Носик дирижёра

🎵

      Дирижёр Мин чувствительный, эмоциональный человек: он лишь несколькими словами с выразительной интонацией очень доходчиво объясняет медным духовым, чем им дышать во второй, медленной части, чтоб они не перекрикивали струняру. Всем становится понятно, что делать — баланс звука выравнивается.       А как он закрывает глаза и закусывает нижнюю губу, при этом страдальчески складывая брови и растопырив костлявые руки, будто крылья птицы… И так трепетно, как в этот момент, оркестр ещё не звучал никогда! Это всё лицо Мина! Без сомнения… Чимин, который начинает плетение этой протяжённой мелодии, натурально сжимает бёдра, чтобы вспухающий член не мешал играть. Иначе вместе с восставшим естеством и флейта Пака запоёт фальшиво, повышая на полтона. Какая связь? Отвлекает, чё…       Чимин не отводит взгляда от рук и закрытых глаз дирижёра, стараясь уловить малейшие нюансы, которые тот передаёт своим лицом и пальцами лично ему, флейтисту Паку. Он ощущает распускающуюся в лёгких лилию, которая не убьёт его, а наоборот возвысит над этой хуйнёй, которой он занимался все годы в школе, колледже, академии… Только сегодня, послушно следуя за микродвижениями дирижёра, удивляясь самому себе, он точно понял, для чего было всё — ради этой пронзившей его нереальной музыки давно умершего композитора! Вот правда! Чим был готов заплакать, когда, аккуратно взяв дыхание, повёл мелодию, сплетаясь с кружевом кларнета, и в этот момент как будто почувствовал душу автора музыки…       … И вдруг он едва не захлебнулся звуком — внезапно резко, жгуче, как страстные и грубые мужские объятия, его ударил взгляд дирижёра! Да! Да, ему не показалось! Мин Юнги распахнул свои пиздецкие глаза и хлёстко врезал прямо по потрясённому лицу Чимина…       Всё-таки очень правильно, что хорошие дирижёры знают почти наизусть страшное количество оркестровых произведений: Мин Юнги пронзил сердце не очень разборчивого в связях Чимина ровно в тот момент, когда флейтовую мелодию подхватили струнные, доводя её до умопомрачительной кульминации, которая и без того, что произошло только что с парнем, выводила его на эмоции… Нередко именно в медленной части второго концерта Рахманинова он сам себе признавался тихо: «Охуенно…». А вот теперь эта музыка стала якорем, который, судя по всему, надолго (что в жизни Пака «долго»?) будет удерживать его, не давая болтаться и искать себе пристань…

