О дикий новый мир II / Победа Шрёдингера

      Ну, давайте, скажите, вы же подумали, что с этого дня моя жизнь кардинально поменялась? Не совсем так. То есть, в какой-то мере, это был поворотный момент. В тот же вечер я, как мог, отпорол нашивки с пиджака, свитера и рубашки, попутно проделав в них приличные дыры. Что было дальше? Ну, кто-нибудь? Да, разговор с родителями. Мама: Бенуа, ты знаешь, сколько стоит твоя школьная форма? Папа: Камиль, ну откуда он должен это знать? Да и не в этом дело. Бенуа, что случилось? Я: Это борьба с фашизмом. Мама: Что за глупости? Кто тебе такое сказал? Я: Сам знаю. — (что-то подсказывало мне, что не стоит упоминать Дэйва). Папа: Это серьезное обвинение. Мама: Не болтай о том, чего не знаешь! Папа: Хотя… В какой-то мере это утверждение имеет смысл. Мама: Прекратите. Вы совсем с ума посходили! Будем благодарны за то, что у нас есть. Папа: И мы, безусловно, благодарны за Бенуа — для государства его инженерия стоила недешево, но эти отметки… Я поговорю с директором школы. Мама: Все кончится тем, что его выпрут, и придется отдать его в Groundhog Elementary* (*это школа, которой пугали детей). Я: Они не имеют права называть меня продуктом, — заявил я. Как видите, мне было чрезвычайно легко промыть мозги.

***

      Несмотря на протесты мамы, папа поговорил с директором, и — о чудо! — с нашивки убрали PPFU, но продолжали настаивать на ее присутствии. Я продолжал ее срывать (уже аккуратнее), ее стали крепить на липучку. Мой вокабуляр пополнился словами «клеймо», «социальные репрессии», «дискриминация», «стигматизация». В третьем классе я все еще дрался, но ничуть не меньше времени проводил в кабинете директора, отстаивая свои права. Могу только догадываться, как я всех достал. Иногда я, видимо, перегибал палку, потому что классе в пятом Дэйв (который в том году выпускался) сказал: — Чувак, ты что делаешь?       Я как раз заканчивал дорисовывать восклицательный знак во фразе F*ck Clonism! на стене художественно блока. — Это так ты хочешь войти в историю? Вандализмом и сквернословием? — У кого-то просто плохое настроение. Согласись, отличный новый термин. — С этим соглашусь. Но в остальном помни, чтобы тебя воспринимали серьезно, тебе нужно стараться раз в пять упорнее остальных. Ты думаешь, расизм прошел сам собой? Да, тот первый чернокожий американец, который поступил в колледж, не мог себе позволить не быть отличником. — И он был? — Не знаю. Но очень на это надеюсь. Ты готов к тесту по испанскому? — Si, signor! Хотя, чего мне так упираться? Так же как ты, поеду по обмену и все выучу за полгода. — Не говори ерунды! — тогда я еще не понимал, почему Дэйв, мягко говоря, не любит говорит о своем участии в программе по обмену с Аргентиной. — Не буду. Как твои заявления в колледж? — Я прошел в Гарвард. На юриспруденцию. — И ты только сейчас об этом говоришь?! Это же круто? — но увидев его странное выражение лица, я уже менее уверенно спросил: — Ведь так? — Не все так просто. И я не обязан тебе во всем отчитываться. — Я этого и не говорил.

