Носик дирижёра

🎵

      За закрытым занавесом оркестр рассаживается по местам. С внешней стороны тяжёлого шёлка ведущие возбуждёнными голосами поздравляют и приглашают на авансцену тех, кому надо дать грамоты и прочие пылесборники, которые потом стоят на полках или висят в пошлых рамочках в рабочем кабинете. Ну, такой праздник, когда надо привечать солидно.       Мин Юнги из-за левых боковых кулис посматривает строго на свой оркестр: украдкой на грёбаного Чонгука, который сидит ближе всех и бессовестно лыбится дирижёру; на внезапно влюблённого Намджуна, опять подмигивающего и лучащегося до ямочек, сидящего рядом с Сокджином, который — понятное дело — шутит какую-то пошлятину прямо в ухо плавящемуся Джуну; на альтиста, переплетённого со скрипачкой — вот потеха будет, если они инструменты перепутают в порыве, хе-хе; на Ким Тэхёна, расслабленного и охуенного — вот откуда у человека такая уверенность в своей неотразимости? Мин чуть прищурившись внимательно рассматривает контрабасиста, который в своей задумчивости не замечает направленного на него изучающего взгляда. Но и сам дирижёр в это время не замечает сразу двух взглядов: Чонгука, который резко перестал соблазнительно усмехаться дирижёру и вознамерился поломать ему дирижёрскую палочку, и Чимина, который растерянно хлопает своими яркими глазами, не понимая, с какого хера Мин во все глаза пялится на Тэхёна?! Об этом вообще разговора не было! Чимин в недоумении перебрасывает взгляд на Чонгука «ты это видел?!» и получает в ответ от ударника красноречивое движение татуированным большим пальцем поперёк горла. Эм-м-м… Может, без смертоубийства как-нибудь? Это, право, лишнее…       Мин почувствовал взгляд и дергает рысьими зрачками в сторону Чимина как раз в тот момент, когда расстроенный флейтист поправляет милую волнистую чёлку и опускает глаза в свои коленки, кусая пухлые губы.       И в этот момент распорядитель показывает «подъём занавеса». Музыканты берут наизготовку свои инструменты и с нейтральными улыбками направляют лица в зал.       —… дирижёр Мин Юнги! — заканчивает ведущая и счастливо цокает каблуками за кулисы. А из противоположных кулис выходит Мин с очень сосредоточенным одухотворённым лицом, сопровождаемый постукиванием смычков о струны. Становится на тумбу, кланяется залу и разворачивается к своим хулиганам. Ну что-с, начнём? Он вскидывает руки: внимание, сволочи! Поехали!       … У Мина такое ощущение, что уши забили зефиром — глухо, как под подушкой. В голове у него, конечно, звучит музыка — так, по старой памяти, из приличия и уважения к проведённым в консерватории долгим годам. Но оркестра за стройным гудением в своей голове он вообще не слышит. Не ожидал совсем нестарый дирижёр, что у него то ли давление подскочит от волнения — а чему ещё в голове шуметь, как не собственной горячей крови? — то ли оркестр не понимает динамики и играет всё sotto voce. Теперь бы не свалиться от неизвестности с тумбы. Ещё три номера продержаться. А вдруг на бис вызовут?! Бля-а-ать! Юнги, словно растерянный малыш, мечется глазами по лицам своих оркестрантов, как с кочки на кочку по болоту, оскальзываясь и оступаясь мысленно с каждого из них… Но вот один взгляд ровно посреди оркестра: добрый, тёплый, верный. Держаться за эти глаза, чтоб не снесло. Чимин… Дорогой ты человек, смотри! Смотри на своего дирижёра! Держи его на плаву!       … Во время первых аплодисментов, когда Мин развернулся к залу, он чувствовал себя Бетховеном во время исполнения «Оды к Радости». Зал зримо аплодировал, ведущая за сценой улыбалась, а распорядитель энергично показывал большой палец. Хорошо, что не средний…       Второй номер тоже прошёл в блаженной глухоте, так же Мин посмотрел на аплодисменты — всё есть, руки в зале двигаются, порядок.              