Дихотомия вечности

            ***       Шахта была найдена там, где и предполагалось. Когда температура опустилась до минус 53 по Цельсию, десант, наконец, добрался до укрытия. Внизу не обнаружено скопления токсичных паров, а температура держится около минус двух на глубине тридцати метров. Сам спуск был удобным, без резких скачков высоты, провалов и пролазов, одно пространство перетекало во второе, не разветвляясь. Подчас казалось, что это рукотворное сооружение, но никаких явных следов обработки стен не обнаруживалось при свете бледных ручных фонариков. Нагретые фазерами порфиритные породы помогли повысить температуру в центральном помещении до плюс десяти. А если к камешку сесть поближе, то можно было и нормально подремать, не опасаясь больше никогда не проснуться. Хуже всего пришлось Маккою: прежде, чем сесть отдыхать, он должен был обработать раны и обморожения всего десанта.              Вместо него команду мостика погнала на отдых медсестра Лесси, выставив на ночном посту самых, по мнению её приборов, отдохнувших и, соответственно, внимательных.              Лишь спустившись до офицерской жилой палубы, добрый Кирк ощущает физическое действие неподъёмной усталости и сильного голода. К нему будто мешок кирпичей привязали и заставили тащить. Судя по цвету кожи, злому Кирку сейчас не слаще.       Неудивительно: они почти сутки на ногах. Уже глубокая ночь, а встали они рано утром, и день был далёк от спокойного и размеренного. Человеческий организм устроен так, что всё равно пришлось бы заснуть, даже если десант не был сейчас в безопасности. Разве что ему впрыснули бы стимуляторы.       Когда они выходят из лифта, злой Спок безаппеляционно берёт его под локоть, никак не комментируя своё действие.              — Я заберу его в свою каюту, — ставит перед фактом он, притягивая Джима к себе ещё ближе. Как будто кто-то стал бы возражать.       — А мы будем в моей! — выразительно поднимает подбородок злой Кирк, даже в таком состоянии не сдавая позиций. Да уж, как будто и ему кто-то примется сопротивляться.       — Переживаешь о своей обширной коллекции в сан.блоке? — по-змеиному напоминает злой Спок.       Злой Кирк едва ли не задыхается от такой подлости, но быстро находится с ответом:       — А что, завидно? Сам себе реплицируй, поддельный святоша. Не знаю, как ты там со своими бесконечными запретами, но лично я собираюсь получать от жизни всё хорошее, что она способна дать.       Злой Спок слышит в этом нечто своё, раздражённо прищуривается и изрекает:       — Лучше уж сохранять в себе каплю разума, расчищать медитацией крохотное пространство посреди безумия и хаоса, чем быть долбанутым на всю голову, как мой старший брат. А он, между прочим, чистокровный вулканец. Я полагаю, он давно погиб, с таким-то образом жизни.       Слово «долбанутым» он произносит почти по слогам, видимо, чтобы каждый лучше отпечатался в сознании.       — А я не вулканец. Могу делать, что хочу! — парирует злой Кирк с оправданным самодовольством, ухмыляясь.       Добрый Спок стоически вздыхает, уже устав зеленеть за каждое неприемлемое своего двойника. Речь коробит его больше всего.       — Пойдём, — просит он злого Кирка, коснувшись рукава. — Чувствовать твой голод практически физически больно. Тебе нужно поесть. Как ты его терпишь?       Тот накрывает его руку своей, прекращая перепалку.       — Да, пойдём.              Как только дверь каюты с шипением закрывается, злой Кирк падает на кровать лицом вниз и перестаёт шевелиться. Его по какой-то причине не беспокоит, что та не заправлена — и очевидно по какой причине. Тут занималась любовью пара их двойников.       Тихий Спок прислушивается к себе. У него есть ещё небольшой запас сил перед тем, как ему самому придётся занять горизонтальное положение. Станет лучше, когда они оба поужинают.       — Что мне реплицировать для тебя? — спрашивает он, подходя к репликатору.       Злой Кирк мычит что-то невнятное. Спок помнит, что капитан любит есть в каждый период своего физического состояния или эмоционального настроения: когда он устал, когда он весел, когда ему скучно, когда он перенапряг мозг или мышцы. И он реплицирует нужное для Джима и для себя, ничуть не сомневаясь в том, что выбрал правильно.              Человек всё ещё лежит на кровати без признака движения. Спок подтягивает кресло ближе, дотрагивается до плеча.       — Я могу покормить тебя, — негромко предлагает он.       