Понедельник начинается с сюрпризов

Дубельт привел Павла Александровича в кабинет Зеевальда. Полковник, сидя за единственным в небольшом кабинете столом, читал документ и делал пометки. Его лицо, без сомнения указывавшее на принадлежность к немцам, было крайне сосредоточенным. Князь Ливен и полковник Зеевальд не были представлены друг другу, и Дубельту пришлось сделать это. Павел видел, как напрягся Зеевальд — он недоумевал, зачем пожаловал Заместитель начальника охраны Императора по его душу. Он понимал, что подобные фигуры просто так не появляются. Ливену это было на руку. Можно немного помурыжить полковника, тогда он будет более сговорчив насчет того, чтобы навестить старика Гельвига. Дубельт вышел, оставив их вдвоем. Полковник Зеевальд стоял, вытянувшись по струнке и от волнения забыв предложить князю Ливену присесть. Что ж, пусть стоит, это даже лучше. Сам-то он как столб стоять не будет. Он займет господствующее положение. Павел подошел к этажерке, на которой находились книги, журналы и газеты, и сделал вид, что собирается взять одну из книг, словно хозяином кабинета был он. Но до издания он не дотронулся, взять чужое без разрешения — проявить излишнюю, ненужную беспардонность, а спрашивать позволения он не собирался. Он повернулся к Зеевальду и оглядел его с головы до ног. — Полковник, Вы из Поволжских немцев? — Так точно, Ваше Сиятельство. Мой предок — родственник того Зеевальда, по фамилии которого назвали немецкую колонию, основанную в шестидесятых годах прошлого века, позже получившую название Верховка. Но мы там не жили, еще мой дед стал военным. — Как мне доложили, Вы были переведены в Петербург из Варшавы? — Так точно. — Вам там нравилось? — Да, Ваше Сиятельство, нравилось. Ливен подошел к окну, выходившему, как и у Дубельта, на Дворцовую площадь и взглянул на величественный Зимний дворец: — А Петербург Вам по душе? Зеевальду пришлось повернуться, чтобы видеть князя. — Что и говорить, красивый город, очень впечатляет. — А люди? — Люди… они разные, как и везде, — уклончиво ответил Леонид Владимирович. — Но к тем, что в Варшаве… я давно привык. — Я смотрю, Вы и к польским изданиям привыкли, — заметил Павел Александрович, опять подойдя к этажерке и кивнув на помятый экземпляр Kurjer Warszawski на одной из нижних полок. — Читаете по-польски, говорите? — Говорю и читаю, но не бегло. Это жены моей газета, книги в нее заворачивал, так и осталась. — А жена у Вас, часом, не полька? Зеевальд настороженно посмотрел на подполковника Ливена, уж не пришел ли он к нему потому, что считалось, что офицеры, женатые на католичках — неблагонадежны, их даже не принимали на службу в жандармерию*. Угораздило же его оставить газету на польском в кабинете. И ведь сколько к нему в кабинет заходило сослуживцев, никто и внимания не обратил. А князь Ливен сразу углядел. — Полька. Но она православная, ее батюшка принял православие, когда поступил на службу, — поспешил разъяснить Зеевальд. — И всегда был верен Отечеству. — Какому Отечеству? — задал уточняющий вопрос Ливен. — Ваше Сиятельство, я хотел сказать, Царю и Отечеству, Российской Империи, — поправил себя Зеевальд, который явно был не в своей тарелке. — А служил он также в Варшаве? — Да, но по молодости в разных местах. Павел Александрович вновь занял позицию у окна, ему было удобнее стоять спиной к свету, освещавшему напряженное лицо Зеевальда. — Вашавское офицерство, полагаю, Вам знакомо? — Да, конечно. — А полковник Милорадович? — Полковник Милорадович? Тот, который приятельствует с губернатором Медемом**? Вопрос, конечно, был совершенно лишним. А ведь Зеевальд мог спросить, являлся ли полковник Милорадович родственником Санкт-Петербургского военного генерал-губернатора Милорадовича***. И получил бы утвердительный ответ. Николя состоял в родстве с генералом, правда, довольно отдаленном. Его дед приходился Михаилу Андреевичу двоюродным братом. — В Варшаве не один полковник Милорадович? А я-то полагал, что это — не такая распространенная фамилия… — как бы рассуждая вслух, произнес Ливен. В его последнюю поездку в Варшаву, целью которой была встреча с графиней фон Мольтке, Николя сказал, что если его тезка узнает, что князь Ливен был у него в гостях, а он его об этом не уведомил, он ему этого не простит. И Павлу пришлось в один из вечеров отужинать в обществе не только Милорадовича, но и Медена. Конечно, губернатора интересовали новости из Петербурга, и он был вынужден пересказывать