***

      И что, ни у кого не возник еще вопрос, какого черта практически взрослый человек проводил столько времени с малолетним мной? И что, какие идеи? Нет, нет, нет, нет, нет. Нет! Кто-то еще и вслух это сказал? Сейчас же пойди и прополощи рот святой водой, тебе им еще с приличными людьми разговаривать. Я там был и могу точно заявить, что ничего подобного и близко не было, даже просто какой-то двусмысленности. Ну, в тот период. А вообще, не так уж много времени он мне уделял в первый год, может, пару часов в месяц. Потом в школу вернули проект «Старший брат, старшая сестра», и как-то не возникло вопроса, кто будет моим «старшим братом». Тут мы уже должны были вместе работать пару часов в неделю. Дэйв помогал с домашними заданиями, стоял в воротах, когда я отрабатывал броски в хоккее, пару раз мы даже ходили с другими «братьями-сестрами» в музеи. И поначалу мои родители были очень даже довольны. Но постепенно они стали соотносить мои, в лучшем случае, левацкие высказывания с моим кругом общения и без труда выяснили источник ереси. Быстро была предпринята попытка пристроить меня к другому старшекласснику, и я устроил бунт. Я умолял, кричал, что уйду из дома или убью себя (да, вот таким клише я был), а в конце, исчерпав все аргументы, разрыдался (это в 10-то лет!) и спросил, что же мне теперь делать, если они потеряли моего настоящего старшего брата и альтернативы у меня нет. Да, запрещенный прием, но он сработал, а о моральной стороне дела я не особо заботился.       Со мной, вроде как, все понятно. Но какой толк был Дэвиду? Думаю, я был его небольшим проектом, отработкой приемов привлечения электората. Причем, проектом не единственным. И когда я узнал об этом, это, мягко говоря, вывело меня из равновесия. Вот только не надо говорить о моей зацикленности или эгоизме. Я совершенно спокойно относился к его друзьям, одноклассникам, родителям, мне было совершенно все равно, сколько и как он с ними общается. Да что там, меня даже Адам не раздражал. Почему даже? Просто — Адам меня не раздражал. Я воспринимал его, как само собой разумеющееся. Не знаю, как это по-человечески объяснить. Не знаю как, но попробую, как я всегда и делаю. Ну, вот представьте, что вы чувствуете, когда видите своих бабушку и дедушку… Ладно, не получается. Мы с ним никогда не были друг другу официально представлены, но как-то и так все было понятно, дополнительных вопросов я не задавал.       А потом я узнаю, что Дэвид помогает какому-то первокласснику учиться читать! И я устроил сцену. Причем, вся нелепость ситуации в том, что я не знал, в чем его обвинить, то есть я, буквально, не знал, какие слова произнести, поэтому сцена состояла из бессвязных фраз, вроде: «Но ты же… Почему? Я… а ты», пинания стены, криков ярости и даже, на каком-то этапе, слез. И знаете, что самое забавное? Это в каком-то смысле сработало, как нужно!       Дэйв дождался паузы и спросил: — Что у тебя случилось?       Я как-то сразу прекратил поток обвинений в его адрес, сел и сказал: — По-моему, Камиль меня ненавидит, — по примеру Дэвида я стал называть своих родителей по именам. — Это слишком сильно сказано, но в какой-то степени, ты прав.       У меня аж дыхание перехватило. — Я думал, ты скажешь, что я все себе придумал! — Приятель, это очевидно даже со стороны. Но в последний год, по-моему, стало лучше. — Ничего подобного! Знаешь, что случилось на прошлой неделе? Приезжала моя тетя из Квебека и привезла какого-то замшелого мягкого жирафа. Потом они с восторгом вспоминали, как были у тети в отпуске чуть ли не сорок лет назад, и Бенуа потерял там свою игрушку, и какое это было для него горе! А потом Камиль поворачивается ко мне и спрашивает: «Ты же помнишь месье Люка?». Через миллисекунду она поняла, что опять принимает желаемое за действительное, и— внимание! — не разговаривала со мной остаток дня. — Ты уже устраиваешь подростковые бунты? Запирался в комнате, говорил, что ненавидишь их, угрожал сбежать из дома? — Ну, нет, — я умолчал про истерику при их попытке изолировать меня от Дэйва. — Они все-таки мои родители. — Черт, все время забываю, что ты еще ребенок. Вот умел он построить фразу так, что я одновременно чувствовал гордость и разочарование! — Но вам бы отдохнуть друг от друга, тогда понятно станет, соскучитесь ли в разлуке или почувствуете облегчение. — Куда я от них денусь? — Я еду в лагерь вожатым, могу тебя туда устроить. Но родители твои должны подписать разрешение. — Они подпишут. У меня есть методы, — я сразу оживился. Я крайне редко бывал за пределами города, никогда — штата, и ни разу еще не провел и суток без хотя бы одного родителя. Я почувствовал себя жутко взрослым и самостоятельным. Лето обещало быть великолепным!

