Зависимость.

      Кружка кофе, Белая комната — мысли, захватившие разум. Дастина беспокоит то, что он не помнит, как именно пахло в том месте, возможно порождëнном его собственнным сознанием, а, быть может, реальном, находящимся на окраине Мультивселенной. Аромат, терпкий, легко узнаваемый, почему он его не учуял? Сейчас он внушает себе тот факт, что стены были пропитаны кофейным запахом или это действительно было так? Почему мозг отказывается вспоминать? — Привет. — лязг массивных перстней о металлический шкафчик рядом. — Мне можно с тобой говорить или лучше не стоит? — Мансон стоит вполоборота, готовый уйти в любой момент, если этого попросит Хендерсон, и бросает беглый взгляд на перебинтованную руку друга. — Можно, конечно, что за вопрос? — Дастин встречается с глазами, которые, по ощущениям, не видел вечность. — Я думал ты во всём слушаешься Харрингтона, и, если не забыл, он запретил нам общаться. — Эдди оглядывается по сторонам, словно выискивая в толпе Стива, хотя быть его здесь не может, о чём оба прекрасно осведомлены. — Он не мой отец, подчиняться его приказам я не обязан. — Хендерсон хлопает дверцей своего шкафчика. — И уж тем более я не намерен отворачиваться от своего лучшего друга по его прихоти. — Дастин впервые за долгое время употребляет этот ярлык не по отношению к Стиву, а к кому-то другому, что тоже является, своего рода, отречением от Харрингтона. — Я твой… Лучший друг? — Мансон постукивает ногтями по красной металлической поверхности. — Если ты не против, конечно. — Хендерсон щурится, стараясь прочесть в тёмных радужках хотя бы намёк на протест. — Я? Нет. А вот Король-Стив… Он тот ещё собственник, ты же знаешь? — Эдди скрещивает руки на груди и этот жест напоминает Харрингтона, хотя выглядит в разы непринужденнее и является банальной попыткой куда-то деть руки. — Может и так, но ко мне эта его часть никакого отношения не имеет, иначе бы он не динамил меня всё это время. — Дастин замечает футболку с символикой «Адского пламени», мелькнувшую в толпе. — Я не знаю, какие тараканы водятся в его голове. Что он выкинет, когда узнает, что и ты, и я его ослушались, подумать страшно. — Мансон прослеживает взгляд друга, направленный на Уилера, идущего в их сторону. — Ладно, Даст, я пойду, у меня Английский в другом крыле, мне ещё успеть до кабинета добраться. Встретимся после уроков. — Увидимся позже. — Хендерсон говорит это вслед убегающему лидеру, в ответ махнувшего рукой. — Что с рукой? — вместо приветствия Майк, завидев бинт на руке, задаёт вопрос. — Да, ничего серьёзного. — Дастин склоняет голову набок, наблюдая, как Уилер достаёт нужный учебник из шкафчика, изнутри обклеенного совместными фотографиями с Джейн. — Партия сегодня будет? — А есть причины для отмены? — Хендерсон смотрит на стоящего поодаль Лукаса в компании баскетболистов. — Не знаю. Вы с Эдди о чём-то говорили, я думал о клубе. — Майк пожимает плечами. — Думать явно не твоё. — Дастин вздыхает, понимая, что звучит чересчур резко и грубо, но сказанного не воротишь. — У тебя точно всё в порядке? — Майк хмурится, непривыкший к такому тону друга. — Да. А у тебя с Оди? — Хендерсон идёт в направлении кабинета биологии, готовясь к ещё одному бурному рассказу от друга о сложностях отношений на расстоянии.

______

      После игры Дастин остаётся, чтобы помочь Эдди убрать всё в отведённый для этого шкаф. Мансон напевает какую-то мелодию, незнакомую Хендерсону, спокойно сметая все кубики себе в ладонь, а после закидывает их в выдвижной ящик, поверх сложенной доски. Эдди замолкает и в клубной комнате становится совсем тихо. — Когда мы сможем ещё раз затусить? — Дастин ставит последнюю фигурку на полку и возвращается к столу. — Когда захочешь. — У тебя ещё осталась та дурь, под которой мы были во вторник? — Хендерсон изучает театральный реквизит, сваленный в углу. — Ты хочешь снова упороться? — в голосе Мансона проскальзывает удивление. — Я ведь сказал, что мне понравилось. — Дастин садится на край стола, переводя взгляд на потолок. Слишком низкий и скучно-белый. — Почему говоришь так, будто то, что я прошу — для тебя неожиданность? — Это плохая идея. Я не хочу, чтобы ты уподоблялся мне и становился зависимым. Я — пропащий, но у тебя большое будущее, сгубить которое я тебе не позволю. — Эдди отзеркаливает движение Хендерсона, тоже забираясь на стол. — Нет у меня никакого будущего. — Дастин поджимает губы. — Я без понятия, кем буду, кем стремлюсь стать и даже думать об этом не хочу. Есть только здесь и сейчас, дальше школы я никогда не смотрел и не собираюсь. Будущее — пугающе и неизвестно, от одних мыслей о нём неприятно. Я окажусь выброшенным во взрослую жизнь растерянным, непонимающим, что делать со свалившейся на меня ответственностью, как оправдать ожидания окружающих, не ударить в грязь лицом, стать достойным человеком в глазах общества, привыкшего унижать и высмеивать за любую неудачу, любой провал. Придётся из кожи вон лезть ради хрен пойми чего, чтобы на пороге смерти осознать, что не сделал того, что хотел, потратил время на то, что терпеть не мог, просто чтобы что-то кому-то доказать, принять тот факт, что прожил жизнь совсем не так, как хотелось, не так, как жаждало сердце. — Воу… — Эдди заполняет образовавшееся молчание. — Я думал только у двоечников, вроде меня, подобные проблемы. — Мансон нервно усмехается, разглядывая неровности на потолке. — Слушай, сейчас я покажусь тебе настоящим сумасшедшим, но что если мы отправимся покорять жизнь вместе? Я имею в виду, что планировал уехать из этой дыры, именуемой Хоукинсом, и посмотреть мир. Деньги со сделок я исправно откладываю на дом на колёсах и, думаю, после выпуска в этом году устроюсь на работу, типо продавца в каком-нибудь магазине, подзаработаю, ну а там уже куплю свой трейлер. Тогда и ты уже выпустишься и мы могли