кроме событий, имевших место, еще и слухи и сплетни. Зеевальд, к своему несчастью, еще раз убедился, что подполковник Ливен ничего не пропускал ни мимо глаз, ни мимо ушей и мог, как говорится, подловить на слове. — Да, Ваше Сиятельство, я знаю полковника Милорадовича. Но не близко. Он же в Штабе округа, а я был в Интендантском управлении. Ливен подумал, что, возможно, Дубельт и был прав, что Зеевальд получил перевод в Петербург по заслугам, видимо, он был в Варшаве на очень хорошем счету и здесь, опять же по словам Анатолия Ивановича, был на своем месте. Павел Александрович видел, что Зеевальду было любопытно, почему он интересовался Милорадовичем, и он дал ответ на незаданный вопрос. — Я учился вместе с ним в Пажеском корпусе, — он не стал говорить, что граф Николай Милорадович был его другом. — Где теперь только нет моих однокашников… А Вы, полковник, что закончили? — Михайловский Воронежский кадетский корпус. — В Варшаве Ваши бывшие товарищи по корпусу были? — Выпускники корпуса были, правда, не мои товарищи по учебе, но я сошелся с парой из них. — А здесь в Петербурге? — Полагаю, что есть, как не быть. Но я их не искал, не в том возрасте уже, чтобы строить приятельские отношения на… воспоминаниях о юности. Зеевальду на вид было лет сорок пять, конечно, четверть века — большой срок, чтобы все еще думать о тех, с кем учился в кадетском корпусе. Но Ливен задал этот вопрос только затем, чтобы подвести диалог к тому моменту, который можно было использовать в своих целях. — Не сочтите за непозволительную прямолинейность, полковник, но, похоже, в Петербурге приятельские отношения Вы не намереваетесь заводить… ни на каких основаниях. Как мне стало известно, Вы держитесь особняком. Серые глаза Леонида Владимировича потемнели, а взгляд стал еще более тревожным: — Похоже, кому-то показалось… подозрительным, что я не ищу близких знакомств, да еще приехав из Варшавы с женой-полькой. Да, подобное может выглядеть… заслуживающим того, чтобы обратить на это внимание. Но могу Вас заверить, Ваше Сиятельство, причины для этого… исключительно частного характера. — И какие именно? — Ливен сформулировал вопрос так, что полковник Зеевальд должен был дать на него прямой ответ. — Мне нечего скрывать. Тесть мой умер в прошлом году, а теща еще раньше, больше родственников у нас с женой в Варшаве не осталось. Я воспринял перевод в столицу с воодушевлением, думал, что и моей жене, Зое Иосифовне, здесь будет легче, не так станет по отцу горевать. А получилось не так, как надеялись. Здесь ей даже поговорить о любимом папеньке не с кем, кроме меня. В Варшаве у нее были подруги, а тут никого… От хандры опять же хвори к ней стали цепляться, то одно, то другое… Вот я и спешу после службы домой, чтобы побыть с ней. Какие тут знакомства? Сами знаете, знакомства — это и в компании в ресторане посидеть, и в карты поиграть… Один раз откажешь, второй, обидятся люди… К чему мне такие обиды? Пусть лучше думают, что я — человек, который не особо легко сходится с людьми. Павел видел, что Зеевальд не юлил, пытаясь оправдаться или предстать в более выгодном свете. Он честно признался, как расставил приоритеты. Для него поддержка жены, потерявшей родителя и до сих пор пребывавшей в подавленном состоянии, была важнее общения со сослуживцами, которые, как он правильно заметил, частенько искали веселого времяпрепровождения. Полковник не был мизантропом, и это уже было хорошо. — Полковник, а Ваши родственники живы, видетесь с ними? — Наш сын Володя служит в Гельсингфорсе, уже два раза приезжал, до Петербурга-то путь гораздо короче, чем до Варшавы. Двоюродная сестра с мужем-офицером в Оренбурге, их уже давно не видели. Матушка с ними жила, умерла несколько лет назад, хоть перед этим свидеться удалось. А батюшка, он еще в Крымскую войну погиб. — Однополчан отца Вы знаете? — Нет. Помнится, матушка состояла в переписке с одним его другом, он после Крымской в строю остался. А потом его куда-то перевели, мы переехали, так они и потеряли связь. Ливен понял, что, вероятнее всего, речь шла о Гельвиге. — А фамилии его не припомните? — Дай Бог памяти, — полковник наморщил лоб. — Фамилия точно немецкая. Геринг? Дельвиг? — Гельвиг, — помог Зеевальду Ливен. — Точно! Гельвиг! Ваше Сиятельство, откуда…? Впрочем, при Вашей должности такой вопрос, полагаю… неуместен. — Отчего же неуместен? Я не так давно заезжал к отставному майору. Евгений Гедеонович просил меня передать Вам от него