***

      Лето было так себе. Лагерь оказался военнизированно-спортивным, и я только и делал, что перебегал с тренировки по баскетболу на греблю, потом на построение, оттуда — на плавание, а вечером все это великолепие завершалось борьбой. Борьбу я ненавидел, потому что был чуть ли не самым младшим во всем лагере и, похоже, единственным новичком. Сколько там было пердильных шуток и якобы шуточных захватов — сосчитать невозможно. Одно утешало: ко мне цеплялись не из-за клоновости, а просто потому что дедовщина.       Дэйва я почти не видел. Вначале у меня теплилась надежда, что мы хоть изредка будем болтать перед сном, но не сложилось. Когда я попытался настоять, он просто сказал: — Адам осенью уезжает в Нотр-Дам, нам и так невероятно повезло, что мы попали в один лагерь.       Мне хватило ума не спорить и не говорить, что мы вообще-то тоже не будем видеться. Я просто пробурчал: — Да сколько угодно, — и пошел приглашать на свидание Дженни, которая была на голову выше меня.       Но лагерь всем пошел на пользу. По родителям я соскучился, они тоже были рады моему возвращению и невероятно впечатлены, что на меня не было ни одной жалобы. — Теряю хватку, — прокомментировал я.       Конечно же, следующим летом я опять загремел туда, и опять все прошло без эксцессов.       А потом мне исполнилось 13.

***

      Тут уже можно задаться вопросом, почему в моем повествовании отсутствуют огромные промежутки времени, а почти все, что описывается, так или иначе связано с Дэвидом. Все просто: во мне самом нет ничего интересного. Ну, это как, представьте, если бы жена Линкольна решила написать книгу только о себе, как она на рынок ходит рыбу покупать или пыль дома вытирает (черт, у меня серьезно плохо с аналогиями!) — кто бы вообще это читал?       Так что, да, повествование возобновляется в тот момент, когда Дэйв приехал на летние каникулы. Мы не виделись почти весь учебный год, потому что во время остальных перерывов в занятиях он постоянно участвовал в каких-то волонтерских проектах, соревнованиях и проходил практику. И когда мы встретились в тот день, вначале все было, как обычно. — Ничего себе, приятель, ты вырос! — воскликнул Дэйв. — Это что-то характерное для клонов? — Да, это наша мутация, — согласился я. Ему разрешалось упоминать мое происхождение в любом контексте. — А ты как, поумнел? Узнал, сделал OJ это или нет? — А я должен был поумнеть, чтобы сделать там какие-нибудь выводы? По-моему, все очевидно. — Какие планы на лето? — Еду в тренировочный лагерь. Не инструктором и не воспитателем. Это такое военизированное место, даже пострелять можно будет. — А мне можно? — Не-а, там с 15 лет принимают. Хотя… Давай-ка я спрошу у отца, может он что-то придумает.