бы, ну, знаешь… Уехать отсюда вдвоём. Прости, глупо звучит. — Ничего не глупо. Ну, может чуть-чуть, однако мне даже нравится. Это самое заманчивое предложение, которое я когда-либо слышал. — Дастин устраивает голову на плече друга. — Ты планируешь писать песни в дороге? — Вполне может быть. А ты книги? — Эдди боится пошевелится и ненароком согнать Хендерсона. — Вполне может быть. — передразнивает Дастин. — На что жить будем? Расходы на бензин, еду, воду и тому подобное, сами себя не покроют. — Разбогатеем на твоих книгах и моих песнях. А если серьёзно, то на поддержанный трейлер я уже почти накопил. Если он провисит на продаже ещё хотя бы полгода я смогу его купить. Тогда работая в магазине, буду откладывать деньги на проживание. Можно было бы познакомить моего дядю с твоей матерью, чтобы после нашего отъезда они съехались. Как друзья. И тогда, мы смогли бы навещать их вместе, приезжать на рождество там, может, день Благодарения, и не разбредаться по разным частям Хоукинса, а праздновать в одном доме, как семья. — Если бы они съехались, можно было бы продать ваш трейлер. Деньги не большие, но всё же… — Хендерсон задумчиво глядит на дверь. — Да! Я о том же. — Мансон дёргается и Дастин с ним. — Прости. — Ничего. — Хендерсон слезает со стола, и Эдди незамедлительно следует за ним. — Я мог бы откладывать подарочные деньги. Всё равно печатная машинка у меня уже есть, а больше мне ничего и не нужно. — Отлично. На крайний случай можно будет задержаться в каком-нибудь штате и устроиться на временный заработок. Ты точно готов к кочевой жизни? С твоими оценками любой престижный университет откроет тебе свои двери. Вдруг ты сделаешь какое-то крутое открытие, способное дать толчок науке? — Ну и что на этом? Я не сделаю — сделает кто-то другой. Меня не интересует ни признание, ни помощь общественности. Я проживу свою жизнь и умру, что будет дальше с этими людьми, с этим миром — меня мало волнует. — Дастин поднимает свой рюкзак с пола. — Идём? Мне ещё английский на завтра делать. — Ну надо же, на открытия ему наплевать, а на английский — нет? — Эдди снимает свою почтальонку со спинки трона и догоняет Хендерсона у двери. — Заваливать английский я не собираюсь, даже если пообещают конец света. Я уже говорил, что живу сегодняшним днём, и сейчас для меня в приоритете оценки, хоть и поступать я никуда не планирую. — Или это на случай, если передумаешь и всё же пойдёшь в колледж? — Эдди запирает клубную комнату и прячет ключи во внутренний карман куртки. — Я не передумаю. А что насчёт тебя? — Да ни в жизнь. Остаётся только надеяться, что Вселенная благословит нашу маленьку мечту и не будет строить козней. — Эдди обнажает зубы в широкой улыбке.

______

      Неделя выдалась… Не трудной, скорее утомительной. Стив пытается возобновить ритм общения, давно ушедший в прошлое. Дастин соглашается на киновечер, но он проходит в напряжении, ему неожиданно некомфортно рядом с тем, к кому ещё не определился, что чувствовать. То, что он звал любовью, словно трансформируется переходя в состояние неприятной вязкой тоски и усталости. Хендерсон скучает по светлой эмоции, озаряющей прежние деньки, порой мучительной от понимания того, что ей никогда не быть открытой, никогда не покинуть чертоги разума и души. Но сейчас, как бы не хотелось вызвать в себе хотя бы жалкое подобие угасших чувств, ничего кроме комка разочарования найти не удаётся. Может, наркотик выбил из него всю дурь? Помог выкинуть в мусорный бак мешающее нормально жить ощущение излишней привязанности? Дастин старается вспомнить переломный момент, миг, когда влюблённость покинула сердце, но ничего не находит, точно так же как и ответ на вопрос о запахе в Белой комнате. Пальцы предательски дрожат, вот только отчего? От потухшего на пару тонов восприятия реальности? Снятия розовых очков? Утраты сильной эмоции, служившей опорой всё это время? От острой нужды вновь прочувствовать все стадии действия наркотика? Знать бы ответ. — Ты в порядке? — чужая ладонь накрывает его, заставляя дёрнуться и повернуться в сторону заговорившего Стива. — Да. — дежавю неприятно размазывается по черепной коробке, словно масло, от которого начинает тошнить. — В полном. — Дастин выскальзывает из-под руки Харрингтона и застывает, не зная, что с ней делать. — Мне кажется, что нет. — Стив пытается заглянуть в глаза Хендерсона, но тот, прячется за козырьком бейсболки, склонив голову. — Когда кажется — креститься надо. — Дастин сжимает кулаки и концентрирует внимание на экране, сменяющим картинки одна за другой, повествуя историю, нить которой мальчишка потерял минуте на двадцатой. — Что происходит? — Харрингтон обречённо вздыхает. — Это я у тебя спрашивать должен. До этого делал вид, что меня не существует, а теперь ведёшь себя как ни в чём не бывало. Поезд ушёл, Стив. Стараться реанимировать умершие отношения — бесполезно. Всё кончено, и я правда не понимаю, почему ты не можешь этого принять, когда собственноручно похоронил нашу дружбу. — Дастин встаёт, задевая и опрокидывая миску с нетронутым попкорном, но грохот и рассыпанная закуска его не беспокоят. — Я иду домой. — Хендерсон делает шаг в сторону коридора, но Харрингтон хватает его за запястье. — Хотя бы убраться поможешь? — Стив убирает руку как только убеждается, что сбегать Дастин не собирается.       Запах карамели, исходящий от попкорна как никогда приторен и отвратителен. Точно не этот аромат царил в Белой комнате. Хендерсон опускается на колени, поднимает чудом не разбившуюся пиалу, переворачивает её дном вниз и принимается собирать в неё более непригодную в употребление закуску. Раньше Дастин обожал попкорн с карамелью и исправно брал его на каждый сеанс в кино, но сейчас он не вызывает ничего кроме тошноты. Только вот в чём провинилась несчастная кукуруза? Чем навлекла на себя неприязнь? Хендерсон оттряхивает руки, морщась от ощущения липкости. Подняв миску, Дастин уходит на кухню, высыпает содержимое в урну, а её саму ставит на столешницу и торопится вымыть руки. — Пропылесосить-то без меня сможешь? — Хендерсон стряхивает воду с ладоней в раковину за неимением полотенца. — Подожди, сейчас принесу полотенце и отвезу тебя домой, ладно? — Стив игнорирует вопрос Дастина и уходит куда-то наверх в поисках нужного предмета.       