поклон. — Мне? — удивился Леонид Владимирович. — Да я его совсем не знаю. — Он спросил меня, не слышал ли я о Зеевальде с отчеством Владимирович, его знакомый видел выходившего из Главного штаба офицера, похожего на Владимира Зеевальда. И я сказал ему о Вас. — Ах, вот как… Приятно слышать, что он справлялся обо мне. — Он близко знал Вашего отца. А Вы хорошо помните своего батюшку? — Помню, конечно, но не так чтобы очень. — Вы могли бы побеседовать с ним об отце. Полагаю, Вам обоим это было бы в радость. — Он… слишком стар? — Иными словами, не выжил ли он из ума? Нет, в здравом уме. Видит плоховато, правда, но, тем не менее, много читает. И еще у него наивкуснейшая вишневая наливка. Зеевальд впервые в присутствии Заместителя начальника охраны Императора чуть расслабился: — Наливка — это, пожалуй, веский довод, чтобы навестить майора Гельвига. — Согласен. Соответствующий аргумент всегда кстати. Рад, что смог достичь своей цели. — То есть, Вы хотели попросить меня оказать внимание майору, всего-то? — вопрос сорвался с языка Зеевальда прежде, чем он мог прикусить его. — Да, именно так, — подтвердил Ливен. Он видел, что Зеевальд хотел спросить его еще о чем-то, но раздумывал. Он и так, как посчитал, позволил себе лишнее. — Полковник, не тушуйтесь, что еще Вы хотели знать? — Ваше Сиятельство, к чему тогда были все предыдущие… вопросы? Павел Александрович предположил, что про себя Зеевальд употребил слово «допрос». Что ж, он выбрал правильную тактику. Но сейчас продолжать в том же духе уже не было необходимости. Можно было сказать Зеевальду все, как было: — Я обещал Гельвигу, что постараюсь убедить Вас встретиться с ним. Озвучь я свою просьбу в самом начале, я не был бы уверен, что Ваш визит к старику будет во благо, ведь отказать мне было бы для Вас затруднительно, Вы не в том положении. Однако, зачем ему визит человека, который сделал бы это только из нежелания прогневать офицера, занимающего определенную должность? Мне нужно было убедиться, что Вы сами были бы не против навестить его, и что, скажу прямо, Вы не станете для него разочарованием. Зеевальд отметил, как точно подполковник Ливен разложил все по полочкам. И выдохнул — после всего, что сказал князь, вряд ли стоило ожидать подвоха. К чему Ливену так откровенничать с ним, когда можно было отделаться общими словами, такой-то вариант ответа у него определенно был в запасе. — Понимаю… А разочарование смысле того, что я… не расположен к людям, как некоторые считают? — В том числе. — Да, Вы совершенно правы, если… вынудить человека сделать что-то, от этого часто бывает мало проку. Но я бы посетил сослуживца отца и без… нажима на меня. — Тогда я дам Вам его адрес, — Павел Александрович вынул записную книжку и написал адрес Гельвига, а затем вырвал лист. — Благодарю, Ваше Сиятельство. Я обязательно навещу майора. Он — одинокий? — Он — вдовец, его сын с семьей живет в Колпино. Большего я о нем сказать не могу, я видел его лишь однажды. — Лишь однажды? И согласились выполнить его просьбу? — Леонид Владимирович был потрясен до глубины души. — Да. Гельвиг произвел на меня приятное впечатление, и я не мог отказать ему в такой малости, как передать поклон. Зеевальд был наслышан о князе Ливене, Заместителе начальника охраны Императора, входившем к Государю в любое время и без доклада. И он был уверен, что такие персоны редко снисходят до обычных, малозначимых, тем более, малознакомых людей. Но он ошибался. Теперь он смотрел на князя без опаски и с уважением. — Я съезжу к нему в первый же свободный день. — Как Вам будет удобно. Могу ли я поделиться с Вами тем, что пришло мне в голову? — Да, прошу Вас. — Ваша жена, насколько я понял, была близка с отцом. Виделась с ним часто, приглядывала за ним? — Конечно, приглядывала, он жил совсем рядом с нами, почти каждый день его навещала, справиться, как он, посидеть с ним. — Возможно, помимо того, что она скорбит по отцу, ей сейчас не хватает того, чтобы быть полезной кому-то кроме Вас, только она, видимо, этого не осознает из-за своего душевного состояния, — высказал предположение Ливен. — Если Гельвиг Вам понравится, может быть, Вы сочли бы приемлемым представить ему и Вашу супругу? Как знать, вдруг старый майор придется ей по нраву. И она будет рада, к примеру, почитать ему книгу или же прогуляться с ним… снова почувствовать, что она кому-то нужна, кроме Вас. — Это — неплохая идея, однако, с момента нашего переезда в столицу она все же предпочитает