Но третий номер — «Полька-пиццикато»! Она же вся пианиссимо! Как он сможет управлять, если не услышит свои скрипочки и альтики? Мин с отчаянием вскинул глаза на Чимина — тот расслабленно прикрыл веки, ведь духовая группа не участвует. Господь Вседержитель! Как дирижировать?! Мин опять запаниковал, но тут преступный мстительный Чон Чонгук его спас, буквально на крепких руках вынес из болота глухоты. Эта скотина, поигрывая пирсингом и чёрными фарами, по недоразумению называющимися у него «глазами», вытащил палку от литавры и так красноречиво огладил её головку, пройдясь длинными пальцами по стволу, что Мин задохнулся от гнева! Падла глазастая! Уебал бы прямо сейчас, если б не прикрывал своё бешенство дирижёрской палочкой и не стоял на тумбе! И сразу все звуки вернулись и счастливо затолкались на барабанных перепонках Мин Юнги. Оп! Вот это подарок! Ладно, Чонгук, поживи ещё…       «Пиццикато» прозвучала так вдохновенно и с такой злой остротой — как наверное, сам Штраус-сын не рассчитывал! И ведь ударник все три минуты угрожал дирижёру, так и эдак помахивая палицей рядом с литаврой, но Мин смог вынести это испытание. Зал прямо взорвался восторженными аплодисментами! Юнги слышал их прекрасно, в улыбке победителя показав дёсны первым делом скотскому Чонгуку, а потом уже мило повернувшись к залу. И сквозь общую овацию Мин чётко слышал восторженный голос Бан Шихёка, пищавшего «мо-лод-цы!». Вера в себя вернулась к Мину на этой оркестровой бирюльке, ну и слава всем!       Четвёртый номер — парадный «Радецки-марш», с ним всегда всё было хорошо. Мин опять разворачивается к оркестру, раскидывает руки орлом и… Блять… Блять! Где Чонгук?! Мин самым злым взглядом смотрит сначала на Джуна, потом свирепо — на Тэхёна и в крайней степени бешенства — на Чимина. Где, блять, ваш убью-как-только-увижу-Чонгук?! Заминка длится не больше пяти секунд, но за это время Мин в душе поседел, Тэхён расслабленно не заметил, что его только что испепелили, а Чимин мысленно умер, испугавшись так, как никогда в жизни… И только Намджун увидел ситуацию реально, потому что Чонгук реально гений: во время аплодисментов после «Польки» он метнулся в дальние кулисы и уже тащил от стоявшей там ударной установки хай-хэт с педалью. Джун незаметно толкает в бок Сокджина, и оба Кима показывают сверкающими глазами Гуку свой восторг. Почему никто раньше не догадался о таком ходе? Теперь в марше будет и малый барабан, и медные тарелки! А координации Гуку не занимать — справится.       На исходе пятой секунды сам Мин тоже убедился в гениальной изобретательности своего ударника, искренне показав бровями: «Ты охуенен, но я тебя всё же прибью за каждый мой седой волосок». Чон так же, чуть изогнув губы, без слов ответил: «Не вопрос — попробуй, если догонишь».       И грянул марш Радецки! Мощь! Энергия ключом! Ударные бьют, как молодое сильное сердце! Медные сверкают каждым звуком и каждым своим начищенным изгибом! Струнники даже не сдерживают улыбок, глядя на своего торжествующего дирижёра! Чонгук гений! Штраус-отец тоже! Зал не может удержать ритмичных хлопков, и вся последняя часть марша проходит под непрекращающиеся аплодисменты. Да! Да-а-а! Это успех.       И как-то уже совсем бесстрашно, как само собой разумеющееся, принял Мин Юнги летящие в его грудь стрелы — «На би-и-ис! Би-ис!».       Оркестр триумфально повторил репризу «Радецкого» и опять был поддержан залом. Ну вот и славно, бест френдз форэвэ.       