***

      После звонка генералу Дженкинсу Дэйв сказал: — Хорошие новости! Если сможешь пройти полосу препятствий, они возьмут тебя в отряд младших кадетов. — За сколько пройти? — Приятно слышать такой амбициозный вопрос, но не за сколько, просто пройти до конца. Справишься? — Хочу сказать да, но на самом деле я не имею ни малейшего понятия. — Поехали тогда на полигон, проверим. На полигоне стояла жара, но никого постороннего. — Я сначала тебе покажу, как это делается. — Похвастать хочешь? — Хочу, чтобы ты понял принцип. А то сделаешь на бревне шпагат вместо того, чтобы просто пройти.       Дэйв начал прохождение (слишком, как мне показалось, выкладываясь для «просто демонстрации»). На первых препятствиях я просто бежал рядом, изображая чокнутого сержанта и выкрикивая: «Пошевеливайтесь, слабаки! Да ваша мамаша ползла по этому туннелю быстрее, пока не застряла! Живее, дамочки!»       На рукоходе мне этого показалось мало, я забрался наверх, пробежал до конца (что запрещалось текстом на прилепленной в начале наклейке), лег на поперечины, свесил голову вниз и собирался прокричать что-то еще, но в эту секунду мой мир перевернулся. Ну, то есть, да, я лежал вниз головой, но это не то, что я имею в виду! Никто не верит, что это может произойти в одно мгновение, но, клянусь, для меня это было именно так. Я и сейчас в любой момент во всех подробностях могу вспомнить эти кадры. Дэвид приближается ко мне по перекладинам. У него были короткие, чуть выцветшие на солнце волосы, мышцы на загорелых руках вздулись, на серой гарвардской футболке выступили островки пота, темно-серые спортивные штаны чуть сползли, открывая впечатляющий пресс и кусочек незагорелой кожи. Мне казалось, что меня ударили током, вызывая различные и даже противоположные реакции в разных частях тела. Я забыл дышать и моргать. Это длилось пару секунд, наверное, но столько всего произошло, что для меня это было, как четверть часа, и когда Дэвид приблизился ко мне, я уже представлял себе эту сцену с поцелуем вниз головой из «Человека-паука». Конечно, этого не произошло, но Дэйв заметил мое, видимо, более, чем странное, выражение лица. Он спрыгнул и спросил: — В чем дело, сержант? Солнечный удар? — и побежал дальше. Я не знал, куда деваться, и счел за лучшее остаться наверху. Он появился из тоннеля и, обернувшись, крикнул: — Ну, где ты там? — Я… тут посижу, — черт! Нужно было сказать что-то остроумное, ну же, мозг! Но вместо мозгов был синий экран, время от времени демонстрировавший кадрированные изображения: бицепс, границу загара, запрокинутое лицо… Закончив полосу, Дэйв подошел и уже серьезнее спросил: — Ты в порядке?       Что отвечают в таких ситуациях? Мозг, наконец, перезагрузился и прислал мне сообщение: «Ты не сможешь функционировать в этом лагере. Ты будешь терять речь и ориентацию в пространстве, и через неделю тебя выгонят за то, что ты такой кретин». Со второй попытки я смог заговорить: — Может, в следующем году? — Как хочешь, — я чувствовал, что он был разочарован во мне. А как я был разочарован в себе! Ведь я больше всего на свете теперь хотел поехать туда! Не то, что меня привлекала военная муштра, но эта была единственная возможность быть недалеко от Дэвида.       По дороге обратно, не глядя на меня, он сказал: — Что тут такого? Я тоже нахожу тот снаряд ужасно привлекательным. Тут ситуация прямо требовала легкого, веселого комментария, чтобы разрядить обстановку! Но я мог только умирать от стыда и тупо молчать, уставившись в окно. Это было суперподозрительно. Или я становился параноиком?

***

      В течение следующего учебного года я проверял, показалось мне или нет. В чем состоял мой строго научный эксперимент? Я пялился на парней, да и все. С удивлением понял, что начал считать нескольких из них привлекательнее остальных, но той реакции у меня ни разу не случилось. Это открытие позволило мне вздохнуть спокойно и вернуться на тренировки, которые я забросил из-за боязни раздевалок и душевых.       Потом мне пришла мысль, что, может, я не ту возрастную категорию рассматриваю? И я стал пялиться на учителей. Один из них даже попросил задержаться после урока и спросил: — Бенуа, ты ни о чем не хочешь поговорить? — Меня зовут Мэтью, — поправил я, так как наконец-то сменил имя. — Но нет, спасибо за предложение. И кстати, клевая рубашка.       Нет, учителя тоже не пробуждали мои инстинкты. Но посмеяться и забыть не получилось. В первую же секунду, когда я снова увидел Дэйва, все вернулось. О, каких усилий мне стоило не превратиться в заикающегося идиота! Я твердил себе: «Это тот же Дэвид! Ничего не изменилось!» Но черта с два это было правдой! Мы никогда это не обсуждали, но я очень надеюсь, что он тогда не заметил моих корявых попыток флиртовать. Но моих обтягивающих маек и пирсинга в брови (вы хотя бы представляете, как сложно было этот пирсинг организовать?! Даже с разрешения родителей в моем возрасте дырявить себя было запрещено, так что пришлось обратиться к беспринципной сестре чувака из моей команды, которая училась на косметолога. Папа, увидев результат сказал только: «О господи», мама не могла не отметить, что «Бенуа бы никогда…») не заметить было невозможно. Дэйв сделал единственный комментарий: — Тебе придется снять эту хрень. — Как скажешь, — как мне показалось томно сказал я и задрал майку (что я говорил про жуткие навыки флирта? Убейте меня!). — Ты тут случайно не подсел на траву, пока меня не было? Я говорю про это кольцо в лице, а то оставишь его вместе со скальпом на колючей проволоке.       Да, я все-таки поехал в лагерь, потому что перспектива еще одного лета метаний, страданий и тоски меня не прельщала.       Там я признался ему в любви. Ну, как признался…