Хендерсон проводит влажной рукой по стойке и тихим уверенным шагом направляется к входной двери. Оказавшись на крыльце, Дастин жадно вдыхает ледяной вечерний воздух и не замечает, как начинает бежать. Кругом обнищавшие деревья воют от безысходности в унисон с шаловливым ветром, забирающим у них последние листочки, щебечет в отчаянии одинокая пташка, не успевшая за своим клином, оставленная на попечение жесткой судьбы, пророчащей холодную зиму, хрустят сухие ветви под ногами и полусгнившая листва, камушки и земля набиваются в кеды, скользкая почва утягивает в себя непредназначенные для подобного ландшафта в это время года ботинки, насмехаются вечнозелёные лиственницы и ели. Дастин уходит всё глубже и глубже в лес, слыша только гул собственного сердца, рвущегося наружу, чувствуя только обжигающий горло морозный воздух, думая только о том, как остановить неслушающиеся ноги. Он бежит десять минут, двадцать, полчаса, час — грань времени вновь стирается, хотя ни грамма запретного вещества не присутствует в бурлящей крови. Когда Дастин останавливается, ухватившись за ствол молодого дуба, лёгкие разрывает, местность кажется незнакомой, а оранжевый закат, предшествующий скорой ночной мгле, вовсе не подбадривает. Озираясь по сторонам, наверное, раз пятнадцатый, Хендерсон обращает внимание на поляну, выглядывающую из-за дальних кедров. Если она — та самая, значит железнодорожные пути в двадцати минутах ходьбы отсюда. Дастин выходит на островок желтеющей травы, но понять то ли это место не может. Остаётся идти вперёд и верить, что жизнь достаточно благосклонна этим вечером, чтобы дать шанс заплутавшему барду найти дорогу домой.       Ночь перенимает под свою опеку тихий маленький городок, разбрасывая мрак по всему периметру, обходя стороной только места залитые спасительным светом уличных фонарей. Лес в надёжных объятьях темени, и Дастин вспоминает ложную байку об исчезновении Уилла, которую им рассказали, чтобы скрыть правду. Ну, что ж, теперь может появится реальная история о заблудившемся в лесу школьнике. Хендерсон бесцельно бредёт уже долго и не переживать о том, что уже вообще не в Хоукинсе не может. Вдалеке слышны отголоски чьего-то крика и Дастин цепляется за них, как за спасательный круг, вновь переходя на бег, игнорируя дрожь от холода и усталости. Чем ближе, тем увереннее Хендерсон в том, кому принадлежит этот голос. Уже можно разобрать, что именно выкрикивает человек за деревьями: его имя и фамилию поочерёдно. Кто-то действительно ищет Дастина. Почему-то мысли ответить на уже хриплый зов в голове не возникает. Хендерсон огибает последние стволы, разделяющие его от обладателя специфического, но родного голоса и, встретившись с тёмными глазами, отражающими радость и отступающий страх, являющийся вполне логичной реакцией на приближающийся шум. Тормозной путь превышает расстояние между ним и Мансоном, поэтому, влетев в него со всей скорости, Дастин валит Эдди на ковёр опавшей полусгнившей листвы. Хендерсон чувствует укол вины, но его затмевает измотанность. Сил нет на то, чтобы что-то сказать, не то, что подняться. Мансон, словно понимает это и молча кладёт руки на спину друга, трепетно поглаживая, намериваясь то ли согреть, то ли успокоить. Эдди не против полежать на холодной земле после долгих поисков с горящей от волнения кровью в венах. В волосах останутся стебли, веточки, листья, куски мокрой почвы, возможно, заползут маленькие паучки и жучки, рывшиеся в гниющей массе, но это меркнет на фоне перспективы обнимать Дастина, живого и здорового, а главное — нашедшегося. Когда обеспокоенный Харрингтон позвонил и вместо привычных ругательств стал тараторить, что ушедший в лес Хендерсон, так и не вернулся домой, что он, Стив, надеется, что Дастин у него, Эдди немедля вылетел из трейлера и ринулся сквозь сначала редкие, а потом частые стволы молодых и старых деревьев в направлении дома своего недруга. Он искал час, второй, третий, даже когда перевалило за полночь Мансон продолжал волочиться по неровной земле и звать до боли в горле своего потерявшегося мальчика, не беря в расчёт то, что за это время он мог сто раз найтись и уже спать дома, в тёплой постели. Сердце подсказывало Мансону, что только он сможет отыскать Дастина. И не ошиблось ведь. — Всё, малыш, давай, отдохнули и хватит. Пора домой. — Эдди ждёт, пока Дастин слезет с него, чего не происходит. — Даст? Ты там живой? — ответом служили сжавшиеся на футболке Мансона пальцы. — Я тоже устал, но нам правда нужно идти. Доберёмся до трейлерного парка, я позвоню твоей матери, скажу что всё хорошо, примем душ и завалимся спать. Как тебе план, м? — Я ног не чувствую. — Хендерсон упирается руками в землю по бокам от головы Эдди и, ненароком путаясь пальцами в распластавшихся волосах друга, приподнимается. — Я столько не бегал даже во время погони правительства. — Чего? — Мансон делает рывок, толкая Дастина и садясь сам. — Ничего, забей. — Хендерсон роняет голову на плечо Эдди.       