Больше одного бисирования молодёжному оркестру не положено, тем более, что своего выступления ожидает помпезный педагогический хор. Занавес медленно и неуклонно скрывает от публики улыбающихся музыкантов, давая работникам сцены возможность быстро сменить декорации: унести стулья, подвинуть вперёд хоровые станки, расположить на них хор и снова открыть кулисы. В это время на фоне закрытого шёлка актёр декламирует стихи, скрывая за своей артистичной спиной миграцию исполнителей.       На выходе распорядители в два голоса чуть хрипло предупреждают:       — Не расходимся далеко, через сорок минут все снова на сцену для общей фотографии праздника! Не расходимся далеко, через сорок минут все снова на сцену для общей фотографии праздника! Не расходимся далеко…

🎵

      Оркестранты разбредаются кто куда, но в пределах досягаемости. Филармония — их второй дом, здесь они знают не только все входы и выходы, но так же все норы и дальние отнорки. Скорее всего, некоторые из них они выкопали в глубинах филары своими смычками и мундштуками. Самые мажорные, конечно, стремятся занять малые грим-уборные: клетушки на одного-двух исполнителей самого малого ранга, где есть лишь зеркало, туалетный столик, пара стульев и вешалка для концертного костюма. Всё — этого достаточно почти для всего. Да, и мусорка! Это второе важное изобретение, которое непременно должно быть в таких помещениях, ведь использованные презервативы негоже разбрасывать, для них вот мусорную корзинку и придумали. Спросите, а какое первое изобретение? Ну, понятно же, что туалетный столик пошире, чтобы и опереться, и сесть можно было. Хорошая вещь, устойчивая, вообще не падает и не двигается, потому что к стене прикручена.       Самые большие шансы у тех, у кого маленький инструмент и кто сидит ближе всего к выходам со сцены. Чонгук по обоим параметрам Number One! Самую первую комнатку он и занял, красиво снимая пиджак перед зеркалом и дожидаясь своего Тэхёна. Тот может не волноваться и спокойно укладывать в колыбельку свою контрабасину. Вторую комнатушку заняли Джун и Джин — для начала собираясь спокойно и размеренно побеседовать. До третьей длинными стремительными прыжками добрался Хосок, готовя гнёздышко для своей Суён. Самую крайнюю гримёрку никто не занимает — она безоговорочно для дирижёра. Но есть ещё две, за которые разразилась короткая схватка между скрипачами и духовиками. Победители заняли места согласно рейтингу. Проигравшие и те, кто сидели ближе всех к центру сцены, сразу отправились в каптёрки с реквизитом. Но там пыльно и рискованно — какой-нибудь расчленённый средневековый замок легко может ссыпаться откуда-то, пока… Ну, словом, там не так удобно.       А те, кому просто поболтать, как, например, девочкам из вторых скрипок, то они вполне уютно впятером-всемером располагаются в больших гримёрках и жужжат там пчёлками в своё удовольствие, потягивая заранее купленные в автомате чай, какао и шипучки. А туалетные столы используют для своих хрупких инструментов. Тоже ведь вариант!       … Состояние Чимина трудно поддаётся описанию: он растерян, вымотан необоснованной и неоднократной злостью дирижёра, просто уставший, из последних сил загоняющий слёзы в слёзные протоки и очень одинокий. Аккуратно упаковав свою серебряную дудочку, он, как грустный крысолов, идёт искать друзей. Эти победители по жизни (само собою) пригрелись в самых лучших местах… Но его спасает, что он — ранимый, трогательный, беспощадно милый — дружит с этими балбесами и может входить в их временные логова без стука.       Пошмыгивая носом, Чим протискивается сквозь ряды грудастых певиц, затянутых в концертные платья, и углубляется в недра филармонии.       Аккуратно открыв первую дверь, он застаёт вполне ожидаемую картину: Чонгук, присосавшись ко рту Тэхёна, стонущего своим бархатным голосом, энергично и неотвратимо сжимает в ладонях округлые ягодицы своего — со вчерашней ночи — парня. Тут Чимину ловить нечего, он так же тихо закрывает дверь.       