Кирк резко садится на постели, лицо у него становится донельзя странное. Логически Спок понимает, что, наверное, разозлил человека, раз он всё-таки злая половина. Но Кирк неожиданно негромко смеётся — не звонко и весело, а на остатках сил после сумасшедшего дня. И лишь отсмеявшись, поясняет для обескураженно застывшего Спока, ожидающего, что ему достанется.       — Таково твоё представление о романтике? — вопрошает он. — Ты всегда хотел поухаживать за мной так? Я не мог ожидать от вечно стабильного и серьёзного Спока чего-то настолько милого. Я же не ранен, чтобы не смочь поесть самостоятельно, верно? Так что не пытайся прикрыть свои делишки логикой.       — Я… я не задумывался над своим предложением и не планировал его, — оправдывается Спок. — Оно… предложилось само.       Кирк замолкает. Приобретает мечтательный и немного грустный вид, как человек, внезапно вспомнивший какие-то иные хорошие моменты из своей жизни. Возможно, моменты похожей невинной и искренней помощи. Возвращается в реальность он довольно быстро.       — Я поем сам, это быстрее, — решает он, забирая поднос с ножками и ставя себе на колени. — Да и всё равно больше хочу пить. Но если твоё предложение всё ещё будет в силе, я согласен на него в более подходящей и мирной обстановке.       — Я рад, — коротко отвечает Спок.       Кирку не нужно объяснять, что может стоять за такой незначительной, почти невесомой фразой.              Когда трапеза закончена, и лицо Кирка приобретает нормальный розовый оттенок, Спок припоминает немаловажный аспект:       — Могу я проверить состояние твоего разума? Это будет скорее медицинская процедура. Я хочу убедиться, что нейронные связи не деградируют и нет иных накапливающихся патологий. Они весьма возможны, мы не знаем природы разделения и его долгосрочных последствий.       — Мог бы не объяснять, — произносит Кирк, соглашаясь без каких-либо сомнений. — Я ведь уже испытывал это. Вряд ли я смог бы правильно назвать это чувство, но мне было приятно соприкасаться с тобой разумами. Очень интимно, а потому сексуально. Мне хватает ума понять, что обычно контакт между разными личностями неприятен. Это как в сексе. Приятно, только если с тем, кто тебе нравится и кому ты доверяешь.       — Ты прав. Поэтому обычно с обеих сторон используются экранирующие ментальные щиты. С тобой я их не использовал, они у меня нестабильны. И… — Спок делает короткую паузу, пытаясь представить гипотетическую ситуацию. — Полагаю, я бы их снял, едва ощутив тебя, даже если бы был целым, самим собой.       — Самим собой ты бы даже ко мне не прикоснулся, — немного холодно напоминает злой Кирк.       — Прости, — виновато роняет Спок. Эта его половина мгновенно становится похожа на побитого щенка, стоит упомянуть о каких-то его ошибках.              Кирк усмехается. Берёт его за запястье, тянет, едва ли не плюхая ладонь себе на лицо. Спок опирается на кровать второй рукой, находит контактные точки и прикрывает глаза, устанавливая мелдинг.       Это выходит более нежным и плавным, чем в прошлый раз. Тогда он будто нырял в огненный колодец на свой страх и риск, и молился, чтобы не сгореть заживо в чужих колющих эмоциях. Обошлось. А сейчас, лишённый непосредственного сексуального контакта и возбуждения, мелдинг похож на тысячи приятных вещей — холодный пепел в руке, прилипший к коже мелкий песок, утреннее солнце на гладкой воде, чистая мягкая постель, запах вулканских благовоний в недрах языческого храма, вкус умами в белом зерне…       Спок сосредотачивается не на общении разумов между собой. Он скользит меж воспоминаний и функциональных особенностей, которые увидел в прошлый раз. Всё отзывается, как нужно, разве что менее болезненно.       Он не хочет слишком затягивать контакт. Пища дала кратковременные силы его человеку, но тому вскоре потребуется полноценный отдых.              — Похоже на чудесный сон, — говорит Кирк с лёгкой улыбкой, когда Спок прерывает соединение и отстраняется. — Я наблюдал какие-то неизвестные пейзажи, и у них был запах и тактильные ощущения ветра на коже. Это ты их видел?       — Да. Это значит, моё присутствие не вызывает у тебя отторжения.              На самом деле это значит куда больше, но Спок предпочитает об этом умолчать. Не время заговаривать о таком. Это может быть неловко.              — А что ты выяснил? — интересуется злой Кирк. — Нам конец или не конец?       — Судя по наблюдениям, и мы, и наши двойники — не остаются стабильны. Синаптические связи продолжают расти и развиваться. Все наши части меняются и меняют свои тактики, принимают новые решения на основе полученного опыта, обучения и впечатлений.       — Даже так? — приподнимает брови Кирк и тут же задумчиво нахмуривается. — Да, если рассудить, нам несказанно повезло, что мы по какой-то причине стали способны адаптироваться к новому. Что-то мне настойчиво подсказывает, что клятые инопланетяне рассчитывали, что мы застрянем в одном положении, как дурачки, и разрушим всё вокруг. Что было бы, если бы мы с тем Споком не были бы в состоянии оценить угрозу? Продолжали бы игнорировать всё вокруг, удовлетворяя лишь давние низменные желания. Не значит, что мы от них отказались. Теперь количество желаний лишь увеличилось.       — С одной стороны это означает, что нам пока не грозит смерть мозга или его деградация. А с другой — наши личности развиваются, будучи разделёнными, — беспокоится вулканец. — Возможно ли их потом будет соединить в одно без критических потерь?              Злой Кирк даже ничего не говорит, потому что его мнение об этом Спок давно знает. Ни в кого единого обратно он собираться не хочет. Возможно, разделение будет и правда необратимо. В том числе из-за того, что личности слишком сильно обособятся друг от друга и их больше нельзя будет считать частями одного согласованного сознания. Их объединение станет убийством сразу двоих людей или вулканцев.              — Я рад, что шагнул вслед за тобой по луч транспортатора, — мягко признаётся Спок, несмотря на свои неутешительные предположения. — Кто бы это ни сделал с нами — сюрпризы космической природы или чья-то злая воля, их планы провалились. Они не смогли справиться с нами.       — Как думаешь, чем это всё закончится? Что с нами станет? — неожиданно печально относительно злого себя спрашивает Кирк. Да ещё и интересуется чужим мнением о будущем.       — Меня устроит любой исход, в котором мы будем живы.       — Ты согласен, чтобы Злой Спок снова стал частью тебя?       Добрый Спок колеблется, отвечая:       — Это было бы неприятно. Но это было бы правильно.       — Потому что ты станешь держать его снова под контролем?       — Это… некорректное выражение. Я мог быть… — он выдыхает, не в силах подобрать слов.       — Боунс говорил, что ты подчас «настоящая сука», когда я тебя не вижу. Знаешь, а я бы хотел увидеть, — совершенно серьёзно признаётся Кирк.       Взгляд вулканца смущённо теплеет.       — Он в соседней комнате, — даже шутит Спок. — Так что ты имеешь представление, что это за ходячая беда. Особенно, если припомнить ту изумрудную помаду с шиммером…       Кирк улыбается в ответ:       — Тебе идёт. Обещай использовать при случае? Все дар речи потеряют от восхищения.       — Это-то меня и пугает. Я не люблю быть в центре внимания.       — Раньше это всегда заканчивалось плохо?       — Да.              Злой Кирк не уточняет очевидное. Спок предпочёл покинуть сородичей и уйти с концами к людям, к куда более тактичной и заботливой расе. Спок всегда выделялся, видимо, даже среди вулканцев. Только космос знает, как это было тяжело среди тех, у кого даже причёски одинаковые. Нормальное и единственное желание в таком случае — ничем не отличаться вообще.       Но его злая версия — иного мнения. Наоборот, она хочет светиться без стеснения, гореть во всю мощь, показать им всем, чего он стоит; что он лучше каждого из них в сумме и по отдельности. Хочет высказаться прямо в лицо, выбирая самые унизительные выражения. Ткнуть их носом в своё превосходство, в свою хорошую жизнь и достижения. Отомстить каждой секундой своего полноценного и свободного существования. Словно говоря: «Вы не пускаете его расти на родной мягкой почве, но этот одуванчик расколет собой бетон и пробьётся к солнцу».       Кирк знает, каково выживать посреди того, что пытается тебя уничтожить. Но подчас реальную опасность легче пережить с оружием в руках, чем беспомощность социального неодобрения.              Кирк непроизвольно зевает, клацая зубами. Спок оглядывает стандартную кровать. Одно дело — заниматься на ней сексом, другое — спать вдвоём. Последнее не получится. Лежать будет очень тесно, лишний раз не пошевелиться, руки не раскинуть. Капитан никогда не спит неподвижно. Спок отлично помнит все те случаи, когда им доводилось спать в одном помещении — Джим наматывает на себя одеяло и простыни, как юла. И, конечно, тот самый заветный случай, когда они занимали одни нары во время очередного неудачного приключения…       Придётся реплицировать матрас? Забрать из соседней каюты? Пищевой репликатор не создаст столько материи.       