быть одна, только со мной. — Быть может, у того, что Вы проводите с ней все время, есть… обратная сторона. Что ей уже кажется, что в Петербурге до Вас с ней никому нет дела, раз Вы даже знакомых не удосужились завести, все с ней да с ней. Получается замкнутый круг. — Я под таким углом это не рассматривал… Как знать, может, оно и так. С Гельвигом стоит попробовать. А на нет, и суда нет… Вот только как ее убедить, она ведь уже привыкла быть в одиночестве? — Если они с Гельвигом приглянутся друг другу, и все дело будет в ее нерешительности, сошлитесь на меня. Скажите, что Заместитель начальника охраны Императора просил Вас с ней об одолжении приглядеть за старым майором. Мужу-то она точно не станет портить карьеру отказом такой персоне, — усмехнулся подполковник Ливен. — Вот это уж определенно, не станет, — губы Зеевальда чуть тронула улыбка — оказывается, он мог и улыбаться. — Ваше Сиятельство, я диву даюсь… как Вы можете… на ходу находить подходящие решения… — Находить на ходу? Интересный каламбур, нужно будет запомнить. Полковник, мне часто приходится, как Вы выразились, думать на ходу и принимать решения, от этого зависит очень многое, в том числе, жизнь и безопасность Государя. — Да, это не бумагами в Штабе заниматься… — Каждому свое. Полковник, рад был познакомиться с Вами. Но вынужден откланяться, мне уже нужно в Аничков. Павел покидал Главный штаб с чувством удовлетворения. Он все обставил так, что полковник Зеевальд непременно навестит старика Гельвига. А, даст Бог, эта встреча в будущем поможет и госпоже Зеевальд отвлечься от печальных мыслей и положить конец ее затворничеству. Но главное — розыск Раухера мог сдвинуться с места при помощи рекомендованного ему Дубельтом ротмистра Ракова. В Аничковом он должен был составить для Ракова предписание. Его следовало только показать и при прочтении тут же изъять. Ливен не хотел, чтобы оставались свидетельства того, что он давал указания ротмистру. Идя в направлении Триумфальной арки, около которой в ландо его ожидали Демьян и Трофим, Павел услышал за спиной быстрые шаги и знакомый голос: — Павел Александрович! Он обернулся, к нему приближался Дубельт. — Павел Александрович, хорошо, что догнал Вас! Каюсь, оплошал я! В заблуждение Вас ввел. Забыл сказать, что у сына подполковника фамилия не Раков, — запыхавшийся Анатолий Иванович остановился и перевел дыхание. — То есть как не Раков? — пришел в удивление Ливен. — Внебрачный сын, которого подполковник не скрывает? «В отличие от князя Дмитрия Ливена», — добавил он про себя. — Нет, на самом деле, то бишь формально, он его пасынок. Раков женился на вдове, муж у нее погиб вскоре после того, как ребенок родился. Мальчику на момент их женитьбы был год с небольшим, Раков его как родного сына воспитал, и тот его родителем считает. А фамилия у него, понятно, по кровному отцу — Эбергард. Ротмистр Аристарх Эбергард, а отчество у него — Андреевич, такое же, какое он бы имел, будь он родным сыном Ракова. — Раков не побоялся женщину с маленьким ребенком взять? — Он не из боязливых. А вдовушку с дитятком взял, так Господь его и отблагодарил — сына ему подарил, который любит его, как иной родной бы не любил. Ну, и что, что не Раков, зато у Андрея Аристарховича сын есть, единственный, с женой у него только две дочери. — Андрей Аристархович? — переспросив, рассмеялся Павел. — Да Раков прямо в масть попал! — И не говорите! Некоторые и не знают, что Аристарх ему не родной. Он же Андреевич, да еще, как думают, в честь отца Ракова названный. У нас за глаза его Раковым-младшим зовут. Но Вам-то он под своей официальной фамилией нужен. — Ох, Анатолий Иванович, Вы, чуть было, не подкузьмили меня. Долго же пришлось бы искать несуществующего ротмистра Ракова, — на лице Павла Александровича появилась усмешка… — Эбергард, значит. Одни немцы вокруг, как в байке про Александра Третьего****… — Ну, чистокровных немцев сейчас не так уж много, в лучшем случае наполовину, как я. А у изрядного количества что и осталось от немцев, так одна фамилия. — Это правда, — согласился Ливен. — У меня самого не только немецкая кровь, среди предков, к примеру, шведы имеются, но все же по большей части немцы… И от них, по-видимому, мне передалась склонность к порядку и пунктуальности. Мне скоро нужно быть в Аничковом у Императора, поэтому я не могу более задерживаться. Анатолий Иванович, я заеду за Вами около восьми, как и условились. До вечера! — князь проследовал к своему экипажу.