🎵

      — Вы будете смеяться, но мне понравилось! — Тэхёну не стыдно признаваться, что он подпал под очарование Мин Юнги.              Небольшой перерыв в репетиции даёт время обменяться впечатлениями.       — А чего смеяться? Играли мы действительно знатно, Чимин так вообще меня до оргазма довёл! — тоже восторгается Хосок. — Слышишь, Дудка? Хорошо, говорю, ты сегодня дул! Вдул всем! Скажи, Тэ?       — Точно! Вдул! — смеётся контрабасист. — Хэй? — внезапно обнаружил тот отсутствие сидящего рядом с ними Чимина. — Ты чего такой смурной?       — А?.. — встрепенулся и вернулся Чим.       — Ты в порядке? — немного волнуется Тэхён.       — Пожалуй, что да…       — Чимин-и, ты меня пугаешь, — Хоби тоже заметил изменившийся климат в их троице.       — Не ссы, детка, — успокаивает Чимин друга.       — Ой, не напоминай мне про «ссы»! — с облегчением выдыхает Тэ. — Ты всё-таки ужасный человек, Чон Хосок! — переключает он внимание на Хо.       — Почему это? Я ведь их не обоссал, — ржёт альтист.       — Но напугал меня! Мне кажется, что я тогда прям почувствовал, как мои ноты воняют… Бр-р-р! Скотина!       — Да перестань! Нехуй за своим контрабасом всех остальных считать недоделками! — заводится Хоби.              — Так и есть! — почему-то решил позлить его Тэ…       … Как жужжание навозных мушек звучат голоса друзей на фоне густой, медленной, тягучей мелодии его сердца. Пожалуй, Чимин впервые ощущает нечто подобное. Он вроде бы и слышит — но ничего не понимает; будто видит, как эти двое поигрывают желваками, пристреливаясь взглядами друг в друга — и не видит причины смотреть на кого-то ещё, кроме богического дирижёра…       — Прошу всех к станкам! — стук дирижёрской палочки призывает Пака и, видимо, всех остальных тоже. — «Полька-пиццикато», пожалуйста. Гобой?                    Гобоист даёт «ля», все сосредоточенно подкручивают колки́ и поправляют мундштуки.       — Духовая группа, три минуты отдыхаете. И лучше не дышите, — с улыбкой предупреждает Мин. — Струнники, уберите смычки. Альт! Зачем вам эта гадость? Наканифолили и теперь жаль, что осыплется?       Чимин не верит своим глазам и ушам. Это тот же человек, который около получаса назад заставлял течь весь оркестр от самой прекрасной музыки? А теперь беззлобно пошучивает со струнниками, не обижая никого?       — Ксилофон, расчехляйтесь, у вас важная партия! — не забывает он поддеть Чонгука. Ведь до перерыва они играли Рахманинова, где этот русский напрочь забыл об ударных. А теперь вот «расчехляйтесь»? Духовики, широко и расслабленно расставив ноги, откинувшись на стульях и положив на колени свои инструменты, на разные лады показывают Чонгуку, какой он лох и как они расценивают его соучастие в этом преступлении — полечке для скрипочек. Кто-то толкает язык за щёку, кто-то трахает бёдрами невидимого скрипача или дирижёра перед собой, кто-то просто сочувственно покачивает головой… Словом, духовая группа подвергает Чонгука музыкальному остракизму, изгоняя его на эти три минуты из своего круга. И всё ради чего?! Ради четырёх группок по две восьмушки! Ну, ладно, повторить дважды. Но это же оскорбление для ударника, который имеет такое потрясающее чувство ритма, что он до бесчувствия мог бы этим чувством отыметь всех струнников вместе взятых!       Чонгук кладёт камень за пазуху и лишь ждёт момента, чтобы отомстить. Конкретно дирижёру Мину.       А искать долго и не нужно. Сыграв свои бирюльки за подготовительный класс школы, Чон коварно вытаскивает из петли головастую палку для литавр и дожидается, когда едва слышно шелестящее пиццикато в третьем разделе полностью забирает внимание дирижёра, который чуть согнув ноги, изящно прикрывает пальцами красивые губы, показывая струнникам «тихо — ещё тише — вообще не слышно». Именно сейчас: Гук медленно поднимает палочку над литаврой, заметив, как духовики обнаружили его подготовку к диверсии, и разжимает крепкие пальцы.       Ба-бах!!! — как гром разрывает тишину тяжёлая палица, столкнувшаяся лбом с туго натянутым полотном литавры.       Мин дёрнулся всем телом от неожиданности, как и все затихшие и увлечённые своей хуёвинкой струнники.       Дирижёр опустил руки и голову.       Музыканты нестройно перестали играть.       Юнги молчал, наверное, полминуты. Молчали все инструменты.       — Ты же понимаешь, — наконец произнёс Мин, — что ты один мог так… Или мне спросить, будто я мудила: «Кто это сделал?». А, коллега? — очень гнусно он это произнёс «коллега» — как оскорбление.       Но Чонгук на то и брутальный неприсоединившийся ни к кому ударник, чтобы такие вливания его не трогали.       — И чо? Я мог, например, её уронить? — нарывается он своим ангельским голосом.       — Мог, детка, конечно мог, — устало и снисходительно соглашается Мин, — но после репетиции нам с тобой нужно обсудить, кто из нас у кого…       … По залу пронёсся шепоток. Все поняли, на каком слове поставил паузу дирижёр. Но ведь это… Это как-то…       А почему, собственно? Он молодой мужчина, который ненамного старше своих оркестрантов. Но непривычно ожидать от руководителя таких слов — это точно.              — Ты меня понял? — Юнги, наконец, поднимает глаза на Чонгука.       — Да, — нагло встречает его взгляд Чон, — я вас понял: надо выяснить, кто у кого…              А вот на внезапно споткнувшейся фразе ударника девочки прыснули, а парни глухо хохотнули.       Не все. Пак Чимин еле держался, чтобы не сорваться с места и не засунуть пресловутую палку от литавры в бессовестную задницу Чонгука!       — «Радецки» Марш! Ударные, приготовились! Без тарелок! Духовая группа, встать! Туба! Встать, я сказал!       Это был первый раз, когда оркестр увидел красивую и справедливую злость своего дирижёра.       Марш они исполняли так, что проходивший по административным делам Бан Шихёк сам не заметил, как его ноги стали печатать шаг, словно он был на параде перед Голубым домом.       Мин энергично снял последний звук последнего произведения и пожал руку первой скрипке.              — Репетиция окончена, господа! — коротко поклонился он коллективу и, выпрямившись, ясно и холодно посмотрел на Чонгука. — Прошу! — указал ему на кулисы.       Музыканты, тихо переговариваясь, шелестели нотами, щёлкали замками чехлов, упаковывая свои инструменты, и один за другим, прощаясь, выходили из зала.       Два человека как-то слишком сосредоточенно и тщательно заканчивали свои приготовления к уходу, поначалу даже не заметив, что они очевидно тянут время: Чимин и Тэхён. А заметив уловку, на мгновение задержали встречные взгляды и почти одновременно подняли брови в вопросе. И так же одновременно в ответе показали на кулисы, куда Мин повёл Чонгука. Друзья улыбнулись друг другу и ещё медленнее стали возиться со своими инструментами, каждый скрыто и пристально глядя на объекты своего внимания: Ким — на Чона, а Пак — на Мина.       Чонгук расслабленным шагом направился за дирижёром и, уже почти зайдя в бархатный закуток, резко посмотрел через плечо — бац! — и прямо в глаза Тэхёну! Откуда он знал?! У него глаза на спине?! Тэ от этого неожиданного взгляда чуть контрабас не уронил, обняв его в последний момент и буквально спрятавшись за инструментом. Но ударник, хлестнув Тэ по глазам, уже отвернулся.       Неожиданности на этом не закончились.       Некрупного дирижёра не было видно из-за широких плеч Чона, поэтому Ким с Паком были вынуждены теперь любоваться мускулистой спиной в чёрной футболке. И вот какой вопрос у них возник одновременно: для кого Чонгук свернул за спиной из пальцев одной руки кружок, а средним пальцем другой руки стал совершать очень понятные вставляющие движения? И даже это было не всё! Этот развратник задвига́л туда же теперь два пальца! Тэхёну эти движения рассказывали и обещали так много… А когда ударник с явным усилием стал проталкивать в плотное колечко три своих пальца, Тэ тихо застонал…              Но как бы ни хотелось ему залипать на пальцы Чонгука, было пора уходить, погромыхивая футляром контрабаса.       Проходя мимо Пака, он молча показал ему «на выход, Дудка!», и понурый Чимин таки пошёл следом.

