Носик дирижёра

      

🎵

      В составе оркестра:

      

      Пак Чимин — флейта

      Чон Хосок — альт

      Ким Тэхён — контрабас

      Ким Сокджин — тромбон

      Ким Намджун — туба

      Чон Чонгук — ударные

🎵

      — Хорошо, допустим что ты его первый доведёшь. Я, так и быть, дам тебе фору. Буду молчать час — хватит тебе? И даже настрою три струны своего малыша.       — Я тебе не верю! Опять настроишь только верхнюю, а остальные будут выть как пьяные тюлени!       — Хосок! Как тебе не стыдно? Я держу слово! Настрою три.       — Знаешь, Тэ, ты слишком самоуверен, как для контрабасиста.       — Знаешь, вам, альтистам, не угодишь. Как всякому переходному звену! — и произнося что-то подобное в адрес длиннопалого костистого Хосока, надо очень быстро и не раздумывая срываться в дальний угол за кулисы, чтобы иметь возможности для манёвра. Это переходное звено быстро бегает и, если поймает, наваляет мосластой коленкой по заднице, а если поленится догонять, то спрячет смычок так, что хрен найдёшь.       А чего он злится? Каждый уважающий себя струнник знает, что альтист — это неудачник, у кого пальцы не умещаются на нормальной целой скрипке, а до виолончели он не дорос в школе. Так вот и получается, что он перескрипач и недовиолончелист. В отличие от контрабасиста — этот настоящий мужчина! Как Ким Тэхён: высокий, стройный, под стать своему лаковому четырёхструнному красавцу.       Но сегодня Хосок не сделал ничего из того, что можно было от него ожидать.       — Хо? — аккуратно выглядывает из бордовых складок Тэ. — Ты не заболел?       — Нет, — самым подозрительным образом отвечает тот.       — Не понял.       — Я твою партию обоссал.       — Что-о?! Блять! Хоби, это слишком! — сразу выходит на сцену Тэхён.       — Ничего не слишком! Я долго терпел. Но задумал это давно — ждал, когда ты опять начнёшь свою шовинистическую пропаганду. Что? Не хочешь обоссаные ноты открывать? Ну, как хочешь, иди переписывай все восемнадцать произведений! Особенно вступление «Неоконченной» внимательно рисуй, каллиграф!       — Скотина недоделанная…       — Я тебя не слышу, — всё он прекрасно слышит, всё-таки бывший скрипач.       — Недоделанная! — громче рычит Тэхён.       — Мальчики, что за писк стоит? Скрипочки поссорились?       — Сам ты скрипочка! — в унисон злятся на флейтиста оба только что ссорившиеся струнника.       — Минетчик! — вот что умеет Ким Тэхён прямо-таки виртуозно, так это обзываться. Причём, бьёт по больному. Сейчас, например, он в лучших чувствах оскорбляет флейтиста Пак Чимина. А тот мгновенно надувает пухлые виртуозные губы и премерзко разминает свой пиздец гибкий язык, глядя в бесстыжие глаза Тэ и опираясь на колени, отклячив задницу.       — Фу, бля! — резюмирует Хосок, а Тэхён с удовольствием наблюдает демонстрацию владения такой полезной мышцей.       — Я ж и говорю, для минета ты просто незаменим, — утверждается во мнении Тэ.       — Я его первый сделаю, — объявляет Пак.       — Что? И тебе фору давать? Вон Хос тоже говорит, что он может его довести до белого каления. Ха! Сынки! Вам меня не переплюнуть!       — Ты слишком самоуверен, как для…       — Я ему это уже говорил, — перебивает флейтиста Хоби.       —… контрабасиста. Не люблю незаконченные фразы.              — А паузы в первом классе тебе не объяснили? — фыркает Хосок.       — Да, Чимин-и, паузы — это то, что делает музыку музыкой.       Мягкий, очень плавный голос пришедшего совершенно не вяжется с его брутальной внешностью. Ему бы в хоре запевать «Agnus Dei», а не ходить по сцене, потрясая всех своей фигурой и фантастическим владением пальцами. Как он крутит эти палочки! Что ж его пальцы умеют, если у него такая бешеная координация?! Даже страшно начинать об этом думать… Когда Чон Чонгук, на ходу спуская с плеча чёрную кожанку, поигрывая бровями, появляется на малой оркестровой сцене, это всегда вызывает генеральную паузу: это какой-то неиссякаемый кладезь внешних, а затем и внутренних раздражителей как для девушек, так и для парней.              И если языком Чимина контрабасист Тэхён любовался сугубо в эстетических и познавательных целях, то на пальцы Чонгука он смотрит в лично-эротических. В своих жарких фантазиях он эти пальцы ощутил везде. Да-да, везде — вот где вы подумали, там и ощутил. Да, и здесь тоже! О?.. Вы и это знаете? Хо-хо, но там Тэхён их тоже прочувствовал. Такие дела…       Духовики лениво ввалились со своими ослепительными вульгарно-медными инструментами одними из последних. Самые наглые — это духовики! А всё потому, что у них с младых ногтей развитые грудные клетки (вдуй-ка тромбону, если у тебя грудь не колесом!), крепкие плечи и прекрасные губы — конечно, как же им с мундштуками обращаться, если бы не такие сочные вареники? Вот контрабасисту или пианисту губы вообще ни в хуй не впились, они никак не участвуют в исполнении. А на тубе, тромбоне или на банальной трубе ты вряд ли что-то путное сыграешь, если природа не наградила тебя такими губами, как у обоих Кимов: Намджуна и Сокджина. Эти двое утверждают, что они даже не однофамильцы — настолько разные люди. Но эти закадычные враги всегда выступают единым фронтом против всего оркестра и дирижёра, пуская в свою бандитскую шайку только Чонгука.       Хосок с Тэхёном переглянулись солидарно через головы виолончелисток, типа — «ты видел? Пф! Пижоны!»       И кстати, Хо вообще не прикасался к нотам Тэхёна. Однако его страшная фантазия некоторое время преследовала и пугала творческое воображение Тэ, поэтому он как-то резко перестал обижать Хосока. То есть сработало! Угроза наказания — наполовину наказание.

