A Means to an End

      Комната располагалась двумя этажами выше подземелья, в восточном крыле особняка. Обычно на то, чтобы дойти туда, у неё уходило несколько минут, но в этот раз она бежала изо всех сил – её Рэн плотнело с каждым шагом, и давление было почти невыносимым, – так что Кикио добралась до двустворчатых дверей менее чем за тридцать секунд.       На дверях не было замка, но они были такими тяжелыми, что даже Кикио они поддавались с трудом. Однако она пребывала в таком ужасном настроении, что её это не волновало, она просто навалилась всем весом на камень, и двери распахнулись внутрь, едва не ударившись о стены.       Холодный поток воздуха охватил её, проникая сквозь тонкое кимоно. Сильва предпочитал температуру, близкую к арктической, а это была именно его комната – несколько раз ей удавалось мельком увидеть интерьер, но внутри она была впервые.       Комната была маленькой. Не считая пса Сильвы – неповоротливого зверя, занимавшего половину площади помещения, – внутри было четыре фигуры.       Первой был Сильва, лежащий на груде подушек; они были разложены на металлическом возвышении, похожем на какой-то футуристический гроб. Второй и третьей были дворецкие, державшиеся поблизости; один из них стоял с открытым ртом, прерванный посреди разговора со своим хозяином. Последней был Иллуми.       Мальчик стоял лицом к мужчинам, широко расставив ноги, как будто боялся потерять равновесие. Его волосы (которые, по просьбе Кикио, вновь были коротко пострижены) торчали во все стороны. Костлявые плечи выглядывали из-под серой рубашки – слишком широкой для него, но недостаточно длинной, чтобы прикрыть его наготу. Он был обнажен ниже пояса.       Когда она увидела кровь (много крови, красные полосы на задней стороне его бедер, о боже) Кикио больше не могла сдерживать своё Рэн. Что-то взорвалось внутри неё, безудержно вырвавшись наружу таким сильным потоком, что даже Сильва вздрогнул. Иллуми был сбит с ног. Собака заскулила, ползя на пузе в направлении своего хозяина; хотела ли она защитить Сильву или желала, чтобы Сильва защитил её, Кикио не знала и знать не хотела.       — Кто из вас это сделал? — прошипела она, направляясь к мужчинам. — Кто из вас, бесхребетных, сопливых ублюдков, изнасиловал моего сына?       Один из дворецких – светловолосый мужчина, который присоединился к их семье в то же время, что и она, – начал было говорить, но Сильва перебил его.       — Они оба. Но они выполняли мои приказы, так что если у тебя есть какие-то–       Кикио выхватила веер. Одним ударом она обезглавила обоих мужчин; когда их черепа раскололись о металлический пол, раздался влажный хруст.       Мгновение спустя тела упали, кровь брызнула из их шей. Брызги попали Сильве на лицо, и он нахмурился.       — Обязательно было это делать?       Она повернулась к нему, поднимая веер, чтобы ударить, но слишком медленно – он поймал её за запястье. Мгновение Сильва выглядел искренне обиженным – она ни разу не нападала на него за десять лет брака, – но это выражение исчезло так же быстро, как и появилось.       — Успокойся, — отрезал он. — Ты слишком остро реагируешь.       — Слишком остро реагирую? — Кикио запрокинула голову и рассмеялась – пронзительно, безрадостно. — Ты смотрел, как эти люди насиловали нашего сына!       — А знаешь, почему я это сделал? — Сильва дернул её запястье вниз (он все еще полулежал; очевидно, она не стоила того, чтобы он встал). — Ты хоть на секунду задумалась, почему? Или ты просто так ворвалась сюда и убила двух моих лучших людей? Тебе что-то сказал тот слуга?       — Если ты серьёзно думаешь, что меня волнует причина, по которой ты–       — Дай мне сказать, — он надавил; ещё немного и её запястье бы сломалось. — Просто позволь мне объяснить, Кикио.       Она вывернула руку, пытаясь освободиться, но безуспешно. Собака зарычала на неё, её чёрные глаза были полны тупой злобы.       У неё не было выбора, кроме как выслушать.       — Мы учим наших детей терпеть все виды пыток. Если Иллуми когда-нибудь окажется во власти одного из наших врагов... если они способны посадить его на электрический стул, избить, вырвать ему ногти, неужели ты думаешь, что они откажутся изнасиловать его?       — Это не имеет значения, — выплюнула она. — Если он достаточно силён, у его врагов не будет и шанса – меня ни разу не ловили, и тебя тоже, — её внезапно поразила мысль; она понизила голос. — Зенон сделал это с тобой, Сильва?       — Что? Нет. Я тебе сто раз говорил – я не копирую тренировки своего отца, точно так же, как и он. Необходимо привносить что-то новое.       — Новое?! — её крик эхом отразился от стальных стен. — Да это всё ложь, и ты это знаешь. Это не тренировки. Более того, это никак не связано с Иллуми!       Брови мужчины исчезли в его волосах.       — Не с Иллуми? Ну что ж, тогда поведай мне, Кикио, в чём тут дело. Просвети меня.       — Это моё наказание.       Он фыркнул.       — Ты слишком труслив, чтобы заставить меня отказаться от таблеток, поэтому ты решил причинить мне боль через моего сына. Иначе зачем бы ты позволил Гото уйти? Ты знал, что он придёт прямо ко мне.       — Мир не крутится вокруг тебя, Кикио, — он отпустил её запястье, отбросив его. — Я делал это, исходя из интересов Иллуми. Он прошел долгий путь с тех пор, как в первый раз–       — Первый раз? Ты хочешь сказать, что делал это раньше?       — Да, и его выносливость–       — Заткнись, — голова раскалывалась, кровь гудела в ушах. Ей понадобилась вся выдержка, чтобы не сорваться во второй раз; от сломанной руки толку не будет. — Этого больше не повторится.       — А то что? — усмехнулся он. — Ты уже отказала мне в ещё одном ребенке. Чем именно ты собираешься мне угрожать?       Кикио наклонилась ближе, на расстояние поцелуя. Её голос упал до шёпота.       — Я убью наших сыновей. А потом и себя. Я оставлю тебя без всего, что было достигнуто за последние десять лет, — она обнажила зубы, скорее скалясь, чем улыбаясь. — Насилуй чужих детей сколько душе угодно, но я не буду участвовать в этом.       Через визор она могла видеть, как кровь схлынула с лица Сильвы.       — Хорошо, — он поднялся на ноги. — Ты выиграла, Кикио. Но у меня есть одно условие.       Ну конечно.       — Больше никаких таблеток.       Он кивнул.       — Да, пока дедушка не подтвердит, что ты подаришь мне наследника, — поднеся большой палец к клыку, Сильва проткнул мозолистую плоть; появилась капля крови, темнее, чем брызги на его лице. Он протянул руку. — Принимаешь условия?       Кикио колебалась. Будущее разворачивалось перед ней: череда беременностей, большинство из которых, а может быть, и все, заканчиваются выкидышем. Она будет вынуждена терпеть регулярные половые сношения с мужчиной, который приказал изнасиловать её ребенка (отныне она воспринимала и будет воспринимать его так, и никак иначе). Это ужасная судьба, но какая была альтернатива? Она снова посмотрела на Иллуми, сидевшего на полу со скрещенными ногами. В какой-то момент их разговора он успел одеться – на нём были джинсы и белые кроссовки, — но сейчас он был неподвижен, как камень. Даже его глаза были неподвижны, устремлённые на подножие помоста, его лицо выглядело пустым.       Если она развернётся и уйдет, она не будет иметь права ни на что; старейшины клана Золдик сделают всё для этого. В восемнадцать лет она была юной, наивной, неспособной представить себе будущее, где их ждёт развод. Теперь у неё не было никаких притязаний на состояние Золдик, никакой надежды получить опеку над своими детьми – по крайней мере, не законным путём.       Могла ли она сделать это тайно? Она представила, как сбежит из страны и будет в одиночку воспитывать мальчиков. Они будут свободны и не будут голодать – даже если Сильва внесет её имя в чёрный список (а он наверняка это сделает), всегда найдётся работа для убийцы её калибра. Но они никогда не смогут долго оставаться на одном месте; у Золдиков глаза по всему миру, и Сильва никогда не перестанет её искать. Если её поймают, она станет пленницей. Он отнимет у неё визор, заточит её в спальне, во тьме. А может быть, он будет держать её в темнице, прикованной к стене, заставляя слушать, как насилуют её детей, – и все потому, что она предала его, и всё назло ей.       