грехе. Ульяне дом тоже приглянулся, и мы решили снять его на все лето. Я оставался там по несколько дней кряду, жил и в Петербурге, когда этого требовали дела, уезжал опять же по делам несколько раз. Конечно, я приглашал Протасова к себе, там он и видел Ульяну. — Но еще он стал к Ульяне наведываться в Ваше отсутствие? — спросил Ливен больше с той целью, чтобы Полянский не сомневался, что он внимательно слушал его. — Да, Ваше Сиятельство. Мол, кроме его дальних родственников Мятлевых, владельцев имения в Ново-Знаменке, с которыми он нас свел, у нее в Лигово и знакомых нет, ей одиноко, когда меня нет рядом. Но никаких… поползновений у него к Ульяне не было, так, вроде как по приятельски ее навещал, я к этому относился вполне спокойно. Ульяна никогда поводов для ревности не давала, с мужчинами была лишь приветлива, не кокетничала. И как-то в июле мы все были приглашены к Мятлевым на бал по поводу именин хозяйки поместья. На нем, конечно, Ульяна выглядела восхитительно — в платье, пошитом по последней моде, подчеркивавшем все достоинства ее фигуры — я привез его из ее квартиры в Петербурге, с драгоценностями, которые я ей подарил. Что и говорить, она тогда была… ослепительна. Мужчины делали ей комплименты, приглашали танцевать, — на лице Полянского появилось выражение, которое было ничем иным как гордостью по поводу того, что его любовница была так хороша и вызывала восторг у мужчин. — Протасов не был исключением. Я заметил, как он следил взглядом, когда она танцевала с Мятлевым вальс. Но тогда я расценил это, что он был очарован Ульяной, как и другие мужчины. В общем, не придал этому значения, а, наверное, надо было бы… Вскоре после этого Сергей перестал приходить к Ульяне, когда меня не было. Я уже потом понял, что раньше он в руках себя держал. А позже, видно, боялся, что может не сдержаться… И однажды я случайно заметил, как он смотрел на Ульяну… как выразительно, можно сказать, пожирал ее глазами… Мне сразу стало ясно, что Сергей влюбился в Ульяну, по уши влюбился. Но Ульяна никак его не поощряла, это точно. Ни флиртовала с ним, ни в гости не зазывала, общалась с ним только из вежливости как с моим партнером и приятелем, при этом Таня почти всегда была рядом с ней. Полянский допил чай, что оставался в чашке, видимо, у него пересохло в горле от долгого монолога. — Ну, вот так он приходил к нам еще несколько раз, но ни слова Ульяне о своих чувствах не говорил, однако, его взгляды были красноречивее слов. И Ульяна со временем сама поняла, что он был к ней неравнодушен. Но лето уже подходило к концу, оставалось недели две до того, как истекал срок наема дачи. И тогда появился Протасов. Со своим признанием в любви и предложением выйти за него замуж. Мол, я с ней несколько лет, а так и не удостоил ее чести сделать своей женой. Он же предлагал ей освященный церковью союз. Ульяна ответила, что любит меня, а женаты мы или нет для нее это неважно. Тогда Сергей сказал, что дает ей неделю на размышления, и если она не примет его предложения, ему и жить незачем. Ульяна мне все честно рассказала, и я решил тут же увезти ее в Петербург, взяв только самые необходимые и дорогие вещи. Остальные бы я собрал сам за несколько дней. Этим я и занимался, когда у меня было время, не хотел, чтобы в Ульяниных вещах копалась прислуга, которая приходила помогать по хозяйству. Это помимо того, что теперь мне приходилось решать на заводе все вопросы, так как Протасов стал безбожно пить. Я еще тогда подумал, хорошо хоть он к Ульяне не заявился в таком мерзком виде, а то Бог знает, чем бы это могло закончиться. Но закончилось все гораздо хуже, чем я мог предположить. Как я и говорил, как-то поздно вечером я вернулся на завод за забытым документом и обнаружил Сергея мертвым с запиской в кармане, где он обвинял Ульяну