🎵

      Остальные оркестранты лишь пассивно участвовали в той игре, которую самые активные провокаторы вели с каждым несчастным, вставшим за дирижёрский пульт их молодёжного оркестра. Кто первый начал эту непрекращающуюся череду экзекуций, вспомнить сложно и скорее всего невозможно. Оно как-то само собою так сложилось. Ну вот с какого хера зануда, закончивший какую-нибудь консерваторию и решивший стать дирижёром, добровольно подписываясь на ещё два года интенсивных еблей своего дирижёрского мозга, считает, что после этого он будет махать палочкой на них, классных парней, а они его будут безропотно слушаться? Х-ха! Пусть заслужит!       Это главный посыл: «ты кто такой, чтобы нас?».       А во-вторых, студенты старших курсов академии и несколько недавних выпускников просто резвятся. «Чтоб нескучно» — так звучит второй посыл.       Скорее всего, конечно, Тэхён был тем «нулевым пациентом», от которого распространилась зараза. Однако остальные заразившиеся совершенно не против участвовать в эпидемии, где пострадавшими оказываются молодые, средние, совсем взрослые люди, которых объединяет лишь один главный признак — дирижёр, блять! Этого достаточно. Дирижёр? Всё, держись! Эти бандюги будут действовать против тебя изощрённо и изысканно, используя запрещённые и разрешённые приёмы.       Куратор оркестра, Бан Шихёк, не может применить к этим извергам никаких карательных мер, потому что один за другим дирижёры сами, по своему собственному желанию, гневно ломая дирижёрские палочки, громко хлопая двойными звукоизолированными дверьми, сбегают из этого ада!       А почему ад? Когда менеджер приходит хмурить брови на оркестр, в очередной раз оставшийся без дирижёра, он застаёт осиротевшую, трогательно ощетинившуюся смычками группку симпатичных молодых музыкантов. Вы посмотрите в несчастные глаза этого красавчика-контрабасиста! Он разве что не рыдает на лаковом боку! Хочется обнять его и успокоить. Пока не взглянешь на альтиста, что таки всхлипывает на плече флейтиста — несчастные мальчики! Словом, неизвестно, что нужно этим балованным дирижёришкам, раз им не работается с таким прекрасным оркестром!       После предыдущего бесславного бегства и попытки хоть что-то сыграть с этими бездарями («Неужели так и сказал?!» — не верил своим ушам куратор, «Да-да!» — рыдал в ответ ему губастый тромбонист, поддерживаемый оскорблёнными лицами всего остального состава), уже две репетиции оркестр был обезглавлен. Становилось скучно. Ведь по большому счёту эти дети хотели, чтобы их взяли крепко за руки и повели в общий хоровод. Желательно с подарками.       И вот сегодня, наконец-то, должен прийти новый дирижёр. И ребята предвкушают забаву. Все в сборе, а новенький задерживается. Какой он будет? Может, им, наконец повезёт и они займутся делом под руководством того, кто сможет стать их наставником и другом?..              Двери с каким-то триумфальным треском врезаются в стены малого репетиционного зала и внутрь энергично входит Бан Шихёк.       — Прошу любить и слушаться, дорогие мои! Наш новый дирижёр, — и широким красивым жестом мягкой руки обводит то место, где по его ожиданиям должен находиться тот, кого надо любить и его же слушаться. Но в этом месте никого нет!       Оркестр немного разочарован: такого ещё не бывало, чтоб даже без боя сдаться! Хилый дирижёр попался.       Шихёк в недоумении моргает, спустив на кончик носа очки.       — Минуточку… — не сдаётся он и почти бегом труси́т из зала.              Чонгук от нечего делать начинает выбивать какой-то приятный ритм на малом барабане, на который тут же очень тихо, но гармонично накладывает своё озорное пиццикато контрабас на настроенных струнах, через три секунды поддержанный виолончелью. Не выдерживает тромбон — бу-букает тоже очень зажигательно, заставляя первую скрипку затеять возню совсем не в стиле ожидаемого, а что-то похожее на препарированный 24-й Каприс Паганини. Вторые скрипки хрюкают, не сдерживаясь, а кларнетист ха-ха-кает на своём клейзмерском матерном языке. Оркестр сразу улавливает настрой и музыка перерастает в общее «Лехаим, майне иден». И дирижёр не нужен! Талантливые ведь ребята!       Увлечённые своими импровизациями, оркестранты не замечают, как на освещённом пятачке около сцены снова появляется Бан Шихёк, но теперь чуть позади него стоит какой-то коротышка.       Первым обнаруживает чужака тромбонист Ким Сокджин и даёт такое громогласное глиссандо, что деревянные духовые с воплями «Джин, блять, охуел?!» рассыпаются от него вместе со стульями.       Чонгук тоже заметил появление нового героя и срывает общий кайф, внезапно выбивая тремоло на литаврах.       Оркестр затихает, лишаясь пульса…       — Очень хорошо! — рад Шихёк относительной тишине. — Прошу познакомиться — ваш новый дирижёр, — на всякий случай бросает взгляд за плечо — а вдруг опять не с кем знакомиться? — Мин Юнги!       На шаг вперёд выходит этот самый новый дирижёр Мин Юнги.       Первым приходит в себя Чон Хосок и шепчет специальным голосом, который слышен всей струнной группе:       — Блять… У меня не просто мурашки! Мои мурашки ебутся прямо на моей спине!       Тэхён расстраивает три струны из четырёх…       Чонгук аккуратно оглаживает мягкую головку палочки от литавры…              Чимин бессознательно облизывает по кругу вмиг пересохшие губы…       Сокджин прикидывает шансы…              Намджун бесстрастен…       — Раз меня уже представили, то я прошу подойти ко мне концертмейстеров групп.              Пожалуй, начать нужно с голоса: низкий, мягко окрашенный, но с тихим рыком — ближе всего к виолончельному. Атака звука прекрасная — оркестр затих окончательно и, аккуратно сложив инструменты, к дирижёрскому пульту подтянулись все четверо концертмейстеров: струнные, деревянные, медные и Чонгук — он сам себе концертмейстер.       Перейдём к парфюму — когда Чон его вдохнул, он мысленно захотел открыть Google и забить в строку, как в Шазаме — «что это за духи?». Потому что имея такой афродизиак на своей полке, он бы считал себя самым охуенным парнем в обитаемом Сеуле. Но такого поисковика нет, поэтому он, прикрыв глаза, наполняет свои лёгкие и свою обонятельную память неповторимым феромоном.       И самое тяжёлое для описания — внешность.