Дастин поднимается с чужих бёдер, чудом устояв на ногах до момента, когда встал Мансон, поймавший его, когда тот, начал заваливаться. Перекинув руку друга через свою шею, Эдди поудобнее перехватывает Хендерсона за талию и так они добредают до самого дома. Дастин удивляется, поняв, что обогнул почти весь лес вдоль железной дороги и оказался в минутах тридцати от трейлерного парка. Войдя в дом, Хендерсон облокачивается о стену, размышляя о том, насколько необходим ему душ и можно ли уснуть хоть прямо здесь, в прихожей. Мансон уже с трубкой в руке дожидается, пока ему ответят на том конце. Сказав пару слов всё ещё хриплым голосом, Эдди возвращается к осевшему на пол и задремавшему другу. Мансон садится на корточки и стягивает с Хендерсона перепачканные кеды и носки. Поднявшись, Эдди снимает и свои, забрасывая их куда-то в угол. — Идём, ковбой, нужно смыть с себя всю эту грязь. — Мансон помогает Дастину встать и уводит его за собой, в ванную.       Бейсболка опускается на стиральную машину, толстовка летит в корзину с грязным бельём, туда же отправляется джинсовка Эдди. Руки Мансона подцепляют подол футболки Хендерсона и препринимают попытку задрать еë, но Дастин резко хватает друга за запястья, побуждая отступить. — Что ты делаешь? — Хендерсон растерянно смотрит в тëмные радужки. — Раздеваю нас, чтобы мы могли принять душ. — Эдди, ощутив уменьшевшееся давление на свои руки, вновь порывается снять лишнюю одежду с мальчишки. — Мы что, душ вместе принимать будем? — Да. За воду счета большие и у нас расчитано кто, в какой день моется, а сегодня по графику — никакого мытья быть не должно, и уж тем более сразу двух человек. Это пиздец как дорого обойдётся. — Мансон переминается с ноги на ногу из-за неприятного холода кафеля. — Не так уж мне нужен душ. — Дастин разворачивается. — Мы оба знаем, что тебе он необходим. Так же, как и мне. Давай не будем тратить время на бесполезные споры, а примем уже, наконец, чëртов душ и пойдём спать. — Мансон стягивает с себя футболку и не глядя кидает в корзину.       Хендерсон сдаëтся. В этом нет ничего постыдного или выходящего за рамки приличия. Ладно, может и есть, но сейчас Дастин готов поверить во что угодно, лишь бы оказаться под струями тëплой воды, а после забраться в кровать и проспать законные несколько часов. Хендерсон расстëгивает ремень, недолго провозившись с пряжкой, вытаскивает его из шлëвок и кладëт рядом с кепкой. Эдди молча наблюдает, стоя в одних трусах, удивлëнный выбором Дастина раздеться в другом порядке. Мальчишка не отрывает взгляд от пола и, смущëнный ситуацией, нехотя снимает джинсы. Мансон спокойно выдëргивает из чужих рук штаны и кидает их всë в ту же корзину, через пару долгих мгновений вслед за ними отправляется светлая футболка. Хендерсон решается посмотреть на Эдди. Бледная кожа с отчëтливыми татуировками на руках и груди, ярко выраженная ключица, угловатые плечи, плоский живот, острые локти и колени, едва проступающие синяки и ссадины, немного болезненная худоба — всë это сильно отличалось от тела Стива, провоцирующего тугой узел возбуждения каждый раз. Вид Эдди удовлетворял чувство прекрасного, как бы странно и нелепо ни звучало, для Дастина он — воплощение истинной красоты: потрëпанный жизнью, но выживающий. Его тело — искусство, изощрëнное, но вызывающее в душе дикий трепет, оно такое, каким должно быть, немного больным, но удивительно манящим и поистине великолепным. — Ты с кольцами мыться будешь? — Мансон молчит, но не заметить прикованное к себе внимание не мог, поэтому Хендерсон спешит заполнить тишину. — Пардоньте. — Эдди подходит к стиральной машине и поочерёдно стягивает перстни и укладывает их рядом со своим ремнëм.       Развернувшись, Мансон оттягивает резинку своих трусов, словно спрашивая разрешения их снять или призывая Дастина избавиться от последнего элемента одежды. Хендерсон выдыхает. Пара движений и боксеры оказываются вместе с остальной одеждой, в корзине, а Дастин — в душевой кабине. Эдди забирается к нему через несколько секунд и закрывает дверцы с характерным грохотом. Мальчишка вжимается в прохладную стенку, стараясь избежать контакта с Мансоном и находиться на приличном расстоянии. Включается средний напор воды, и Эдди тянет на себя друга, чтобы они вместе были охвачены тëплыми струями. Это приятно, особенно после долгого дня, полного непредвиденных приключений и необдуманных поступков. Мансон выжимает шампунь на руки и, отложив бутыль обратно, запускает мыльные ладони в чужие кудряшки, распределяя субстанцию по всем волосам, чувствуя, как Дастин подставляется и охотно принимает этот жест неожиданной заботы. Эдди переключается на свои патлы, выдавив ещё немного шампуня и стараясь как можно быстрее расправиться с длинными локонами, а Хендерсон уже орудует гелем, сконфуженно водя руками по телу и смывая не видимую, но ощутимую грязь. Мансон смотрит в упор, контролируя, чтобы каждый участок нежной кожи получил свою долю, следя за чужими скользкими пальцами и когда они спускаются ниже пояса. Опомнившись, когда Дастину остаëтся всего лишь смыть остатки геля, Эдди торопится тоже уделить внимание своему телу. Теперь уже Хендерсон пялится на Мансона, но второй ничуть не смущается, продолжая своё захватывающее действо, ухмыляясь пристальному взгляду друга, и подмигивает, встретившись с его глазами. Шум воды затихает, и Эдди выходит из душевой, попросив Дастина ждать внутри. Достав из шкафчика два полотенца и коврик с нижней полки, Мансон кидает последний к подножью душа и даëт добро выходить, протягивая Хендерсону одно из полотенец.       Хендерсон забирается под одеяло и недолго ворочается с непривычки, потому что никогда не спал полностью обнажëнным, но усталость быстро побеждает незначительный дискомфорт и утягивает Дастина в фантомный мир сновидений. Эдди ставит стираться и вывешивает сушиться нижнее бельё, а об остальной одежде не беспокоится, решив, что запасов из шкафа хватит, чтобы одеть его и Хендерсона. Мансон недолго стоит у кровати, думая стоит ли ему прикрыться хоть чем-то или лечь так же, как Дастин, чтобы не смущать его? Плюнув на это, Эдди падает в постель, укрывается и проваливается в один из тех тëмных снов, которые забываются, как только открываешь глаза.