в своей смерти… Павел снова подивился Полянскому — вроде бы, в деловых вопросах он был сметлив, но в других… либо глуповат, либо беспечен. Он понял, что его партнер безумно влюбился в его любовницу. Какого черта было не увезти ее из Лигово сразу же? Увезти в Петербург, а лучше отправить на время в другое место, к примеру, на воды. Может, у Протасова бы и угас любовный пыл. Часто те, кто быстро загораются страстью, так же быстро остывают, когда появляется новый объект для вожделения. Нет, нужно было ждать, когда разразится трагедия… Ливену хотелось высказать это все Полянскому в лицо. Но какой от этого прок? Все уже произошло, и его сентенции ничего не изменят. — Как я уже говорил Вам, в это время на заводе был кто-то, кто Вас видел. Есть предположения? — Нет. — У кого были ключи к зданию завода? — У Протасова, меня, управляющего и инженера. — Начнем с управляющего. Поделитесь всем, что про него знаете, включая пороки, — попросил Павел Александрович. — Уфимцев Митрофан Фомич, лет пятидесяти. Живет с семьей в Тентелевке. На заводе работал еще до того, как я стал его совладельцем. Мужчина серьезный, рабочие его уважают и побаиваются, он строгий, но справедливый, на заводе ни лодырей, не забулдыг нет, в этом его заслуга. Сам не пьет — только в выходные и по праздникам, да и то немного. Честный, чужого не возьмет. Порядок любит. Приходит утром раньше всех, открывает цех. — Закрывает тоже? — По большей части. Если инженер там не остается, один или с рабочими. — Теперь про инженера. Как его зовут? — Герхард Рюдигер. Услышав знакомую фамилию******, Павел решил выспросить о нем поподробнее, вдруг инженер приходился дальним родственником ему и Якову. — Откуда он, где работал раньше? Какого возраста? — Лет тридцать с небольшим. Вроде бы он из Эстляндии, но это не точно. А где работал — и вовсе не скажу. Возможно, это знал Протасов, ну, и, думаю, Шнейдер с Баком. — А где он сейчас? — Так в имении у меня, веялку испытывает. — Семейный? — Нет, холост. Женщинами он не особо интересуется. — Мужчинами? — не тушуясь, спросил Павел Александрович. — Господь с Вами, Ваше Сиятельство! — всплеснул руками Илья Анатольевич. — Я вовсе не о том! Он из тех, для кого мир сужается почти только до одной работы. Он или мастерит что-нибудь в мастерских — у него их две, на заводе и в доме, который снимаем ему в Тентелевке. Или журналы читает, которые в основном из-за границы получает, их специально для него выписывают. — Рассеянный? В том смысле, что в голове одни изобретения, а другого ничего вокруг не видит? Мог уйти, цех забыть запереть? — Нет, не мог. Сильно ответственный, — с уверенностью сказал владелец предприятия. — Ну, тогда, скорее всего, отстается два варианта, или же Протасов сам оставил какую-то дверь незапертой, или на завод кто-то проник, например, с целью украсть что-то. Замки же у вас там не сейфовые, полагаю, их можно шпилькой для волос открыть. — Не знаю, не пробовал, всегда при себе ключи имею… Если украсть залезли, так не украли ведь ничего… — Конечно, не украли. С завода не украли, — сделал уточнение Ливен. — Вполне возможно, что Протасов, даже будучи очень пьяным, услышал шум, стал, торопясь, спускаться по лестнице и упал через перила. Он или они подошли к нему, увидели, что не дышит, обшарили, может, если повезло, вытащили несколько ассигнаций из бумажника. Нашли записку, а когда услышали, что Вы пришли, сунули ее обратно в карман Протасова и спрятались. А с завода ничего не украли, чтобы их в смерти Протасова не обвинили, вдруг бы возникли подозрения, что он не своей смертью умер. — Да, и опять у Вас все складно получается… За кражу ответ держать — это не то же самое, что за убийство… или даже за доведение до самоубийства… в чем меня те жулики пытались обвинить, — тяжело вздохнул Полянский.