🎵

      Когда вечером, после нескольких бутылочек соджу и пары-тройки сигарет Тэхён, Хосок и Чимин, жившие на одном этаже общежития, пытались уловить словами неуловимое очарование нового дирижёра, у них не получилось почти ничего.       —… Ну и что, что глаза серые? — воевал Тэхён. — Ты вот вставь себе серые линзы, можешь даже по две в каждый глаз — и что? Будут у тебя такие блядские глазюки? Нихуя подобного!       — Можно подумать, что у тебя будут! — обижается Чимин. — И дело не в линзах, — мечтательнее пытается и он высказаться, — а в губах. Такие… блять, какие они!       — Согласен. Такие губы не на каждой выставке найдёшь… Может, у него там какая-то хуйня вколота? Ну, как у этих дур с губами?       — Не-е-е, — уверен Хосок, — свои. Зуб даю! — и вспоминает: — А какая у него улыбка, я ебу-у-у…       — Парни, я хочу поменять к хуям весь план! — провозглашает Тэ.       — В смысле? У нас был план? — уточняет Чим.       — Не было! Но теперь будет. Мы не будем его доставать! Предлагаю развести его на секс. Кто первый его трахнет — в любом варианте — тому мы проставляемся.       — Не, ну тебе-то хорошо, голу́ба, а я как-то вообще не по мальчикам! — не присоединяется Хосок.       — Хо, тебе даже сомневаться не надо: Мину — миново, то есть минет.       — Иди нахуй! Сам ему соси!       — Ну почему же я? Ты ведь можешь быть таким пиздец обаятельным, что не ты ему, а он тебе, — мечтательно тянет Тэ. Провокатор… Потому что эта мысль Хосоку уже нравится.       — А я бы его нагнул. Когда он с первой скрипкой шушукался, я заценил его попку. Спелая и сочная! Персик! — Чимин и в девушках, и в парнях, и в себе самом ценит персиковую часть превыше всего остального.       — Ну, значит так и порешим! — определяет их план Тэхён.              Ведь он не собирается трахать дирижёра, ему главное народ возбудить, подсуетиться, чтоб всем было весело. А сам он лучше бы Чонгука нагнул. Он уже несчётные миллионы раз рассматривал его — нет! не персик! — а какой-то волшебный орех кракатук. Но этот дятел словно не замечает, какой красивый Тэ, какие у него глаза, а какие пальцы! И губы… Ведь как страстно вибрирует на плотных струнах Ким Тэ, пытаясь передать свои сексуальные вайбы на противоположный край оркестра, между стойками барабанов и литавр пробравшись обжигающим взглядом к охуенным бёдрам Чонгука. Дятел и есть — стучит и ничего не видит! Переговаривается с духовиками — и всё. Контрабасисты для него словно не существуют!       Присмиревший Тэхён затягивается сигаретой как в последний раз и объявляет:       — Я спать.       — Гуд бай, май лав, гуд ба-а-ай! — напутствует Хосок голосом Демиса Руссоса.       — Май уан лав, я бы сказал, — уточняет Тэ с прекрасной улыбкой.       — Онли ю-ю-ю! — вытягивает губы и ноту Пак.       — Ю нот гут, кент ю си, бразе Луи-Луи-Луи, — и здесь последнее слово остаётся за Тэхёном, он грозит «нот гуд» Чимину и уходит в свой блок. К зануде Намджуну.       Зануда-зануда! В обратном Тэхёна уже не переубедить. Живут в одном блоке с Тэ почти год, но они за всё время перекинулись лишь парой десятков слов. И те типа «Чайник ты выдул?», «Репетицию отменили», «Выключи свет, я сплю здесь вообще-то». Ну, может ещё несколько раз было «Привет». Всё.       А вот новость о том, что активисты оркестра задумали новый ход в искусстве покорения дирижёров, разнеслась уже к следующему утру. Потому что Хосок и Чимин не держат язык за зубами — в отличие от Намджуна.