Во вторую комнату он постучал — на всякий случай. «Да-да?» — ответила комната скрипучим голосом Сокджина. Чим заглянул: оба губастых Кима, вытянув ноги и расслабленно развалившись на стульях, довольно нейтрально посмотрели на него. Никакого сочувствия в глазах! А Джин, тварь, ещё и добавил:       — О! Волнистая птичка! У тебя, говорят, кто-то плойку из гнёздышка утащил! — и заскрипел гадостно. Кто-нибудь уже скажет ему, что это не смех, а мерзость в чистом виде?!       — Ну, Джин-и, — как бы с укором сказал Джун, но ямочки его выдали с головой.       Ну и пожалуйста! Друзья называются…       Чуть не плача, Чимин в третью комнату даже не вспомнил постучать. А там Хосок! Но не один: он стоит, опершись задницей на столик, и рассказывает что-то весёлое Суён. Девушка, свернувшись на стуле, который для неё как кресло, прикрывает рот и хихикает дробным смехом. Но как только трагическое лицо Чимина отразилось в глазах Хоби и в зеркале за его спиной, друг и верный сосед сразу забыл о своём весёлом рассказе и воскликнул:       — Чимин-а! Что с тобой? Иди сюда скорее! — и затянул в комнату, в объятия и в целое море слёз. Наконец-то в чьём-то добром сердце стресс сегодняшнего концерта нашёл свой выплеск. И флейтист добросовестно завсхлипывал, зажаловался, запричитал:       — Он… он целый концерт меня… убивал! Он меня ненавидел… глаза-а-ами-и-и… А я? Я же ничего?.. Я ведь всё играл, я же… — заливался он слезами и выпускал свою обиду.       — Тихо, тихо, — гладил его по спине Хосок, поглядывая успокаивающе на свою шокированную Су, типа: «Это ненадолго, потерпи, он справится», — не думай о нём. Если он такой бесчувственный, то ты на него плюнь, он тебя недостоин… Ты самый лучший, самый красивый, — и быстро взглянул на Суён, как бы напоминая, что не в случае с Хосоком Чимин самый красивый, тут надо учитывать разные факторы. Суён учла и опустила глазки. Но для себя поставила в анкету Чон Хосока огромный «плюс» с расшифровкой: парень нежный, сочувствующий, добрый. И это перевешивает некоторые небольшие минусы. Например совсем маленький, что Чимин всё-таки очень красивый.       А в это время бесчувственный, недостойный, на которого пока не плюнули, но сделают это непременно и при первой же возможности, мчался на всех парах в направлении своей гримёрки. Но по дороге ему надо было уточнить некоторые детали. А именно: где этот грёбаный Пак Чимин, который весь концерт попадался под его горячую руку, вернее — под дирижёрскую палочку и взгляд?! Какого хера сегодня творилось?! Он с удовлетворением бы ухватил флейтиста за жабры и придушил за кулисами. Но сразу после их выступления за сцену вбежал Шихёк и бросился потно обнимать дирижёра, трясти за руку и обещать великое оркестровое будущее. Мин вяло благодарил и, сославшись на крайнюю усталость, пообещал выпить со своим начальником во время фуршета.       Из-за этой досадной задержки, отвлекшей его, теперь возникли трудности с поиском.              Резко распахнув двери первой гримёрки, Мин обнаружил там распахнутую медовую грудь Тэхёна, прекрасно декорированную по контуру полуснятой небесно-голубой концертной рубашкой, и Чонгука, который с упоением украшал эту грудь изящными засосами. Очень красиво сидящий на туалетном столике контрабасист обнимал ногами за талию уже голого до пояса ударника. Но, заметив Мина, Тэ одной рукой покрепче прижал голову Чонгука к своему соску, а второй показал дирижёру: «быстро-быстро на выход, а то Гук увидит — прибьёт!». Картина, конечно, очень возбуждающая, но цели наслаждаться зрелищем чужих ласк Мин Юнги перед собой не ставил. Поэтому прикрыл дверь, следуя совету Тэхёна, и продолжил поиски.       