Их решение остаться вдвоём теперь выглядит необдуманным. Впрочем, чего ожидать от половинок целого? Спока поглощает знакомое ощущение того, что ему здесь не место, что его никто не ждал.              — У нас не получиться разместиться на столь узком ложе, — выровненным тоном отмечает Спок. — А тебе нужен полноценный комфортный сон. Когда настанет день, проблемы вернутся.              Кирк смотрит на него с кислой миной, мгновенно заметив, как упало настроение вулканца. Человек встаёт и принимается копаться в шкафу, встроенном в перегородку, и практически вышвыривает оттуда, не глядя, пластиковые опоры с фиксаторами и свёрнутый в цилиндр матрас-подложку. Раскидав по каюте вещи, Кирк оборачивается и с рассерженным нетерпением обводит широким жестом бардак. Споку не нужны дополнительные объяснения, он прекрасно способен идентифицировать сборные детали.              — Ты создал это заранее? — недоверчиво молвит он, явно изумлённый.       — Иногда мне хочется спать на чём-нибудь пошире стандартной койки, — мрачно отвечает злой Кирк. — Раньше как-то хватало, а теперь нет. Надо было сделать ещё побольше.       — О, понятно, — роняет Спок, подавляя вздох.       — Ты мечтал услышать, что я сделал это, потому что ждал, когда однажды ты останешься у меня на всю ночь? — Кирк сверлит его внимательным взглядом, и ни одно движение души Спока не ускользает от него. Кто тут ещё телепат.       Спок вынужден подумать над последующим ответом. Уровень ярости Кирка вот-вот превысит опасные значения, он в шаге от того, чтобы вспомнить былую ненависть и ярость по отношению к нему.       Вулканец отвечает, аккуратно подбирая слова:       — Я не могу ожидать, что кто-то будет питать надежды о несбыточном. Всегда ждать того, кто не ответит взаимностью. Это разрушительно. Я бы не хотел, чтобы ты переживал и мучился. Мне было бы больно знать, что это сохранено для меня. Это бы означало…       — Что ты очень плохой вулканец, — безжалостно заканчивает за него Кирк. — Если бы не Джим-Бесхребетник в составе моей полной личности, я бы уже давно надавил на тебя и узнал, как ты на самом деле ко мне относишься. Получить отказ лучше, чем жить в бесплодных иллюзиях и беречь то, чего не существует.       — Я могу, — неожиданно произносит Спок, наконец, осмелившись встретиться с ним взглядом. — Я могу жить в этих иллюзиях всю жизнь.       — Да, — буркает злой Кирк, соглашаясь. — У тебя хватит на это сил. А теперь давай собирать кровать, пока мне снова не захотелось набить твою оленячью морду.       — Оленячью? — озадаченно повторяет Спок. Прозвучало очень обидно.       — Как у оленёнка Бэмби. Что тут непонятного? — буркает Кирк, хватаясь за кусок рамы. Кажется, он скорее смущён, чем зол. — Не видел оленят? У них глаза ещё такие огромные чёрные.       — Тебе правда нравится моё лицо?       — Заткнись и работай. Ты невероятно жадный для комплиментов, да?              Монтируя дополнительный каркас кровати с помощью болтов-фиксаторов и выждав минуту, Спок всё-таки подаёт голос:       — Джим. Хочешь ли ты услышать комплименты с моей стороны?       — Не нуждаюсь, — буркает тот, крепя распорку-крестовину.       — Отчего же?       — Твоё поведение не имеет смыла дополнительно подтверждать словами.       — Ещё день назад ты был уверен, что я ничего не чувствую.       — Это не так, — Кирк прерывается, откладывает в сторону инструмент и встречается взглядом со Споком. — Я всегда знал, насколько дорог для тебя. Но друг и любовник — всё-таки разные оттенки эмоций. Между ними тонкая и подчас непреодолимая грань. Но когда она ломается, всё преображается и не остаётся никаких сомнений. Ни на кого во всём белом свете ты не смотришь так, как на меня.       Вероятно, Спок не ожидал услышать подобного, и не может ничего придумать в ответ. Хотя, наверное, собирался: губы его чуть вздрагивают, но ни звука не слетает с них. Злой Кирк будет говорить только то, что думает и чувствует, и предпочтёт выразиться резче, чем пожалеть чью-то впечатлительную психику.              Спустя минут десять Кирк уже критически оценивает собранную постель. Да, они поместятся, и приставка под весом тела разваливаться не собирается. Он мог бы признаться, что действительно сберегал эту конструкцию и матрас именно для такого случая, когда (в его фантазиях) между ними вспыхнут искры страсти и Спок внезапно останется у него. Он много раз порывался убрать это скопление материала, но что-то его останавливало. Тупая надежда. Он клял себя последними словами, но ничего не менял. Оказалось, надежда была вовсе не тупая.       