🎵

      Самое главное занятие Ким Намджуна — чтение. Что? У вас возникают какие-то вопросы? Дескать: как это у музыканта оркестра главное занятие может быть чтение? А как же гаммы там, ду-ду-ду и бу-бу-бу? А вот так! Этот гнусный тип играет — внимание — на ту-у-убе! Даже в тех произведениях, где композитор внезапно вспомнил о существовании этого мамонта, тубе отводится максимум двенадцать нот! И это в базарный день при хорошей погоде. В подавляющем большинстве произведений у тубы две ноты в кульминации — «бу» и «бу-у» — и одна длинная нота в последнем аккорде — «бу-у-у». Всё остальное время эта зануда сидит и, позоря звание оркестранта вообще и духовика в частности, читает книжки.       А как на самом деле должен вести себя истинный духовик? Да! Именно так: быть грубым, развязным и почти всегда подшофе. Вот так заповедано, а не вот это гиперкультурное неизвестно что под названием Ким Намджун.       В отличие от зануды-Кима, красавчик Ким Сокджин больше чем наполовину классический экземпляр духовика: грубый, развязный, по поводу и без повода пристающий ко всем, кто в его акватории. А шутит он так, будто точно всегда под градусом. Потому как трезвый человек такую пургу мести не станет. А Сокджин, если не борется с кулиской своего тромбона, то скрипит гадким смехом из своего угла или шутит, чтобы засмеяться этим самым гадким смехом. Три дела: дует, шутит, гадко ржёт.       Тэхён бы лучше с Джином жил, чем с Джуном.       Но по комнатам распределяли методом ненаучного тыка, бессистемно и несправедливо. Кому-то везёт! И этот кто-то живёт с Чон Чонгуком. Вёрткий и вредный Джексон с хореографии. Самый главный враг Тэхёна. Потому что этот Джексон, скотина, мало того, что объективно симпатичный (с тяжелейшим мысленным вздохом признаёт этот ужас Тэхён), так ещё и фигура у него под стать чонгуковой (с ещё более тяжким стоном должен признать и эту жестокую правду Тэ). Ведь наверняка они с Чонгуком обсуждают свои бодибилдерские сплетни, как всякие адепты какой-нибудь секты. А то, что эти два качка принадлежат секте, сомнений нет! Только бы они не были… Эту самую страшную, испепеляющую его душу мысль Тэхён давит в мозгу в самом зародышевом состоянии! Потому что если Чонгук и Джексон — тьфу! сгинь! даже думать такое нельзя! — то Тэхён умрёт. И сделает это больно, потрясающе и во цвете лет. Но это несерьёзно, конечно. Потому что умирать он не собирается, а дисциплинированно надеется на счастливый случай, который приведёт Чонгука прямиком в страждущие объятия Ким Тэхёна! Вот, такие мысли гораздо лучше.       Но Намджун никуда деваться из комнаты не собирается как минимум ещё год — до окончания академии.       Тэхён со вздохом открывает дверь и, конечно же, застаёт своего зануду уткнувшимся в толстую книгу, для верности оградившегося от мира вакуумными наушниками. На всякий случай Тэ на цыпочках проходит в ванную, не заметив, как внимательный взгляд оторвался от страниц и упёрся ему в спину.