Вторая гримёрка явила картину не менее прекрасную. С облегчением и удовольствием, но совсем недолго полюбовался Юнги откинувшимся в кресле Сокджином и стоящим над ним Намджуном. И заняты они были не умной беседой, как обычно, а очень даже страстным поцелуем: Нам расцеловывал алые губы тромбониста, лаская его запрокинутое назад лицо и выгнувшуюся сильную шею. Вот! Наконец-то! А то «мы друзья-а-а…»       Не рискуя нарваться на что-то более откровенное, Мин на толщину спички приоткрыл третью дверь. И тут же открыл пошире. Что за фак?! Хосок одной рукой обнимает Чимина, который уткнулся в его грудь — хорошо, что не голую, — а второй придерживает за талию свою скрипачку. Ну уж нет!       — Так, струнники, вышли оба, — неожиданно для идиллической троицы раздаётся дирижёрский голос с нотами бешенства.              — Э-э-э, господин Мин? — уточняет имя вошедшего Хо.       — Я! — рявкнул тот для убедительности. — И я попросил оставить меня и Пак Чимина! Мне нужно с ним кое-что выяснить, бл… — таки не удержался он.       — А мы? — намекает Хоби.       — А вы в мою гримёрку! — и кидает альтисту ключ с биркой.       Чимин в ужасе разворачивается, и в который раз за сегодняшний день его вспарывает от лобка до горла этот страшный взгляд. Но теперь, когда его с двух сторон обтекли Су и Хо, он остаётся совершенно беззащитным перед яростным диким кошаком. Он ведь сейчас расцарапает! Он укусит! Вы посмотрите в этот рысий прищур и скажите, что Чиму ничего не угрожает!       Не отрывая глаз от перепуганного Чимина, Юнги закрывает дверь на защёлку, чем доводит парня до грани обморока.       — Не бойся меня, — говорит он шёпотом, стараясь успокоиться сам.       — Я не б-боюсь, — врёт Чим.       — Врёшь, малыш, — утверждает очевидное дирижёр.       — Да… Боюсь…       Мин очень медленно, каждым своим шагом ещё больше пугая, приближается к Чимину, в конце концов заставив того вжаться в дальний угол спиной. Всё, ты в ловушке, парень.       — Закрой глаза.       «Точно укусит!» — проносится в мозгу бредовая, конечно, идея. Но Чим кивает и закрывает глаза. От безысходности.       А Мин чувствует, что сейчас он действительно хочет как минимум укусить этого нежного красавчика — так он вывел за сегодня, причём, умудрялся быть каждый раз без вины виноватым. Вот какого он так на себя тянет раздражение? Раздражает! Да просто бесит!       Ну всё! Юнги зло хватает одной рукой за гладкую шею, второй цепкой ладонью — за эту потрясающую задницу, сразу сжимая яростно, словно конкретно вот этот Чимин не давал ему как минимум неделю, а Мин его и так сяк обхаживал. Какого хера у него такие охуенные булки?! Как так можно?! Мин двумя руками жёстко притягивает флейтиста к своим бёдрам, давая почувствовать откровенный стояк. Чим распахивает уже не просто перепуганные глаза, а пребывающие за гранью трезвого понимания. Ну вы посмотрите на него! К этому телу вот такие детские наивные глазки?! Да это просто какой-то пиздец с волнистой чёлкой!       — Блять, Чимин, я тебя сейчас загрызу! — откровенно озвучивает свой план Мин Юнги и, наконец, впивается в яркие покусанные губы своими. В немом крике распахнутый рот Пака сразу оказывается заполненным напористым языком, которому никакого разрешения не потребовалось. Наверное, если б Чим каким-нибудь остатком разума умудрился заставить себя сжать зубы, язык дирижёра повыбивал бы их все нахер. Но Чим не смог соображать, как только почувствовал вставший член Мина у себя в паху.       Член? Мина? В паху у него? Да! Понеслась душа!       