🎵

      —… Да, наверное, вы правы. Я повёл себя, как мальчишка, — говорит Чонгук и словами своими разваливает мозг дирижёра. Чёрными жгучими глазами он давит в зрачки Мину, стоя рядом к нему так близко, чтобы снова уловить шикарный парфюм, при этом позволяя и мужчине вдыхать свой аромат. Даже, наверное, на таком малом расстоянии можно прочувствовать все 36,7 чонгукова молодого горячего тела. Яркие губы с колечком пирсинга, сверкающие зубы, влажный язык — дирижёру сложно строго осаживать своим взглядом всю эту роскошь, ведь невозможно не любоваться!       И Чонгук чётко видит мелкую бегущую строку в хищных глазах Мина. И, судя по всему, именно Гук разведёт чувака на секс. Ну сами посмотрите, как дирижёр не отводит взгляда ото рта Чонгука, а тот специально медленно, легко облизывая губу после каждого слова, говорит слова покорности и извинения. Ха! А бо́шку-то Мину рвёт! Йоху-у-у!       И координация у ударника прямо-таки феноменальная: он, успевая соблазнять дирижёра, за спиной показывает недвусмысленные жесты для Тэхёна (да конечно он знает, что этот смазливый струнник на него запал, Гук не слепой) — просто так, чтоб на поводке удерживать. У Чонгука таких контрабасистов — стопками и пачками, только подмигни! А вот дирижёр — это интересно.       — Чонгук, — ещё более хриплым рычащим голосом говорит Мин, — я не знаю, что за игру ты затеваешь. Но в «Радецки» нет литавр, не рассказывай отцу, как… — ...«ебаться, но это не произносится, оно и без того понятно», — ты не мог уронить палку, — «да ёб же твою мать, почему оно всё так звучит рядом с этим красавчиком?!» — ты её спецом вынул… — «ну всё, это невыносимо!» — и дирижёр замолкает, требуя насупленными бровями и закушенной губой каких-то оправданий от Чона.       — Конечно, господин, я специально вынул, — уже дыру прожигает в глазах Мина, своими волнами укачивает и усыпляет бдительность.       «Сука! вот он точно специально это делает!» — вопит здравый смысл дирижёра, но кто ж его слушает?              — Я очень хотел бы… эм-м… извиниться? — совсем уже откровенно толкает язык за щёку и искрит глазами молодой бес-искуситель.       — Давай для начала на этом и остановимся, — еле глотает Мин, — ты извинился, я принял… извинения. Я удовлетворён, — «да бля-а-а-а…»       Чонгук медленно, прочувствовано улыбается, закусив нижнюю губу:       — Я рад, господин. Могу идти?       — Можешь… — выдыхает Мин и последним усилием удерживается на ногах, пока Чонгук играет мышцами своей спины и задницы, развернувшись и неспешно проходя по сцене. Звук закрывшейся двери — как сигнал к освобождению от наваждения. С тихим шелестом дирижёр оползает по стеночке, выстанывая беззвучно «Еба-а-а-ать…»