🎵

      — Тише… Ты так рычишь, что нас слышит весь твой оркестр, — партнёр помогает двигаться Юнги на своём члене, как на хорошо смазанном поршне.       — А ты… сам бы… попробовал, а? С таким… хуищем… Я бы на тебя… посмотрел… и послуша-а-а-ах! М-м-м! Да-а! Хорошо, бля-а-ать… — закатывает рысьи глаза дирижёр и вонзает цепкие пальцы в плечи своего мужчины.       — Ну извини… друг, свой хуище я уменьшать… не собираюсь, — увеличивает амплитуду, резко выбрасывая вверх бёдра и двигая рукой по щедро смазанному члену Мина, чувствуя его подступающие судороги, — ты, наверное… тоже, да?       — Да-а… Да-а-а! ДА-А-А!!! — и вот надо ж такому случиться, что Мин таки успел заорать, а его партнёр не успел ему заткнуть рот подушкой.       — Блять, Юнги! Держи себя! Ах! В руках — ах! — и Юнги быстро обхватывает голову мужчины, утыкая себе в грудь. Тот сдавленно кричит ему в объятия и дёргается, со вкусом кончая. Сегодня они не изводили друг друга ласками, как нередко любят оба, поэтому их секс похож на стремительную виртуозную пьесу — ярко, увлекательно, с классическим вступлением и прекрасной кульминацией. Моцарт!       — Они что-то задумали… На вчерашней репетиции эти два струнника — Хосок и Тэхён — пытались меня соблазнить. Особенно Тэхён, — посмеиваясь, рассказывает Юнги, расслабленно лёжа на крепком прессе, — он обхватил свой контрабас — как будто за талию, и пока высокие инструменты выводили свою побочную партию, так его ласкал, что я вообще удивлён, почему контрабас не кончил!       Его мужчина ревниво прищуривает глаза:       — Знаешь что, милый, я бы не хотел, чтобы ты залипал на чужие пальцы, м?       — Но я должен видеть своих оркестрантов, а для того, чтоб видеть, я на них смотрю. М? — парирует Юнги.       — Ты выиграешь в гормональной войне, они все влюбятся в тебя и будут срывать репетиции.       — Таки все? — приятно такое слышать.       — Ну, почти все — натуралы ведь в оркестре явно есть, — и мужчине приятно осознавать, насколько Мин привлекательный и горячий. О последнем мало кто знает наверняка, ведь они вместе уже три месяца. — И что ты будешь делать, если они будут наперебой за тобой ухаживать?       — Буду пользоваться! — наверное, Мин думает, что вот так моргать — это невыносимо сексуально? А оно совсем наоборот: он становится очень похож на котика, который жмурится от удовольствия.       — Я буду ревновать! — со стопроцентной вероятностью предупреждает его партнёр.       — Да и пожалуйста, злее будешь. Ты когда злой, трахаешь глубже, — специально провоцирует Мин.              — Блять, Юнги, не зли меня… — рычит мужчина.       — Я не злю, я говорю тебе правду. Мне для влияния нужно, чтоб они меня хотели. Тогда я за яйца возьму весь оркестр! Сколько дирижёров сбежало передо мной?              — Не знаю, пять или шесть. Кто ж их считал?       — На мне и закончим. Мне всё нравится! — ухмыляется сыто Юнги. — И кстати, этот флейтистик, Пак Чимин, тоже хорошенький…              — Так, всё! — рывком ставит Мина раком и приставляет головку к призывному дирижёрскому входу разозлившийся, наконец, партнёр. — Часть вторая, блять, Andante!       И широко, размеренно двигается, наслаждаясь процессом, уже мало заботясь о воплях дирижёра, потому что тот заранее уткнулся лицом в подушку и стонет красноречиво, но тихо.