______

      К чему Хендерсон не был готов, так это проснуться голым в одной кровати с таким же нагим лучшим другом. Выпутавшись из чужих объятий, Дастин отползает к краю кровати, натягивает одеяло до носа и изучает непривычно умиротворённое лицо. Нет, Хендерсон уже был свидетелем спокойного Эдди пару раз, но эти мгновения ускользали, стоило чуткому Мансону ощутить на себе внимание, он тут же надевал зубастую улыбку и выдавал парочку безобидных колкостей. Вспоминается утро прошлого вторника и безмятежность тех тянущихся минут, когда мозг ещё не до конца отделался от влияния наркотика и принимал на себя волны искусственно вызванной эйфории. Расслабленное лицо Эдди стоило хоть сотни часов в Белой комнате, настолько необъяснимо прекрасным оно было, а сейчас оно стоит вчерашнего переполоха и пережитых эмоций. — Я настолько неотразим, что не можешь отвести взгляд? — Мансон переворачивается на спину, открывает глаза и садится, смотря на Дастина из-под полуопущенных век. — Как давно ты не спишь? — Хендерсон оставляет вопрос безответным. — Минуты две. Твоё внимание жжётся, ты в курсе? — Эдди откидывает одеяло, встаёт с постели и направляется к единственному шкафу, уныло стоящему в углу с незакрывающимися до конца дверцами. — Ты странный. — Дастину никогда не удавалось почувствовать на себе чужие взгляды, а у Мансона это получается даже сквозь сон, что делает кого-то из них неправильным, необычным и Хендерсону хочется думать, что это именно Эдди, потому что это делало его ещё более отчуждённым от этого мира и его глупых стандартов. Он — существо, состоящее из ощущений, носящее облик свободолюбивого и вольного старшеклассника, торгующего эмоциями в порошке и таблетках, способного сказать молчанием в разы больше, чем словами. — Спасибо за комплимент. — Мансон улыбается, говоря без тени сарказма. — Сейчас трусы твои принесу. — Эдди кидает на кровать футболку со штанами и уходит в направлении ванной.       Мансон не обманывает, действительно возвращается с обещанными боксерами, сам не торопиться одеваться, отдавая предпочтение любованию натягивающим на себя выданную одежду Хендерсоном. Концерт окончен и только после этого Эдди утруждает себя надеть джинсы.       На кухне Мансон рассыпает по кружкам растворимый кофе и заливает его кипятком. Дастин молча наблюдает за оголённой спиной с выпирающими лопатками и хорошо различимым контуром рёбер. Самое время задуматься о природе отношений между ним и Эдди. Ни любовь, ни влюблённость, ни симпатия, ни дружба не подходят и Дастин откидывает эти варианты оставаясь ни с чем. Это чувство стоит выше всех перечисленных, у него нет названия, вряд ли достаточное количество людей ощутили его на себе, чтобы повесить на него ярлык из пары букв. Дело не в слове, не действиях, а только в восприятии, в самой эмоции, поэтому не стоит предаваться длительным размышлениям по этому поводу, отдаваться бесплодными поисками ответа, подвергаться внутренним терзаниям и сомнениям в отношении правильности этого чувства, нужно просто наслаждаться его присутствием, его наличием, его необычным свойством окрашивать серые дни быстротечной бессмысленной жизни в сложный, но очаровательный нежный оттенок.       Кружка со стуком оказывается перед ним. Едкий запах дешёвого кофе врезается в мозг, крича о своей большей схожести с ароматом Белой комнаты. Дастин делает глоток, вкус ещё хуже, но от этого почему-то приятно. В последнее время всё перевернулось вверх ногами: горячо любимое стало ненавистным, казавшееся отвратительным — притягательным. Всё переменилось после одного-единственного раза под наркотой. Кто знает, может нужно побывать там ещё раз, чтобы всё встало на свои места? Но хочет ли этого Дастин? Нет. Куда привлекательней перспектива глубже погрузиться в мир истинных эмоций и отречься от жалких подделок, изготовленных неумелыми руками жизни.       В машине Мансона накурено, но находится в ней в разы приятнее, чем в БМВ Стива. В зеркале отражается ещё неделю назад забытая там бейсболка, но Хендерсон не думает о том, чтобы её забирать: там, на заднем сиденье пропахшего табаком авто она на своём месте, в этом он не сомневается. Это то же самое, что и один из перстней Эдди в прикроватной тумбочке Дастина. Мансон «обронил» кольцо на крыльце дома Хендерсонов, когда приходил уточнить совершенно неважную информацию о предстоящей партии пару дней назад. Учитывая, как Мансон бережёт свои украшения, не искать потерявшееся он не мог, но он не подавал виду, что что-то не так, что перстень с указательного пальца правой руки куда-то запропастился. Эдди знал, где он, точнее у кого. Он сделал это нарочно, зная, что Дастин выйдет на улицу, смотря вслед давно уехавшей машины и думая о том, что происходит между ними, что творится в голове Мансона и его собственной, что по возвращении в дом он заметит одиноко лежащее у двери кольцо, непременно поднимет его и оставит у себя, не предпринимая попыток вернуть.       