🎵

      —… Да! Прямо сейчас! — сдавленно кричит в трубку дирижёр.       — Сейчас ведь ещё день светлый, Мин! Я только зашёл в библиотеку, мне нужно…       — Нахуй библиотеку! Не придёшь сейчас — и тебя нахуй! Меня разорвёт на обертоны!       — Да что ж такое… Ну, если ты мне…       — Я тебе всё, что захочешь, сделаю! Только трахни меня, блять…       — Да понял я, понял. Иду. Минут двадцать продержись.       — Ура! Ты настоящий друг!       — Ха, обращайся!       Выпросив у своего партнёра успокоительный секс, Юнги побежал в ванную. Готовиться.       Ебучий Чонгук так возбудил в своём дирижёре самые зверские инстинкты, что никакое дрочево его не спасло. Самую неотложную помощь Юнги себе уже оказал. Только живой настоящий человек, с хорошими толстыми губами, с крепким членом… с длинным языком и с настоящими яйцами… которые Мин с удовольствием… Блять! Он во второй раз кончил в душе.       … Всего через час, полный заглушаемых подушкой и руками воплей, влажных звонких шлепков, искусанных губ, впившихся в напряжённые ягодицы крепких пальцев, оргазменных судорог и удовлетворённых стонов, Мин расслабленно распластался на теле мужчины, который смог снять с него напряжение:       — Ты охуенный… И член у тебя охуенный… И трахаешь ты так, что я через тернии к звёздам каждый раз взлетаю…       — Почему я слышу «но» в этих словах?       — Да, оно есть…       — Мин, — без малейшей обиды говорит его мужчина, — ты неблагодарное чудовище. Вот я тебя выебал, а ты мне про кого-то другого хочешь сказать. Правильно я тебя понял?       — Ты не просто охуенный, ты лучший, — вяло и сокрушённо подтверждает Юнги.       — Значит, я ещё и проницательный. И кто он?       — Давай я пока промолчу, чтоб не спугнуть удачу. Он такой… М-м-м… Я бы его…       — Ты бы? — насмешливо выгибает бровь партнёр. — Или он бы тебя?       — Это непринципиально. С тобой мне нравится принимать, но ты же знаешь, что я неплох в активе.       — Да, помню, — аккуратно сдвигает выжатого Мина с себя. — Давай я уже пойду, мне надо много чего сделать.       — Конечно, — отползает Юнги, — спасибо… Ты меня спас.       — Угу. Мне тоже было хорошо, — целует его в распухшие губы друг и уходит в душ.       Мин удовлетворённо вздыхает. Секс по дружбе — это прекрасно…       Но он ждёт следующей репетиции оркестра, чтобы постепенно и плавненько затянуть в свои сети красавчика, который щекочет его нервы и возбуждает воображение: а как он стонет? как целует? какой на вкус его язык?..