Чим закидывает одновременно руки на шею Юнги, а ноги на его талию, мгновенно подхваченный под бёдра крепкими руками, и даёт отнести себя и усадить на прекрасный туалетный столик.       В голове Чимина осыпалось очень много разных вопросов, ответы на которые он пытался найти в течение нескольких дней и очень уж остро в последние пару часов. К чему все эти мелочи жизни, когда он прямо сейчас сидит с откровенно раздвинутыми ногами, а с его плеч уже ловко содрали пиджак, и рубашке, судя по всему, тоже недолго быть на своём месте. Чимин с таким отчаянным кайфом отвечает на поцелуи Юнги — без слов, лишь тихо поскуливая тому в рот, что мыслям среди этого затопившего удовольствия нет места.       — Чимин-и, стой, — пытается наладить общение Мин, — я не хотел сегодня так на тебя злиться, понимаешь?       — Нет, — на выдохе шепчет Чим и не даёт разговаривать, сам нападая на Юнги губами, — не понимаю… — и захватывает чужой язык, лишая физической возможно обсуждать что бы то ни было. Руки Чимина нагло скользят по груди дирижёра, расстёгивая пуговицы и сразу забираясь под ткань, лаская кожу. Оу, а господин Мин такой чувствительный — как сладко он всхлипывает, не разрывая поцелуя, реагируя на бессовестные заигрывания ласковых пальцев с его сосками! Чим лишь на секунду прерывает поцелуй, чтобы смочить пальцы слюной, и со рвением дразнит гибким языком губы и дёсны Юнги, одновременно кружа подушечками по напряжённым соскам, кайфуя от их эрегированной твёрдости, от кратких сдерживаемых вдохов и от члена, потирающегося о внутреннюю сторону его бедра. И этот человек жёг его сегодня злым взглядом? Мир перевернулся, всё было лишь иллюзией! Правда вот в этих стонах, в ласкающих его задницу и бёдра руках, в закрытых от удовольствия рысьих глазах…       Мин охреневает от сжигающего его облегчения — он наслаждается всем, что сейчас в его руках, на его языке и в его мыслях, и понимает, что это лишь начало. Таймер в голове вне зависимости от сознания отдаёт сигнал: скоро! Он обеими руками охватывает мягкие нежные щеки Чима, чуть отодвигает его и смотрит на часы у себя за спиной — так и есть. Прошло тридцать минут. Нужно трубить общий сбор, чтобы через пять-семь минут его оркестр смог оказаться в районе сцены для массовки на фотографии. Но лицо перед ним такое прекрасное, оно словно изменяет время, которое стоит на месте и одновременно несётся в разы быстрее!       — Детка, остановись… Мне нужно всех собрать. Нам скоро на сцену, — тяжело дышит дирижёр.       — А может, ну их всех нахуй? — шепчет Чим, прямо под дых Мину ударяя своими трогательно сложенными бровями.       — Нет, так нельзя. Я сейчас главный, я не могу подвести нас под монастырь, — вроде бы как объясняет Юнги.       — А, точно, — останавливает свои руки и мысли Чим, — я помогу… тебе, — застёгивает рубашку своего дирижёра и прочёсывает пальцами его волосы. Сразу становится внимательным и заботливым, хотя по-прежнему удерживает его своими раздвинутыми бёдрами. Он вот о чём думает: как одно местоимение, которое он позволил себе только что сказать, — «ты» — словно навело мосты и разрушило преграды. Конечно, не все, но многие.       — Мне так нравится, как ты меня собираешь — будто на работу, — улыбается Мин, мягко поглаживая бёдра Пака и вытягивая шею, чтобы было удобнее завязывать бабочку.       — Так я тебя на работу и собираю. Всё, готово, пиджак сам надень, — тоже светится удовлетворением Чим. Ласково касается губами подбородка дирижёра и раздвигает сильные ноги пошире, отпуская Юнги.       — Попробуй только куда-то деться после фотографии, — грозит тот и убегает.       