Мактуб

Неожиданно громкие аккорды знаменитого марша Мендельсона испугали Дубровскую. Резко развернувшись в сторону источника звука, она незаметно подкатила глаза и тяжело вздохнула, устроив правую руку на груди. Сердце забилось быстрее. «Нервы ни к черту», — пронеслось в голове операционной медсестры. — Фаина, когда вы уже смените этот кошмар на телефоне? Так скоро не пациентов надо будет лечить, а меня. От заикания, — в своей манере сказала Нина, обращаясь к медсестре, стоящей неподалеку. — Пустырник надо пить, если нервы шалят. А это, — Усова показала на телефон, — нестареющая классика. Но как только взгляд упал на дисплей яркого смартфона, грозное лицо женщины изменилось: губы расплылись в улыбке, а глаза, прежде выражающие сплошное недовольство, заблестели. Поспешив как можно быстрее скрыться ото всех чужих ушей, Фаина засеменила короткими ногами в прачечную, где, к счастью, никого не оказалось. Плюхнувшись на стул и отдышавшись, нажала зеленую кнопку на экране. — Слушаю Вас, Геннадий Ильич. Сомнений у собеседника не осталось. Она ждала этого звонка. — Здравствуйте, Фаина Игоревна. Не отвлекаю? Хотел узнать: какие новости, как больница, как вы… Как Ирина Алексеевна? — особо выделяя последний вопрос, Кривицкий приготовился слушать. Традиция подобных спонтанных звонков сложилась вскоре после отъезда пластического хирурга в Израиль. Но только не на этот номер. А на номер первой и, в общем-то, единственной женщины в его сердце. Работа в московской неотложке оказалась жутко выматывающей: немедленное оказание экстренной медицинской помощи и, зачастую, госпитализация тяжелых пациентов, ужасающий поток операций, иногда, к сожалению, неудачных. Редкие выходные, которые могли прерваться одним звонком… В пластической же хирургии жизнь проходила более спокойно, медлительно. Никто не позвонит со словами: «Мне срочно нужны острые скулы и грудь на два размера больше, или я умру». Размеренный план четких действий охватывал несколько недель, а то и месяцев. И только по прибытии обратно на землю Израильскую, Кривицкий заметил, что скучает по тем временам, когда работал в команде талантливых столичных хирургов. А в особенности, по одному очень красивому и любимому хирургу. Тогда Гена и решился найти в телефонной книге номер этого самого хирурга, чтобы хоть на пару минут окунуться в то, что он осознал только сейчас, — в лучшее время его жизни. Первому звонку она слегла удивилась, и, даже не поздоровавшись, выпалила: «Что случилось?» Засмеявшись, услышав до боли знакомые интонации, Кривицкий успокоил собеседницу и продолжил разговор. Её голос так мучительно резал по сердцу. Казалось, она находилась запредельно близко. Будто через секунду Егорова, как прежде, тихо подкрадется сзади и устроит голову на широкой спине мужчины. Через время звонки стали чаще, беседы длиннее, напряжение больше не появлялось. Ира могла часами рассказывать о кошмарно тяжелых, но интересных операциях, о том, какой бред на этот раз придумало руководство, и как предательски сгорел утренний омлет. Ругалась на Кривицкого-старшего из-за вечно «недоступного телефона», который он отказывался использовать, чтобы не оплачивать счета. Но она никогда не упоминала о личной жизни. Уезжая из Москвы, Геннадий знал, что их связь с Алениковым продолжается. Он постоянно забирал её с работы, контролировал. А сейчас, пропуская мимо ушей наводящие вопросы хирурга, Павлова не упоминала даже его имени. Неделю назад Ирина рассказала, что случайно узнала о сюрпризе, готовящимся коллегами к её Дню Рождения. Узнала про шикарный загородный дом, бассейн, богато накрытый стол, цветы… Ещё спорила, кто первый напьется и предложит искупаться. «Твой сожитель и напьется», — подумал тогда Кривицкий. Праздник закончился. Геннадий позвонил вечером с поздравлениями, ожидая услышать радостный смех, десяток забавных историй и имя счастливчика-пловца. Однако в трубке было тихо. Егорова пыталась изобразить положительные эмоции, но в действительности выходило глупо. И после того злополучного дня что-то изменилось. Павлова редко отвечала на звонки, а если и отвечала, то говорила очень сухо, односложно, ссылаясь на усталость. В один из вечеров на том конце провода послышался злой голос Анатолия, но этому факту особого внимания хирург не придал. Сейчас уже несколько дней от неё не было никаких новостей, поэтому волнение, охватившее сердце мужчины, возрастало. И тут, вспомнив про преданную подругу с поста медсестер, Кривицкий решил зайти с другой стороны. — Геннадий Ильич, как я рада, что Вы позвонили! Вы знаете, я так ждала, я знала, что Вы обязательно позвоните, — женщина буквально не могла усидеть на стуле, — со мной всё в порядке, работаем, Геннадий Ильич. А куда деваться, цены растут, а зарплаты как были с ноготок, так и остались. Как хорошо, что Вы меня помните! Ой, забыла ещё рассказать: нам же новое оборудование привезли, красивое такое. Хромов пошёл в операцию с Лазаревым, а оно неисправно, представляете? Человек чуть не умер из-за этого. Ужас! Павлова ведь закупала у какой-то фирмы. Тут такой скандал был! А девочки мои услышали, что она там деньги ещё за это получила. Вот так. Ну про себя расскажите, у вас всё хорошо? Кривицкий пытался опередить свои мысли и вникнуть в то, что сказала Фаина. Деньги, Павлова, оборудование… Павлова, оборудование, деньги. Это какой-то бред. Приняв решение, что по общению с этой крупной женщиной он не очень-то и соскучился, мужчина задал контрольный финальный вопрос перед тем, как сбросить вызов. — Подождите, подождите, Фаина Игоревна. А где сейчас Ирина Алексеевна? Пауза. — Так нет её больше с нами, Геннадий Ильич.