***

      Однажды вечером Дэйв позвал меня на стрельбище, хотя это было запредельное нарушение правил: младшим курсантам не давали в руки даже муляжи. Там он долго объяснял про технику безопасности, но мне уже не терпелось пострелять. Револьвер оказался неожиданно тяжелым, и моя стойка вместо впечатляющей выглядела перекошенной. Он подошел сзади и поправил положение рук, и я чуть сознание не потерял. — Не прострели пол. Прицелься. Без разрешения не стреляй, — он надел на меня наушники, и вместо тишины я услышал громчайшую классическую музыку. — Что это? — я сдернул наушники. — Помогает мне сосредоточиться, — объяснил он. — Это Вагнер, если ты не понял. — Если ты не понял! — передразнил я. — Ты иногда такой гомик. — Не преуменьшай. Не иногда, а всегда. Стреляй уже, — он надел вторые наушники и встал к соседнему стенду.       Когда я попал, наконец, в тройку, он повернулся ко мне и улыбнулся, а я сказал: — Я, кажется, люблю тебя.       Он снял наушники и спросил: — Что? — Я отстойно стреляю, — сказал я, быстро отворачиваясь. — Брось, для первого раза отлично. Но не знаю, когда еще получится. — Ну, если бы ты приложил к этому усилия, вместо того, чтобы шататься по лодочным сараям… — Тровэйль, ты тронулся умом? Ты что, следишь за мной? — Нет, просто беспокоюсь о твоем моральном облике. — С моим обликом все в порядке, а если ты еще раз устроишь нечто подобное — отправишься домой. Понял? — Да, сэр, — я снова повернулся к мишени и засадил пулю в самую… единицу.

***

      Тяжело признать, но я стал жутко ревнив. Насколько жутко? Довольно-таки. Я всего лишь ревновал ко всему его отряду, любому человеку, который оказывался ближе, чем в двух метрах, любому, с кем он говорил по телефону… да что там, даже к женщинам! Это патология, знаю, но моей сдержанности хватало только на то, чтобы не устраивать сцен. Но остановить мечты об их скорой мучительной смерти ничего не могло. Если бы взгляды могли убивать, первым бы, конечно, пал Хорхе. Потому что, серьезно? Да он же даже ниже меня ростом! К счастью, этот лагерь устраивал такую муштру и тренировки каждый день, что времени на посторонние мысли оставалось немного, а то бы я точно или свихнулся или ввязался в драку с Хорхе. А так я только пару раз назвал его педиком (иронично, да?) и постарался, чтобы это прозвучало оскорбительно. В общем-то, лето закончилось ничем.