На подъездной дорожке припаркована машина Стива и Хендерсону… Безразлично? Скитания по лесу дали время обдумать наступившие перемены, отфильтровать всё то, что позволил переосмыслить наркотик. Знал ли Дастин Харрингтона так хорошо, как думал? Он был в курсе отношений Стива с родителями, но не потому что он рассказал, нет, потому что собрал воедино все факты, которые он знал об одной из самых богатых семей Хоукинса, он наблюдал, выискивал, анализировал, выхватывал из речи Харрингтона обрывки информации, складывал всё воедине и получал достаточно чёткую картинку происходящего, но не совсем полноценную. Дастин знает какие закуски, жанры фильмов, одежду, музыку Стив предпочитает, знает его привычки, знает о том, как он отреагирует на ту или иную новость, знает о некоторых деталях прошлого, но… Во что из всего этого он был влюблён? Во все это, воплощённое в одном человеке со спортивным загорелым телом, идеальным профилем, невозможными кофейными глазами, шелковистыми волосами, уложенными в шикарную причёску? Дастин любил того, кем видел Стива или его самого? Что значит любить? Как люди определяют это чувство? Читают о нём в книгах, слушают песни, смотрят фильмы, а потом заставляют себя ощущать это по направлению к тому, кого считают достойным? Так это работает? Хендерсону кажется, что он упускает что-то важное, словно все вокруг откуда-то в курсе что к чему, а он — нет.       Открывается дверь и, если бы не ремень безопасности, Дастин вывалился бы наружу. Мансон молча смотрит на него, заметно помрачнев. Он прочёл его мысли? Догадался по его виду? Прочёл атмосферу? Перенял его ощущения? Периферическое зрение ловит движение в стороне дома: его мать и Стив вышли на порог дома, наверное, услышав шум мотора на улице или заметив в окно подъехавшее авто. Хендерсон отстёгивает ремень и выбирается из машины. Эдди незамедлительно хлопает дверцей, поворачивается к дому и вскидывает руку вверх в знак приветствия, после опускает её на плечо рядом стоящего друга. Харрингтон поджимает губы на это действие Мансона. Когда Эдди с Дастином подходят, Клаудия сразу же загоняет всех в дом, предлагая чай, кофе, печенье. — Так… Что вчера произошло? — миссис Хендерсон поочередно оглядывает всех присутствующих. — Ничего особенного. — Эдди отпивает чай, наслаждаясь его горьковатым вкусом. — Дастин решил прогуляться, проветрить голову, так сказать, но заблудился маленько, с кем не бывает? — Ни с кем. — у Стива сводит челюсть от такого непринуждённого тона Мансона. — Разве? В лесах вечно кто-то плутает, там ведь легко запутаться и сбиться с пути. Просто никто этого не афиширует. Мы ведь тоже в газету с этой новостью не пойдём. Все найдены, живы, здоровы, счастливы, почему бы не забыть этот маленький инцидент? — хоть первая часть была адресована Харрингтону, но последний вопрос задан в том числе и Клаудии. — Если Дастин пообещает больше не ходить по незнакомым местам в одиночку. — миссис Хендерсон кивает и выдвигает свои условия. — Конечно, мам, обещаю. — Дастин соглашается не думая. — Вот и славно. — Клаудия допивает остатки чая, поднимается из-за стола и относит кружку к раковине. — Я оставлю вас? Мне нужно в город. — Не волнуйтесь, миссис Хендерсон, я пригляжу за Дастином. — Эдди улыбается, кладя руку на сердце. — Спасибо, дорогой. — женщина скрывается в коридоре и через минуту слышен хлопок входной двери, оповещающий об уходе Клаудии. — Какого чёрта произошло? — голос Стива требователен, но больше не оказывает влияния на Дастина. — Чувак, я уже всё объяснил. У тебя с памятью проблемы? Или со слухом? — Мансон утягивает с тарелки ещё одно печенье. — Мы во всём разобрались, лучше не возвращаться к этому лишний раз. — Мы ни в чём не разобрались. — не унимается Харрингтон. — Даст, скажи, почему ты убежал? Зачем? Я не вижу никакой логики в твоих действиях. — А я в твоих. — Хендерсон чувствует, как внутри закипает злоба. — Боже, опять ты за своё? Я уже извинился, будь добр смени эту идиотскую пластинку. Ты повторяешь одно и то же в разных формулировках, я прекрасно понял тебя с первого раза. — Стив зачёсывает волосы назад, шумно вдыхая. — Раз понял, почему продолжаешь лезть ко мне? — Я просто хочу, чтобы всё было как раньше. — Харрингтон повышает голос. — Как раньше уже не будет, Стив. — реплика бывшего лучшего друга больно бьёт по сердцу, но это последний раз, когда оно страдает из-за этого человека. — Слушай, я знаю, люди меняются и растут, оставляя позади всё лишнее и ненужное. Тебе двадцать и не имеет смысла продолжать играть в лучших друзей с пятнадцатилетним пацаном, который давным-давно тебе наскучил. Я достаточно взрослый, чтобы принять твой уход из моей жизни, можешь не беспокоиться. Ты много сделал для меня и формирования моей личности, подарил множество хороших воспоминаний, но теперь ты правда… Вредишь мне своим присутствием. Мне становится хуже, когда ты пытаешься прикинуться, что ничего не изменилось, потому что я знаю, что это не так. — Ему тоже двадцать, почему ему можно остаться с тобой, а мне нет? — Стив говорит тихо и мысленно даёт себе сотню пощёчин за фатальную ошибку, которая привела к разрушению самого дорогого, что у него было. — С Эдди всё иначе. — Дастин кидает взгляд на жующего Мансона, слушающего разговор, но не смотрящего ни на кого из них. Эдди, поворачивает голову и устанавливает зрительный контакт с Хендерсоном, почувствовав, что он этого хочет. — Может ли человек существовать вне возраста? — Я просто от него не зависим, малыш. — Мансон улыбается во все тридцать два этому вопросу, про себя радуясь и сожалея, что наркотик настолько быстро поразил мозг друга, что тот понимает больше, чем следовало бы и всë больше склоняется к миру иллюзий и чистейшего сумасшествия. — О чём вы вообще? Ладно этот наркоман, но ты то куда, Даст? — Харрингтону совсем не нравятся подобные речи. — Тебя это уже не касается. — ровный тон и усталый взгляд, льды безразличия заковывают некогда пылкие и безудержные эмоции к человеку перед ним. — Стив, на этом всё, хорошо? — Хендерсон опускает опустевшую кружку на стол.       