Кикио зажмурила глаза. Она могла по-разному называть Сильву, но она знала, что он был человеком слова. Если она выполнит свою часть сделки, сексуального насилия больше не будет, по крайней мере, в отношении её сыновей.       Несмотря ни на что, остаться здесь было лучшим выходом.       Кикио вонзила ноготь в подушечку большого пальца, а после протянула руку и прижала рану к руке Сильвы.       — Хорошо, — казалось, он расслабился. — Тогда решено.       Не обращая на него внимания, она повернулась к сыну. Когда она подошла, собака обнюхала её пятки, но не дёрнулась укусить.       — Иллу? — она опустилась на колени перед мальчиком. — Иллу, на сегодня тренировка закончена, хорошо, милый?       Он не признал её. Её как будто и не было.       — Иллу? — повторила она, кладя руку ему на плечо. Он подпрыгнул от прикосновения, глаза сфокусировались; страх в этих глазах разбил ей сердце. — Это всего лишь я, Иллуми. Это мама, — она сжала его руку, более холодную и намного более маленькую, чем её собственная. — Я хочу, чтобы ты сейчас же пошел со мной.       Взгляд Иллуми переместился на отца, молча спрашивая разрешения. Она не видела его, но Сильва, должно быть, кивнул, потому что мальчик с трудом, но поднялся на ноги.       — Вот так, — проворковала она. На его брюках образовалось красное пятно, и её живот скрутило от этого зрелища. — Давай помоем тебя, а? После ты сможешь хорошенько отдохнуть.       Иллуми отпустил её руку; он ответил так тихо, что она едва услышала:       — Да, мама.

***

      Комната её сына мало чем отличалась от хозяйской спальни: каменные стены с жёлтыми лампами, высокий шкаф, кровать с балдахином. Окон не было, что её вполне устраивало; она сняла визор, как только включился душ. Так было легче плакать.       Она предложила помощь, но Иллуми отказался – ему почти десять, напомнил он ей, и он вполне способен помыться. У него появилась своя комната (и примыкающая к ней уборная) ещё до рождения Миллуки; её Иллу был очень самостоятельным. Иногда она забывала, насколько он юн, примерно на четыре года младше, чем она была, когда потеряла девственность.       Кикио прижала ладони к глазам. Как она могла этого не замечать? С тех пор, как он вернулся с той неудачной миссии – той, где он убил дочь клиента, – Иллуми изменился. Стал тише. Его взгляд был неподвижным, отрешённым и рассеянным, как будто его мысли были где-то в другом месте.       Знаки были, просто она не хотела их видеть.       Кикио провела большую часть своего детства, обижаясь на собственные слабости. Если бы она была сильнее, лучше обращалась с Нэн – была убийцей, воспитанной с рождения, а не убийцей по обстоятельствам, – она могла бы избавить себя от такой боли. По крайней мере, так она всегда думала; теперь она не была так уверена. В конце концов, её сына постигла та же участь, несмотря на годы тренировок.       Была ли она лучше своей матери? Была ли хуже? Женщина подтолкнула её к работе проституткой из-за жизненной необходимости; изнасилование Иллуми было бессмысленным, жестокость ради жестокости.       Шум воды в душе прекратился.       Кикио вытерла лицо рукавом, надела визор. Вскоре дверь туалета распахнулась. Иллуми переоделся в пижаму: фланелевые штаны и старую футболку, но выражение его лица осталось прежним. Безжизненный взгляд, пустота в глазах.       Она заставила себя улыбнуться.       — Тебе лучше?       Он пожал плечами и прошёл мимо. Забравшись в постель, он оставил некоторое пространство между ними, как будто ему не хотелось прикасаться к ней.       — У меня проблемы? — спросил он.       — Ох, милый, нет, — кровать заскрипела, когда она придвинулась ближе. — В этом нет твоей вины.       Иллуми подтянул колени к груди. Она положила руку ему на плечо, и на этот раз он не вздрогнул.       — Ты понимаешь, что эти люди сделали с тобой?       Он снова пожал плечами.       — Отец рассказывал мне о сексе, если ты это про это.       — Это не секс, если ты этого не хочешь, милый.       — Я знаю. Отец также рассказал мне об изнасиловании, — его взгляд метнулся к её визору, но так же быстро опустился на пол. — Я не понимаю, почему ты так злишься. Иглы больнее. Шокер ещё хуже.       Она аккуратно погладила его по спине.       — Я не злюсь на тебя, Иллу. Но дело не в боли. То, что эти люди сделали с тобой… — нет, не так. — То, что твой отец заставил этих людей сделать, — поправила себя она, — было не для того, чтобы помочь тебе.       — Он сказал мне другое.       — Ясное дело, — она фыркнула на его слова. — Но не всё, что говорит твой отец, правда.       Они замолчали. Сквозняк колыхал бирюзовый балдахин; в туалете капал кран. Кикио пыталась подобрать слова, когда Иллуми снова заговорил.       — Почему отец не хочет, чтобы я был наследником?       Ох. Ну конечно, он слышал. Он сидел в десяти футах от него, когда Сильва выдвинул свои требования, и слова были сказаны громко.       Они еще не рассказывали Иллуми о Нэн, хотя вскоре начнутся его тренировки. Объяснение того, что такое аура, потребует времени; объяснение того, что у него неправильная аура, заставит его ненавидеть свои способности, прежде чем они успеют развиться. Она закусила губу. Лучше симулировать невежество, чем выдумывать ложь.       — Не знаю, — сказала она. — Это вопрос к твоему отцу.       Мальчик снова замолчал, упершись подбородком в колени. Она продолжала гладить его по спине, надеясь, что её прикосновения хоть немного утешат его.       Внезапно он повернулся к ней, и она была поражена выражением его лица – оно было так похоже на её собственное, что (если бы не короткие волосы) она бы поверила, что ей снова девять и она смотрит в зеркало напротив. Неудивительно, что Сильва никогда не жаловал мальчика; в этом лице не было и следа её мужа.       — Я устал, — сказал он. — Хочу спать.       — Конечно, милый. Давай, ложись.       Иллуми прополз мимо неё и устроился среди подушек. Не заботясь об одеяле, он закрыл глаза и, похоже, уснул.       Кикио встала. Часть её хотела остаться, утешить его, если он проснется от неприятных снов, но более мудрая часть знала, что он не примет её утешения. Её рука держала шокер, которым наказывала его, несмотря на возражения дворецких. Сильва редко брал на себя такую ​​прямую роль – его немногочисленные удары были расчетливыми, точечными.       Она была злодеем; её муж сделал всё для этого.       Одна за другой погасли жёлтые лампы. Когда её визор адаптировался, она смогла увидеть, как Иллуми открыл глаза, наблюдая за ней в темноте.       — Спи спокойно, Иллу, — прошептала она. — Мама тебя любит.

***

      Тело нависло над ней. Изголовье кровати стучало о камень. Она держала руки по бокам, вцепившись в простыни. Если и была боль, то на её лице она не отразилась.       Рука на её груди, рот на её шее. Тихие слова о любви, которые она притворялась, что не слышит. Этот шёпот смешался с криками из детской – Каллуто снова проснулся. Она мало думала об этом звуке, давно подавив порывы утешить своих детей.       Затем финал: он отшатнулся, содрогаясь напротив неё. Что-то тёплое капнуло ей на живот. Озадаченная, Кикио потянулась вниз; то, что нашли её пальцы, было влажным и липким.       — Ты не кончил в меня, — заметила она.       — Нет необходимости, — Сильва рухнул рядом с ней. Хотя она ничего не видела (спальня, как всегда, была в темноте), она слышала улыбку в его голосе. — Сегодня дедушка проверил Киллуа.       Он сделал паузу, словно ожидая её реакции, но она не клюнула на приманку.       — Мальчик – трансформатор, самый мощный трансформатор, которого наша семья когда-либо видела, — рука обхватила её щеку, повернув лицо в сторону. — И его бы не было без тебя, Кикио.       Какое-то время она молчала. Она не была удивлена ​​– успехи Киллуа затмили успехи его братьев, – но слова, сказанные её мужем, казались нереальными. После пяти беременностей и шести выкидышей она полагала, что её страдания будут продолжаться вечно.       — Я рада, — сказала она наконец. — Я всегда знала, что это будет Кил.       — Я тоже. Понял ещё в момент его рождения.       Кикио больше ничего не сказала. Сильва вскоре отполз на свою сторону кровати и через несколько минут уже спал; секс всегда выматывал его.       Её руки спустились к животу, скользя по лесу растяжек. Она прикоснулась к лужице спермы, все еще сохнущей на её пупке, и подумала, что должна почувствовать облегчение, но, глядя в кромешную тьму и прислушиваясь к храпу мужа, она не чувствовала ничего. Вообще.