***

      Следующим летом меня взяли в лагерь без всяких испытаний. И, как ни странно, я радовался и самому лагерю, а не только встрече с Дэвидом. Мне исполнилось 15, и я надеялся, что мне уже дадут разбирать автомат или будут обучать основам разминирования (ага, размечтался! Нам только показали принцип работы мин), но, к счастью, Дэвид опять проводил меня тайно на стрельбище. В последний вечер мы тоже были там. Когда патроны закончились, мы остались выпить контрабандное пиво, и Дэйв сказал: — В следующем году я пойду в магистратуру в Коламбии или в Вест-Пойнт. — Но тогда же… — я беспомощно оперся о стену. — Да, — он кивнул и, наконец-то посмотрел прямо на меня. — На лето я, скорее всего, приезжать не смогу. — А как же я? — Чувак, ты уже почти взрослый. Думаю, я тебе больше не нужен. — Нужен! Ты что, совсем слепой?! По-моему, уже всем в стране очевидно, что я люблю тебя, — ага, паника сделала меня решительным. — Я тоже, приятель, я тоже. — Да нет же! F*ck! Хватит уже приятелей! — Я могу понять подоплеку… учитывая нашу историю… — Заткнись! Ты не можешь со мной по-человечески поговорить? (Да уж, очень романтичный разговор получался…) — Так мне заткнуться или говорить? — Не умничай! — Не то, чтобы я ничего не замечал, но я, честно, думал, что это у тебя такой период, что тебя все, что движется… кхм… стимулирует. — Вовсе не все! Да никто и ничего, кроме тебя. — Вау, Мэтт, я не знаю, что и сказать. — Знаешь! Скажи, что ты меня тоже любишь, и мы больше ни одного дня не проведем друг без друга, — это я шутил. Частично. — О, да! Но я, серьезно, что-то удивлен больше, чем следовало бы. Терять было больше нечего, и я сделал последний шаг. — Потом предашься философским размышлениям, а сейчас — целуй меня. — Ну, ладно.       Судя по тому, как быстро он согласился, он собирался чмокнуть меня в щеку, поэтому я действовал быстро и вцепился, что было сил. Знаете, как некоторые говорят: «Ради такого и умереть не жалко?» Я полностью это понимаю! Мне тогда было бы абсолютно все равно, если бы планета сошла с орбиты или нас поглотила преисподняя — я бы умер самым счастливым человеком в мире! Все, все банальности, которые вы слышали о таких моментах — это все оказалось правдой. Умножьте на тот факт, что я не надеялся, что это может случиться… В общем, я оказался очень несдержанным и эмоциональным человеком (какой сюрприз!), и мои стоны, наверное, можно было и в Мексике услышать. И самое удивительное, что Денни не сопротивлялся! С его стороны было очень предусмотрительно прижать меня к стене, потому что я мог в любое мгновение лишиться чувств. Все это происходило ровно до той секунды, пока я не засунул руку ему в штаны. Он тут же отстранился и, со слегка сбитым дыханием, сказал: — А вот это уже лишнее. — Пожалуйста. Я хочу… — Вижу. Не буду отрицать очевидного, меня это тоже не оставило равнодушным, но ты должен притормозить. — Почему? — Тебе назвать все причины или хватит того, что меня упекут в тюрьму за это? — Я никому не скажу. — Не сомневаюсь, но — нет. И я не намерен об этом спорить. — Нечего было и начинать. — О да? По-моему, это было в точности то, о чем ты просил. — Ну, можно я попрошу тебя о чем-то еще? — я попробовал поймать застежку на молнии его толстовки, но был остановлен и в этом. — Остановись уже, человек-ураган. Мне следовало догадаться о таком темпераменте. Кому-то несказанно повезет. — Вообще-то, этот «кто-то» — ты. — Нет… к сожалению. О боже, что я несу? При тебе нельзя так говорить! И, ну-ка, срочно возвращаемся вверх!       Я недовольно проскользил обратно на уровень его лица и триумфально провозгласил: — Ты проговорился! Но ты прав, здесь может быть небезопасно. У тебя машина здесь на стоянке? — Не верю, что произношу это… — Дэйв прижался своим лбом к моему. — Если не хочешь, чтобы это была наша последняя встреча в жизни, слушай меня внимательно. — Я слушаю, — я положил его руку себе на талию. Ну, не совсем на талию… — Господи! Как это могло произойти? Еще же 15 минут назад все было так понятно! Как ни печально, сейчас ничего не возможно. Я сказал, ничего! Прекрати хватать меня за задницу! — Мне просто любопытно, — я нехотя отпустил его. — Никогда еще не хватал никого за задницы. — Правда? Нахватаешься еще. Но пока тебе не исполнится 18, надо себя контролировать. Не должно быть ничего компрометирующего или двусмысленного, даже сообщений или записок. Мэтью, это серьезно. Любое неосторожное движение может разрушить мои карьерные перспективы полностью. И это еще самое лучшее, что может случиться. — Но это так долго! А ты клянешься, что вернешься ко мне потом? — Как ты верно заметил, это очень долго. Что угодно может случиться. Но я тебя умоляю, давай не будем устраивать драму, не надо ради меня чем-то жертвовать. Так что радуйся жизни и встречайся с ровесниками. Двое несовершеннолетних могут делать все, что хотят, при условии взаимного согласия. Уверен, тебе долго искать не придется. — Ладно. — Точно понял? — Да. Я ухожу, раз ты такой недотрога, — я быстро поцеловал его на прощание и отправился взрослеть.