Харрингтон откидывается на спинку стула с судорожным вздохом, поджимает губы и зажмуривает глаза, не зная, что на это ответить. Хорошо? Что хорошего в том, чтобы окончательно убить их отношения? Пытаться достучаться до Дастина бесполезно, потому что он продолжит гнуть свою линии и повторять то, во что верит, не слушая никаких доводов, ведь настоящую причину, способную повлиять на этого мальчишку и действительно всё расставить по своим местам, Стив не произнесёт никогда. Мансона не трогает происходящее, он лишь подливает себе ещё чая, утаскивает последние печеньки с тарелки, словно присутствующих здесь вовсе не замечает. Хендерсон, уставившись в дно кружки, покрытое чайным осадком, молчит, думая обо всём, но в тоже время, не находит в голове ни одной мысли.

______

      Дастин оглядывается по сторонам, пытаясь вспомнить что-то важное, что-то, что хотел выведать и о чём размышлял перед самым перемещением в Белую комнату. Нет. Не получается. Хендерсон подтягивает колени к груди и смотрит на лестницу. Мяус пропал и теперь по лестничной клетке размана кровь в перемешку с тёмной жидкостью, чей след ведёт ещё с первых ступеней. Стук метала о мрамор и откуда-то сверху падает прибавивший в размерах глазной паук. Теперь он размером с кошку, и не надо быть гением, чтобы догаться, что именно он сожрал несчастного Мяуса. Паук отклоняется на гибких лапках, словно готовясь к прыжку, но в итоге просто срывается с места и подбегает Дастину. Хендерсон зажмуривается, готовясь быть разодранным странным существом, но всё, что он чувствует — холод металла, коснувшийся уха. Дастин приоткрывает один глаз, чтобы оценить ситуацию: паук раскачивается на ножках и вертит головой, точнее заменяющим её глазным яблоком. Создаётся впечатление, что он хочет что-то сказать. Отчаявшись, существо немного отступает, но распахивает брюшко из которого выливаются перепадами то высокие писклявые звуки, то низкие, вибрирующие. Дастин улавливает буквы и мысленно складывает их, получая вполне себе ясную фразу: «за мной». — Хочешь, чтобы я пошёл за тобой? — Хендерсон не уверен насколько плодородным будет разговор с пауком-переростком, но попытаться стоит.       Глазное яблоко закачалось с такой силой, что на мгновение Дастин был уверен, что оно оторвётся и улетит на добрые полтора метра. — Зачем? — Хендерсон щурится, смотря на запаниковавшего паука.       Похоже, воспроизвести больше одного слова для него невероятно сложно, а вместить весь смысл в одно или два — он не может. Паук начинает кружится на одном месте, а потом мчится к лестнице, останавливается у первой ступени и вновь качается взад-вперёд. Справа доносится тихий щелчок и Дастин поворачивается на звук, к стене, являющейся выступом, разделяющим комнату от коридора. На высоте трёх метров виднеется костлявый длинный палец. Поочерёдно появляются ещё: второй, третий, четвёртый, пятый… Шестой и седьмой. Каждый с характерным звонким стуком ногтя о кафель. Зацепившись покрепче, обладатель руки высовывает голову — по видимой части лица можно было сказать, что это девочка, вроде тех, что только научились говорить и играются в песочницах только под строгим надзором матерей. Узкий зрачок впивался в Дастина и зрительный контакт с этой особой стал болезненным — глаза будто кололо мелкими иглами. Паук сходил с ума, громче и громче стуча металлическими лапками по полу и раскручиваясь на месте, теперь идея пойти за ним не казалась такой уж плохой. Хендерсону удаётся подняться, он продолжает выдерживать болезненный взгляд девочки, опасаясь потерять её из виду и не заметить, как она подкрадётся. Дастин боком проходит к лестнице и с ужасом понимает, что придётся повернуться к громадному ребёнку спиной, чтобы подняться и не свернуть себе шею в процессе. Паук уже мчится по вверх. Хендерсон всё же обрывает зрительный контакт с девочкой и спешит за своим проводником, стараясь не запнуться о слишком крутые и высокие ступени. Забравшись на вторую лестничную клетку, Дастин оборачивается, и натыкается на детское лицо с одной стороны с одним глазом, с другой — множеством, разных форм, цветов и размеров, разбросанными в хаотичном порядке по всей левой части. Девочка стоит у подножия, смещённые вбок губы дрожат, а непропорционально длинные руки сжаты в кулаки. Она неожиданно падает на колени и всхлипывает, словно ребёнок, не получивший игрушку, которую хотел. Отчего-то девочка даже не пытается подняться по лестнице. Она издаёт неопределённые звуки и хватается за лицо, костлявые пальцы впиваются в глаза по первую фалангу, и те звонко лопаются, словно шарики с водой. Девочка продолжает выцарапывать себе оставшиеся глаза, а когда не остаётся ни одного целого цепляется за белый кафель пола, запрокидывает голову, а после резко ударяет её об пол, что позволяет увидеть на облысевшем затылке три глаза, а между ними — кривую линию рта. Ребёнок продолжает биться об пол в истерике, крича и рыдая. Паук напоминает о себе и тянет Дастина за подол футболки, прося и дальше следовать за ним. Хендерсон старается не слушать девочку и не думать о ней, концентрируясь на преодолении бесконечных ступеней, уходящих ввысь, к давно поднявшемуся разноцветному потолку.