***

Нервно кусая губы до жгучей боли, Павлова сидела напротив седого мужчины, перечитывающего в десятый раз документы, лежащие перед ним. В голове сильно гудело. Сказывалась бессонная ночь из-за бесконечного роя мыслей, терзавшись и без того расшатанную нервную систему женщины. «Что теперь делать, кого просить, как дальше жить…» — проносилось в мыслях. Ира в настоящем, сидя в кабинете главного врача, проклинала Ирину Алексеевну из прошлого, глупо согласившуюся на правила игры на чужом поле. И сейчас эта игра обернулась слишком высокой ценой. — Ирина Алексеевна, я ещё раз вам говорю, что больше я ничего сделать не могу. Сам чуть кресло не потерял, пока перед главным краснел. Скажите «спасибо», что без статьи обошлось. Зачем я только связался с вами? Меня же еще в прошлый раз предупреждали насчет вашей персоны. Можете собирать вещи и освобождать кабинет, — залпом выпив полный стакан воды, мужчина показал женщине на дверь. — Послушайте, я всё могу объяснить. Давид Гурамович, вы же понимаете, что… — Я не нуждаюсь в ваших объяснениях, Павлова. За вас другие люди уже всё объяснили. Всего хорошего, — широкое лицо в очках выражало презрение. Было душно. Было мерзко. Резко вскочив, Ирина застучала каблуками по полу, после чего с грохотом захлопнула дверь кабинета бывшего начальника. Хотелось кричать, ругаться матом, доказывать… Но какой теперь в этом смысл? — Гурамыч, ну чего ты раскричался? Слово ей вставить не дал, — заместитель промокнул шею карманным платком. — А о чем тут разговаривать, Миша? Подписи её на всех бумагах, фамилия её. Пару лет назад, когда ты ещё тут не работал, она уже подобное вытворяла. Тогда смогла отвертеться. Да ещё и я «наварил» немало. А сейчас пусть катится на все четыре стороны. Надоела. Мужчины переглянулись.