🎵

      — А если он никого не трахнет? Какой-то он подмороженный… — по-ковбойски оседлал свой стул Пак, пока ещё не подтянулся весь оркестр и дирижёр.       — Теряешь квалификацию, красавчик! — размашистыми движениями канифолит смычок Тэхён.       — Я бы попросил меня не подъёбывать, я свою квалификацию никогда не потеряю! Смотри и учись. Кого тебе склеить? — собирается совершить блицкриг Чимин.       — Прямо сейчас? — Тэ сомневается, чем ещё больше раззадоривает своего друга.       — Да! У меня есть три минуты, почему бы не использовать их, чтоб показать тебе мастер-класс? — щурит на него глаза Чим.       — Та-ак… — включается в игру контрабасист и осматривает сцену с расслабленными молодыми людьми. — Ты вон ту скрипачку за третьим пультом ещё не имел?       — Ещё нет, — внимательно посмотрел в указанном направлении флейтист.       — Ну вот и поимей.       — Куда он? — Хоби подходит с другой стороны, застав удаляющуюся спину Чимина.       — Вот ту новенькую снимать.       — Зачем? Мы ж вроде дирижёра договаривались снять, да? Или опять план поменялся?       — Не, дирижёр в силе. Чим для разминки девушку попробует, чтоб сноровку не утратить, — наблюдает за осадой скрипичной крепости Тэхён. Хосок тоже сел поудобнее рядом с другом.       Чимин очень хорош в плане начала разговора: сразу даёт «от винта» и летит. Вдохновение! Он специально стал так, чтобы парни смогли наблюдать за его виртуозными действиями. Вот девушка лишь слегка вежливо улыбнулась, немного склонив голову, но ярко стрельнув глазами из-под розовой чёлки на Чима, который одной рукой уже элегантно оперся на её стул. Потом она порылась в своих нотах — он что, собрался скрипичную партию играть?! — и дала ему чистый нотный лист. А-а-а, ну это самый детский подкат! Незачёт, Чимин! Но вот Чим подносит лист к лицу и так сексуально втягивает носом, прикрыв глаза… Это что-то новенькое. Хо и Тэ, не договариваясь, подались вперёд со своих зрительских мест. Ой! А девушка-то как покраснела! Всё-таки румяные щёчки — это так мило. А Пак, развратник, наклонился прямо к её ушку и что-то шепчет. Ну, гля! Долго как! Классическую поэму ей читает? А девушка уже и смеётся, прикрывшись ладошкой, и глазками блестит, и волосы за ушко заправляет, чтоб ещё лучше Чимина, блядину такую, слышать…       — Неплохо, совсем неплохо! — оценивает работу опытного пикапера Хосок. И попутно отмечает, что скрипачка-то о-о-очень симпатичная.       — Да, согласен. Только у дирижёра нотный листик не попросишь. Ты, кстати, вообще мышей не ловишь! Чимин хоть тренируется, а ты чем собираешься нашего господина Мина впечатлить?       — Ты во мне сомневаешься? — парни сами не заметили, как отвлеклись от Чимина. А он, между прочим, уже всё сработал на совесть: явно вбивает в телефон девушке свой номер. И вообще сомнений нет, что этот бисексуальный Пак очень скоро будет вбивать девушку в постель.       Нет, ну вы посмотрите на него! Рука его уже на талии скрипачки, а сам победитель смотрит на друзей и высокомерно поигрывает бровями.       Ну ладно, девушку сделал.       А дирижёра?       Кстати, дирижёр уже на месте.       — Добрый день, прошу всех настроиться! Гобой, дайте «ля», пожалуйста! Подготовьте «Лондонскую» с тремоло литавр Гайдна! — порыкивает властный голос.       Гобой тянет ноту, все тихо подстраиваются. Чонгуку этого не нужно делать — он прокручивает в кистях палочки и едва слышно раздражает мембрану литавры.       — Ударные готовы? — проверяет дирижёр.       — У меня всегда всё готово, — не отрывая чёрных глаз от мужчины, отвечает Чонгук и поигрывает мощными плечами, сбрасывая напряжение, но явно напрягая этим Мина.       — Очень хорошо, — как-то потише говорит тот и даёт размер.       Литавры рокочут вступительное соло.       Контрабас и виолончели гудят вступление.       Скрипки наготове — главная партия для них.       Темп Allegro!

🎵