🎵

      — Тэтэ, — задумчиво покачивает босой ногой Чимин, забравшись на высокий барный стул, который для своих занятий с контрабасом притащил Ким, — завтра на репетиции не строй ему глазки, а?       — Кому? — хлопает глазками Тэ.       — Мину.       — Побойся бога, Дудка! Я на него вообще не смотрю!       — Хоби, слышь? Хосо-ок! — чуть громче зовёт он друга, который в наушниках слушает что-то, листая партитуру.       — А? Что надо? — вынимает он одну ракушку из уха.              — Не трогай дирижёра, а?       — А чё его трогать? Его ж вчера Чонгук склеил, — просто говорит Хоби.       — Как?! — слитно вопят Тэ и Чим.       — Как-как… Хуем, наверное… Чего вы вылупились на меня?! Мне Джексон сказал, что ему Гук сказал, что у Мина на него встал, и что нам можно уже откладывать деньги со стипендии. Типа, он точно победил, а мы все сосём у него.       — Да блять! — первым с истерикой в голосе прерывает эти беспочвенные бахвальства Чимин. — Нихуя Чон его не трахнет!       — Чимин-и, да я ж не против, — примиряет друга с действительностью Хосок, — только я с Чонгуком тягаться не стану — он ебливый и наглый, мне и не снилось столько опыта, как у него! Народ послушать, так он прямо-таки бог!       — Нет! Я так не сдамся! — гневно киксанул Чимин и утопал к себе в комнату.       — Чего он? — удивлённо оборачивается Хо к Тэхёну, который как-то подозрительно затих.       — Не знаю, чего он, но у меня есть пара вопросов к тебе, — нечитаемым голосом произносит тот. — Ты многих знаешь лично, кого Чонгук имел? И ты хорошо знаешь Джексона?       — Джексона — да, хорошо. Он прикольный чувак, живенький такой. А вот кого Чонгук… Ну, ты ж в курсе, как это бывает: все говорят, все знают. Я сам с ним не спал. Спросить Джексона? И вообще, Тэ, — наконец заподозрил что-то Хосок, — зачем тебе?       — Может, мне Джексон нравится, а? Познакомишь? — уже сказав это, Тэхён понял, что его завёрнутый хитрым бубликом мозг не успел ещё осознать ничего, а развёрнутый язык уже выдал какую-то бредятину.       — Джексон? Ван?! — поперхнулся Хосок.       Отступать поздно и как-то по-детски:       — Ну да, а что такого? Он красавчик, — а! где наша — тэхёнова — не пропадала!       — Не вопрос, — всё ещё шокирован Хо, — познакомлю, конечно. Я с ним, кстати, вечером сегодня на баскетбольную площадку иду. Как у тебя с корзинами и мячами?       — Положение средней тяжести… Но — как повод для знакомства — вполне сойдёт. Я в деле!       — Клёво! — воодушевляется Хоби. — В восемь вечера на площадке, окей?       — Окей, — уходит из репетитория Тэ, утаскивая высокий стул и размышляя: «Вот и нахуй сдался мне тот Джексон? Говорю раньше, чем думаю, суко…»