Спок тоже прекрасно понял, сразу, для чего (а точнее, именно «кого») Джим оставил дополнительный модуль кровати. Но не хотел задеть его гордость. Сохранить её для него было важнее, чем высказать правду прямо. И это было верное решение.              — Так. В сан.блок пойдём по одному, — решает Кирк. — Потому что если я увижу тебя голым, то меня понесёт. И я наплюю вообще на всё, а завтра очнусь под капельницей в лазарете.       — Хорошо.       — Знаю я это твоё «хорошо». Ты что-то задумал.       — Разве я когда-либо себя так вёл? — недоумевает тихий Спок.       — Ладно, ты прав, — вдруг соглашается Кирк. — Оставим интриги злому двойнику.              В полутьме каюты, уже оба чистые, они забираются под одно одеяло. Не то чтобы Кирк не понимал, что одного одеяла не хватит на двоих для комфортного сна, однако делать заранее дубликат было для него проявлением совсем уж необъяснимого сумасшествия.       Они соприкасаются плечами. Спок старательно выполняет обещание никак не провоцировать его, но это не срабатывает. От него пахнет Вулканом, тем самым нагретым пушистым песком. В нём особые минералы, специи, что он так пахнет на солнце? И тепло его кожи очень сильно чувствуется, будто проводишь рукой рядом с камином по гладким звериным шкурам. К чёрту, Кирк отлично помнит, какая его кожа невероятная на ощупь.       А ещё фигура… Ведь его первый помощник впечатляюще атлетично выглядит. Даже не в плане функциональности мышц, которых было бы достаточно для нагрузок на миссиях, а в плане сексуальной эстетики. Спок определённо стал выглядеть ещё более привлекательным с тех пор, как ступил на борт Энтерпрайз его старпомом. Неужели он поменял подход к обязательным тренировкам? Неужели по той же причине, по которой Кирк упорно хранил половинку кровати? Да… по той же самой, нужно признать. Неужели тоже верил в глубине души в сбывшееся будущее? Неужели тоже готовился к «невозможному» событию?              И что делать? Конечно же, у Кирка встаёт тут же. Сил на секс нет, однако его тело не способно не возбудиться, ощутив рядом то, что так долго жаждало. Наверное, ему нужно быть мёртвым, чтобы не реагировать на Спока.              Вулканец шевелится рядом, мгновенно всё либо почувствовав телепатически, либо своим острым нюхом.       — Не надо, — стоически вздыхая, Кирк останавливает его от нырка под одеяло с явной целью ему отсосать. — Дай моей нервной системе отдохнуть. Кажется, в таком состоянии я устаю гораздо сильнее, чем в собранном виде.       — Это из-за зашкаливающих эмоций.       — Вероятно, ты прав. Тогда спроси меня что-то, не относящееся к ним.       — Тебе удалось собрать бомбы? — мгновенно находится с темой Спок, укладываясь обратно на спину.       — Одну. Нужно больше. Я думаю, по аналогии будет уже проще собрать — чтобы я не в одну каску это делал.       — Энсины должны справится. Мы не одиноки на этом корабле.       — Верно… — Кирк прикрывает веки, однако одна мысль не даёт ему покоя: — На счёт спора на мостике между тобой и двойником. Как многочисленный и быстрый мелдинг повлияет на телепата вроде тебя? Я не слишком осведомлён об этом.       — Ты уже сам догадался, что объединение сознаний — это самая интимная и важная часть вулканской культуры и физиологии.       — Наверное, я могу себе представить. Если людей много… Это всё равно, как если бы заниматься с ними всеми недобровольным сексом?       Он замечает, как Спок кивает в полумраке.       — А что потом останется от разума, от тела? — уточняет человек. — При том, что части целого Спока не способны постоянно поддерживать контроль и ментальные щиты. Это будет мало чем отличаться от массового изнасилования? Если я прав, тот Спок вообще не должен был говорить подобного.       — К тому же, это длительный процесс. Если бы пещера не была найдена, и мы бы начали поднимать десант сразу же, то не успели бы. Большая часть людей успела бы погибнуть внизу. Джим, на самом деле при подъёме десанта вовсе не нужно угадывать, кто какой двойник. Погружать в сон и изолировать нужно всех без разбора.       — Как он мог предложить такое, когда мы были столь ограничены по времени? — возмущается он. — Я перешлю информацию второму Кирку.       Он хватает планшет и принимается тарабанить сообщение.       — Ты переживаешь за судьбу даже злого Спока? — вулканец озадачен его поступком. Но приятно озадачен.       — Мой коварный план в том, что контролировать его способен только добрый Кирк. И я только что подогнал бесхребетнику отличное оружие. Засим устраняю противника. Идеальная стратегия! Сделал гадость — на сердце радость. Можно и спать со спокойной душой.       