Чимин тоже приводит себя в божеский вид перед зеркалом, потому что выглядит он откровенно шлюховато. Что, собственно так и есть на первый взгляд: позволил неизвестно с какого хера злому мужику себя облапать и зацеловать почти насильно. Ну, в первую минуту точно. Потом-то всё по обоюдному согласию складывалось. И как складывалось!..       По коридору, отражаясь от стен, рокочут миновы строгие окрики: «Так, выходим, собираемся, все на сцену! Что ты сказал, Чонгук?.. Ты вообще берега путаешь! Тэхён, я всё слышу!.. Да, Намджун, выходим-выходим… Скрипки, девочки мои! Оставляем инструменты, поправляем причёски и помаду!.. На сцену! Нет, инструменты не берём, я же сказал! Твой кларнет никому там не нужен, нужна твоя улыбчивая мордаха и больше ничего!.. И твоя тоже!.. И твоя!.. Нет, тебе нельзя остаться тут!..»       Чим нежно улыбается себе в зеркале, поправляя подводку и обновляя бальзам на губах. «Попробуй куда-то деться…» — ха, теперь он точно никуда не денется! И как же ему нравится голос дирижёра, особенно вот эта строгость, которая сейчас заводит, а не пугает. Флейтист выходит в коридор и вливается в общее течение. Проходя мимо подгоняющего всех Мин Юнги, он с покорным смущением опускает глаза, чем заставляет того задохнуться от такой мнимой скромности. А кто несколько минут назад бесстыдничал?.. Ну погоди, малыш, будет тебе смущение. Мин с туманящимся от предвкушения разумом продолжает автоматически выполнять обязанности руководителя оркестра. Последними выползают приличные Тэ и Гук. Мин только хмыкает солидарно, глядя на их аккуратно заправленные рубашки. И если Чонгук выглядит как настоящий, то у Тэхёна губы безбожно покрасневшие от напряжения — вот же Чон зверюга, мог бы постыдиться перед общей фотографией! Хотя, не силой же Кима заставили… Ай, да ну их! Вот пусть на себя посмотрит Мин завтра утром. И на чиминовы губы тоже полюбуется после всего, что у него в дирижёрских мозгах вспыхивает.       Всех собрать, конечно, не удалось. Виолончели делись неизвестно куда. Как и не было в оркестре! Ну, ничего, с таким массивом серебристо-голубых улыбчивых молодых людей, расположившихся красивой лентой вторым рядом на массовой фотке, их пропажи никто не заметит. Но Мин непременно допросит обеих с пристрастием!       Ну всё, ежегодный праздник государственного корейского языка прошёл наилучшим образом. Вот и фотография есть!       Теперь Мину нужно только выстоять в борьбе с любителями выпить побольше горячительного и охотниками затянуть в этот хоровод молодого дирижёра. Мин, в принципе, не против расслабиться после концерта, но сегодня его мысли текут совершенно не в направлении фуршетных прелестей. Он предупредил Чимина, что задержится тут ненадолго, только в рамках приличия. Чим легко его отпустил и весело запрыгал с друзьями в общагу.       На фуршете есть кому выпивать и закусывать: официальные и не очень лица, руководители коллективов, секретарши и просто красотки неизвестного профессионального качества, пару завсегдатаев-фотографов, которые к концу подобных праздников держатся на ногах только благодаря противовесу собственных фотоаппаратов. Сейчас Мин с полчасика потусит тут, промелькнёт на паре фоток, послушает речи Шихёка и тишком-нишком слиняет. Он улыбается, принимает похвалы за свой оркестр, закусывает тарталетками, пьёт побольше воды и сканирует, когда можно будет смыться.       Его телефон настойчиво вибрирует.       — Простите, — чуть кланяется он пышной дирижёрше хора, с которой без интереса обсуждал проблемы управления большим коллективом, — с вашего позволения.       — Ну конечно, — разрешает она густым контральто.       Мин отходит на пару шагов и принимает звонок. Слушает несколько секунд взволнованный голос на том конце и, закатив глаза, тихо выдыхает:       — Твою ж мать… В какой больнице?

            🎵