______

      Чужие потрескавшиеся губы касаются его собственных. Дастин не против этого поцелуя, хотя смех явно мешает этому действию, и, возможно, если бы Эдди не смеялся вместе с ним, Хендерсон испытывал бы вину за порчу подобного момента. Мансон перебирает кудрявые пряди, словно струны, зарывается в чужие волосы и оттягивает непослушные локоны, утыкается в шею друга, продолжая хихикать, не в силах остановиться. Язык бесцельно проходится по всей коже, до которой может дотянуться, и не будь это так щекотно и нелепо, Дастин назвал бы происходящее порывом безудержной страсти. Эдди снова пытается поймать губы Хендерсона после того, как смех поутих. Забравшись руками под футболку друга, Мансон оглаживает его бока, живот и грудь, это тоже забавно, но ни капли не возбуждающе. Дастин обнимает чужую шею и притягивает Эдии ближе, ненароком сталкивая их зубами. Мансон снова хихикает, но прильнув ко рту Хендерсона замолкает, принимаясь вылизывать дёсны и царапать свой язык о брекеты мальчишки. Ладони под одеждой Дастина останавливаются на груди, а пальцы принимаются играться с сосками, вызывая у мальчишки короткий смешок. Хендерсон расцепляет плотно сжатые зубы и позволяет Эдди скользнуть между ними. Странно облизывать чужой язык и чувствовать как то же проделывают с твоим, но это даже приятно. И забавно. Хочется, чтобы это длилось вечно.

______

      В это утро проще, чем в прошлое: над унитазом Дастин проводит меньше времени и голова кружится не так сильно, но помощь Мансона, чтобы добраться до кровати в целости и сохранности всё же необходима. Парни молча лежат на сбившихся простынях, держась за руки, смотря в серый потолок и выискивая цветастые пятнышки. Эдди поглаживает большим пальцем чужие костяшки и поворачивается к Хендерсону. — Ты ведь понимаешь, что это не любовь? — Мансон подтягивает к себе руку друга и касается губами тыльной стороны его ладони. — Да. — язык всё ещё слишком тяжёлый для того, чтобы лишний раз им шевелить. — Умный мальчик. — Эдди ухмыляется и приподнимается на локтях. Уголки губ медленно опускаются, а глаза темнеют, когда в голове проносится какая-то мысль. — Тогда скажешь, что это? Или слишком сложный вопрос для тебя? — Ты похож на ангела. — Дастин говорит невпопад, по прежнему выискивая на потолке радужные изгибы. — Не уверен, что наше общение правильное, даже просто любоваться тобой кажется мне богохульством, чувство, будто я пачкаю твой светлый облик своим грязным и низким человеческим взглядом. Я восхищаюсь тем, кем ты являешься, но мне до тебя не дотянуться. Ты далеко, твоя плоть здесь, но для тебя это не более чем выходной костюм, ты — это холод октябрьской ночи, беспокойная гроза, бархатный шёпот леса, нежная арфа, разбитая посуда, нескончаемый лабиринт запертых дверей, ветхие деревянные ступени, хруст снега под ногами, шорох грифеля по бумаге. Не хватит и сотни лет, чтобы перечислить всего, слов не хватит и на половину. Ты — это сплошные ощущения, тебя нужно чувствовать, не смотреть, как других людей, не копаться в твоём прошлом, потому что ты живёшь там сейчас, также как и в будущем, и настоящем, ты существуешь во всех временных промежутках и не делишь свою жизнь на какие-то части, не пытаешься рассортировать воспоминания по полкам. В тебе присутствует что-то людское, но оно теряется сред…       Губы Эдди прижимаются к губам Дастина, и последние слова тонут в поцелуе, так и не произнесённые вслух, но прекрасно понятые. Мансон выдыхает. Оттолкнувшись от кровати, он садится и устраивается на чужих бёдрах, глядя на друга из-под полуопущённых век покрасневшими из-за наркоты или бессонной ночи глазами. Руки проходятся по груди мальчишки, после осторожно ложатся на шею и обхватывают её, словно намериваясь придушить Хендерсона. Пальцы чувствуют, как под ними дёргается кадык, и Эдди мягко улыбается, усиливая давление, но не перекрывая возможность дышать. Дастин дрожит от переизбытка захлестнувших эмоций, впервые он столкнулся с актом нежной жестокости. Мансон царапает кожу ногтями, не настолько, чтобы повредить или сделать больно, просто заставляя наслаждаться мальчишку под собой тягучим страхом, переплетённым с больной эйфорией. Пудошечкой большого пальца Эдди поглаживает кадык, время от времени нажимая достаточно сильно, чтобы причинить дискомфорт и прервать дыхание, пусть и всего на жалкую секунду. Шеи касается неприятный холод, когда руки Мансона соскальзывает на простыни, отрекаясь от шутливых терзаний и оставляя Хендерсона в покое. Эдди наклоняется и напоследок запечатывает на пухлых губах короткий невесомый поцелуй. Лучше не думать о том, какие между ними отношения, ярлык будет только мешаться и сломает хрупкую связь, не терпящую дурацких названий, всë равно не способных вместить в себя весь смысл.