Он откладывает падд и снова устраивается на постели, притягивая к себе Спока и крепко прижимая к себе.       — Ты хорошо видишь при малом освещении, Спок?       — Очень хорошо. У Вулкана нет лун, наши ночи непроницаемы, когда за горизонтом исчезает Эридан.       Кирк смотрит на его доверчивое лицо в темноте, гладит по чёрным волосам, по взлетающей линии бровей, по нежным губам, скрывающим острые клыки, и по следам от подживших ударов. Над дверью неярко горит огонёк непрекращающейся оранжевой тревоги, уведомляющий всех — и спящих, и бодрствующих — об угрозе, что нависла над их головами. Кирк шепчет:       — Даже счастье наше — всегда посреди боя не на жизнь, а насмерть.              ***       Джим не раз бывал в личной каюте своего старшего помощника, тем не менее никогда перед ним не открывалась возможность остаться здесь в часы отбоя.       В месте обитания вулканца всегда ненавязчиво пахнет благовониями и сушёными травами в мешочках, которые он иногда заваривает себе, предпочитая не реплицировать, а довериться их природной изменчивости. Насколько помнит Джим, людям эти травы лучше не пить, а то есть риск заработать либо инфаркт, либо жуткую головную боль, либо, как сказочный герой, срать три дня и три ночи.              В одном из углов обустроено уютное место для обязательных медитаций, отделённое от остальной каюты решетчатой перегородкой. Теперь злому Споку не потребуется медитировать? Он не захочет утихомиривать свои порывы? Или медитации затрагивают нечто базовое, более глубинное и биологическое? Сохраняют самость индивида.              Кто-то оставил на столике кожный регенератор. Злой Спок обнаруживает его тотчас же. Предвидя, что сейчас случится, Джим бросается вперёд и перехватывает вулканца за запястье. Ладонь того уже угрожающе сжалась на приборе, собираясь раздавить.       Спок неодобрительно обнажает клыки, сверля человека взглядом, и отчеканивает:       — Я хочу, чтобы на тебе были мои следы.       — Конечно, мы их все оставим, — поспешно соглашается Джим, глядя на затрещавший корпус. — Но зачем прибор-то ломать? Репликатор не воспроизводит подобных устройств в готовом виде. А они нам понадобятся все, когда мы поднимем десант.       Спок медленно выпускает воздух через сжатые зубы. И да, снова закатывает глаза. На радость Джима, действительно оставляя регенератор в покое.              Они реплицируют себе еду и садятся за стол, отодвинув в сторону набор трёхмерных шахмат. Джим рассматривает содержимое тарелки Спока и распознаёт обыденные контуры овощей посреди соуса.       — Ты не будешь пробовать мясо? — немного удивлённо спрашивает человек. — По-прежнему не ешь?       — По-прежнему, — ровно отвечает Спок. Вопреки ожиданию, его терпения хватает пережить подобный вопрос. — Я его никогда и не хотел.       — А пробовал?       — Конечно, пробовал. Мне известен его вкус. Для того, чтобы узнать, я это и сделал. А с сегодняшнего дня мне известен вкус человеческой крови.       Джим покрывает мурашками. Хитрый Спок специально говорил так тщательно спокойно и равнодушно, чтобы в конце завернуть леденящее про кровь!              Злорадное удовлетворение полученной реакцией, прокравшееся во взгляд вулканца, лишь подтверждает догадку Джима.       — Но если ты думаешь, что это обычные овощи и рисовые колбаски, то попробуй сам, — Спок неожиданно протягивает ему вилку с белым и продолговатым цилиндриком в красном соусе.       Джим послушно тянется и стягивает еду с вилки под совершенно магнетическим взглядом Спока. Неужели того это возбуждает? Радужка тёмная, но с такого расстояния Джим определённо увидел, как резко расширился его зрачок.       Когда Джим начинает жевать, подвох становится ясен. Резкий огонь бьёт по всем его рецепторам, обжигает губы, будто он поцеловал реактор. Остро! Настолько, что ощущается ноющая физическая боль на языке и дёснах. Сколько тут капсаицина, чёрт возьми?       — Компьютер, реплицировать сто пятьдесят миллилитров коровьего молока жирностью четыре процента, — командует Спок, поднимаясь. — А ты пока не глотай слюну, а то закашляешься.       Спок вручает ему стакан. С помощью молока Джиму удаётся прожевать и успешно употребить это нечто, что даже не овощ, кажется. Ему даже в голову не приходит выплюнуть. Спок дал ему попробовать вовсе не для того, чтобы навредить. А вот добрый Спок точно постарался бы уберечь. Да даже обычный Спок не стал бы распространяться и давать пробовать! А Кирку так хотелось узнать каждую мельчайшую деталь его жизни, узнать все его милые привычки и привязанности… Хрен с два он отступит.              — И часто ты такое ешь? — вопрошает Кирк, стараясь погружать горящие губы в молоко, пока гасит им пожар во рту.       — Да, — Спок внимательно наблюдает за его состоянием. Судя по позе, он готов бежать за новой порцией молока в любой момент. — Удалось тебе почувствовать иные вкусы, кроме острого?       Джим прислушивается к себе.       — Там были довольно интересные оттенки, которые я не чувствовал ни в какой иной пище. Нечто пряное, смахивающее на барбекю. Если подстроит остроту под меня, я смогу оценить лучше всё остальное.       — Хорошо, — удовлетворённо заключает Спок и вдруг касается большим пальцем уголка его губ, вытирая что-то. Джим склоняется к тому, что там ничего и не было, просто вулканцу захотелось так поступить. Поухаживать за ним.              Кому в здравом уме и твёрдой памяти хотелось заботиться подобным образом о суровом капитане Энтерпайз, а не наоборот — ощутить на себе его заботу и ухаживания? Всегда было наоборот.              — Тебе уже проще поддерживать контроль? — заключает Джим, основываясь на произошедшем ранее.       — В незначительной степени проще, — Спок возвращается обратно к своей еде, и Джим следует его примеру. Правда, теперь вся еда оказывается по ощущению острой. — Судя по всему, даже разделённый и лишённый многого, мозг способен продолжать адаптироваться и простраивать новые нейронные связи взамен утраченных. Где предел этой вариантивности поведения и есть ли он, мне неизвестно.       — Я бы хотел объединиться обратно. Я бы не смог так жить, — признаётся Кирк с грустной улыбкой. — Из того, что я сейчас есть, мне не развиться в нечто большее и не приобрести нечто прежнее. Я хочу быть целым, самим собой, вне зависимости от того, что утверждает второй Кирк.       — Почему он хочет остаться таким, как есть? — задаёт закономерный вопрос Спок, облизнувшись. А Джиму приходит в голову, что если бы он поцеловал вулканца после капсаициновой трапезы без хитроумной предварительной подготовки, то был бы порядком деморализован. А минет сегодня точно противопоказан.              — Потому что мне хочется решать все проблемы силой, — Джим возвращается мыслями к грустной теме собственного бытия. — Это проще всего и эффективнее, чем выплясывать танец перед отсталыми придурками, возомнившими о себе невесть что. Много раз не было возможным просто взорвать всё к чёртовой матери, решить всё мгновенно и просто, и хоть трава не расти… К тому же, нам иногда попадаются те, кто превосходит нас силой или технологией. Уничтожить их очень хотелось — чтобы они знали, с кем связались. Чтобы неповадно было. Так думает злой Кирк. Ты иногда с ним согласен, Спок, а иногда останавливаешь.       И, наверное, Джим глядит на него с большей признательностью, чем злой Спок способен выдержать. Вулканец поджимает губы и отводит взгляд. Отмечает:       — Ты говоришь со мной так, будто я целый.       — Но ты ведь помнишь, кем был. Это считается, — искренне отвечает Джим. — Для меня ты прекрасен в любом обличье.       — Даже если бы я стал червяком? — немедленно подлавливает его Спок. От внимания Джима не укрывается искра веселья, промелькнувшая в его чёрных глазах.       Кирк сначала удивляется, а затем смеётся. Очевидно, Спок не сам придумал, он подхватил где-то эту глупую человеческую фразу. Глупая-то глупая, но в каждой шутке есть доля шутки. Нас принимают именно в том виде, в котором мы есть, за черты и проявления настоящего. Увы, если Спок станет червяком — он перестанет быть Споком, потому что червяки не обладают головным мозгом весом в полтора кило. И если бы сознание было сохранено где-то на невидимых серверах сознаний, то Кирк бы приложил все силы, чтобы сделать его вулканцем обратно.              А сейчас?       Он приложит все силы, чтобы соединить Спока обратно в одно целое?       И… не это на самом деле спросил он? «Хватит ли тебе меня такого, или ты хочешь всё сразу, жадный Джим Кирк?»       Или, как водится, он сам себе всё придумал? Нелепые несуществующие в реальности сложности, разрушившие все его порывы и начинания относительно завоевания сердца своего первого помощника. Разве Спок не понял бы, объяснись он, как есть? В наихудшем случае вулканец лишь максимально мягко отказал бы, чтобы ненароком не ранить чувства.              — Мне удивительно, что о стойкости рассказывал ты, а не твой агрессивный двойник, — прерывает его панические размышления злой Спок.       — О стойкости?       