🎵

      Тэхён идёт на площадку в 20:25, спрогнозировав ситуацию так, чтобы он не выглядел, как нетерпеливый дурак, подкатывающий яйца к парню, который ему почти и не нравится. А даже совсем наоборот — ведь этот мелкий китайский баскетболист вытащил счастливый билет и живёт в одной комнате с Чонгуком. С ебливым и наглым Чонгуком. У которого опыта столько, что с ним Хо даже не станет тягаться. И который — если верить слухам — бог в постели! От всех этих сказанных Хосоком слов, которыми любуется в мозгу Тэ, у него совсем не ожидаемая реакция: он не ревнует своего краша к его воображаемым партнерам, а хочет пожинать плоды чужого опыта. Чтобы с ним одним Чонгук проделывал всё то, чему он научился со своими предыдущими. И совсем похрену, сколько их было!       Такой мечтательный Тэ и вплыл на площадку.       — О! Тэхён-и! Что-то ты не спешишь, красавчик! — веселится Хо. — А я Джексону уже сказал, что ты хотел его сделать! Давай к нам!       Джексон с интересом глядит на изящного Тэхёна, который почти на голову выше него — да, данные для баскетбола у этого верзилы явно неплохие. Но Джексон прыгучий, как чертёнок, и меткий, как индеец. А со своей стороны Ким наблюдает крепкого, до неприличия мускулистого невысокого парня с классным живым лицом, с классическим полубоксом на башке — никакого артистизма, всё очень ладно и обтекаемо. И вот эта аккуратно скроенная сволочь живёт в комнате с Чонгуком!       — Привет, Джексон! — протягивает руку Тэхён и неподражаемо светло улыбается, сражая и ослепляя почти наповал. Ван тоже улыбается и, надо признать, улыбка у него очаровательная. Скотина…       Парни жмут друг другу руки.       — Ну что? Из-под кольца начнёшь? Мы-то уже разогрелись, — предлагает Хоби.       — Хо-о-о, обижаешь! — хорохорится Тэ. — Я что, девочка? Давай я трёхочковый выбью для разминки.       И, получив мяч от Джексона, Тэхён красиво отходит к отметке. Оттопыривает, как надо, задницу и звонко стучит мячом, передавая его из руки в руку, пружиня полусогнутыми ногами. Парни наблюдают за его приготовлениями и пользуются моментом, чтоб самим немного отдохнуть.       Тэ, наконец, изящным жестом длинных пальцев обнимает мяч, готовясь забить. И ровно в ту секунду, когда он почти выпрыгнул для броска, в спину ему раздаётся насмешливое:              — Он мяч держит, как смычок!       Не, ну понятно, что с таким напутствием Ким хрен попадёт в корзину! Мяч, как нетрезвый гусь, пролетел куда-то в район щита, не принеся удовлетворения ни себе, ни сетке, ни зрителям.       — Какого хуя, Гук?! — стыдит пришедшего Джексон. — Дай человеку мячиком поиграть!       — А он умеет? — а вот это было обидно!       Тэхён поворачивается к Чонгуку и совершенно искренне пытается пронзить его взглядом. Но что наглому ударнику какие-то неопасные стрелы из глаз всяких контрабасистов? Он лишь слегка мазнул боковым зрением по возмущённому лицу Тэхёна и несколькими быстрыми шагами оказался на площадке, ловко вписав свою ладонь в траекторию полёта так бесперспективно брошенного мяча.       И вот уже Чонгук на полусогнутых, перенося вес тела с одной обтянутой ягодицы на другую, отбивает ритм мячом. Тэ сразу облез и втянул в глаза свой обиженный взгляд, потому что зрелище пританцовывающей чонгуковой задницы гораздо интереснее.       Однако это перестаёт быть забавным! Гук раз за разом в стройном красивом прыжке забивает мячи на разные лады, выбивая дух из Тэхёна. И при этом ни разу — ни-ра-зу! — даже не взглянув в его сторону! Хотя Тэ довольно убедительно и так непринуждённо вместе с Джексоном и Хоби выкрикивал что-то там восхищённое и ободряющее. И что? Эта прыгучая сволочь с улыбкой смотрела на Хоби, помахивала рукой Джексону, показывала «Ok» опять Хоби, посылала воздушный поцелуй снова Джексону! А ничего, что здесь всё-таки три живых человека?! И один из них вообще никак не невидимка? А очень даже красивый и пиздец злой?!       — Джексон, можно тебя на минутку? — звонко и психованно вырвалось из Тэхёна.       — Да? — заинтересованно ответил Ван и подошёл к Тэ, танцуя. Вот! Настоящая нормальная реакция на Тэхёна!       Скрепя сердце, выкипая из самого себя от бешенства, Ким приобнял парня за спину и очень близко наклонился к его уху:       — Мне сейчас нужно уйти, но я бы хотел, чтобы мы с тобой могли ещё поболтать, а? — обворожительно растянул он губы, глядя прямо в глаза Джексону. — Забей мне свой номер, пожужжим в катоке, — и протянул свой аппарат. Пока парень набирал цифры, Тэ чуть не всем телом обнимал его со спины, придерживая его ладонь с телефоном. Джексон — парень раскованный, он очень даже легко оперся плечами на грудь Тэхёна и сделал дозвон себе. Модная песенка, которая отозвалась из кармана, закрепила контакт. А Тэхён, переплетя пальцы с вановыми на своём телефоне, набрал в катоке:       «Привет! Потанцуем?»       Ван заливисто рассмеялся, откидывая голову на плечо Тэхёну, и, вынув свой телефон, напечатал быстро:       «Айда в клуб!»       «Вау! Прямо сейчас?»       «А чё тянуть?»       … Вот такая увлекающаяся натура у Ким Тэхёна, контрабасиста оркестра.       Казалось бы, всего пять минут назад он готов был откусить Чон Чонгуку, ударнику того же оркестра, его блядскую голову за совершенно свинский игнор. Но это ж было целых пя-а-ать минут тому! Зато сейчас он с видимым весельем переписывается в катоке с парнем, которого обнял на глазах у своего друга и того самого свински-блядского ударника.       Мяч уже давно перестал выбивать спортивные ритмы, а Хосок с интересом наблюдает, как Чонгук, прищурив глаза и кусая пирсинг, внимательно дырявит спину разыгравшемуся своему соседу по комнате и контрабасисту, которых у него…       Блять! Да ни одного у него контрабасиста!

🎵