Джим не сразу понимает, о чём тот толкует. Разве что о его речах, адресованных членам десанта, что уже замерзали в объятиях зимней чужеродной ночи и не имели моральных сил бороться за существование дальше.       Спок легко определяет по лицу Джима, когда того настигает осознание.       — Да, я слышал всё, что ты им говорил, — подтверждает Спок, кажется, удовлетворённо.       Будучи с головой подгружённым в совсем другую, чрезвычайно сложную работу? Так вот откуда эта нотка самодовольства в его голосе. Что сказать — совершенно оправданного.       — Ты не считаешь, что остальные делали более полезные вещи? — пробно уточняет Джим.       — Более полезные — возможно, — прямо отвечает Спок. — Очевидно, с практической точки зрения мой вклад был наиболее критичным и существенным. Но важно обратить внимание на непреложный факт: если бы ты непрерывно не говорил с десантом, не было бы никакого смысла в работе остальных. Невозможно спасти того, кто уже мёртв, как бы ты изобретателен и умён ни был. Люди бы не поверили, если бы с ними говорил кто-то другой, Джим, например, квалифицированный психолог. Ведь тот никогда не переживал то же самое, что и ты.       Джим чувствует, как на сердце у него становится невозможно тепло, а губы поневоле раскрываются в полуулыбке.              Остатки обеда и посуда отправляются в утилизатор на расщепление. Спок внезапно замирает, стоя посреди каюты, будто его посетила неожиданная, не очень приятная мысль.              — Однако, если подумать обо всём, что произошло на мостике… — начинает он, исподлобья глянув на Джима и сцепив руки сзади. — Ты так защищал тихого Спока и боялся, что я его прикончу. Тебе он нравится больше, чем я? Такой милый, правильный и послушный?       После неожиданной похвалы Кирк едва не забыл, что имеет дело со вспыльчивой, ревнивой и невыносимой версией.       — Он — часть тебя, — сглотнув, произносит человек. — Как я могу поступить иначе? Не оберегать тебя от всего? Если бы вы меня трахнули вдвоём, я был бы самым счастливым человеком на свете.       Спок в изумлении приподнимает бровь.       — О. Я и не подозревал, что ты настолько… жаден. Это интригует и бросает мне неожиданный вызов. Я покажу тебе, что ты и десятой доли не испытал из того, что я могу дать тебе.       Джим не удерживается от очередной улыбки. Он, кажется, никогда в жизни столько не лыбился по самым ничтожным поводам.       Злого Спока очень легко сбить с намеченного курса эмоциональной, провокационной фразой. Впрочем, это не было нечестным приёмом, потому что не было ложью. Почему бы вулканцу не быть в курсе его странных спонтанных мечтаний?              Джим коротко вздыхает:       — Я рад, что ты всё-таки ошибся на счёт себя, когда утверждал со всей серьёзностью, что не способен доставить удовольствие человеку.       Спок, злясь, наклоняет голову вперёд, как раздразнённый кот.       — Я могу научиться. Я учусь очень быстро. Если я веду себя грубо и резко, это не значит, что я растратил весь свой интеллект. Я не просто ходячий банк со знаниями, как со стороны кому-то кажется, а обладаю очень высоким интеллектом. Понятно?       — Кому, как не мне знать это? На миссии ты подтверждал это не раз, — обезоруживающе отвечает Джим.       Хотя общие воспоминания сейчас навевают ностальгию, овеянную флёром необъяснимой печали. Потому ли, что сейчас они кажутся невероятно далёкими? Словно и он сам, и каждый рядом, и весь экипаж Энтерпрайз покоятся на пыльном дне глубокого отвесного колодца. Из которого нет выхода, а всё, что видно — это крохотный недостижимый круг неба с плывущими обрывками облаков.              — Нужно подготовиться ко сну, — уведомляет Спок, заканчивая скользкий разговор.              Джим быстро приводит себя в порядок и, завернувшись в огромное полотенце, сидит на кровати, наблюдая за вулканцем. А наблюдать есть за чем. Раньше Джим не задумывался, точнее, ему казалось очевидным, что все носящие макияж просто встают под звуковой душ и смывают его. Видимо, в реальности всё не так-то просто и вот зачем стоит куча непонятных баночек на полке в сан.блоке.       Спок в тонком цветном халате на голое тело, ничуть не стесняясь его, использует губку и какой-то состав, чтобы убрать изумрудную зелень со своих век и губ. Потом следует ещё пара каких-то обработок, и лишь затем нечто, по текстуре напоминающее крем.       Когда Джим думает, что процедуры закончены, Спок с непроницаемым выражением лица принимается за ногти и руки.              — Косметика оказывает влияние на кожу и нарушает её естественное состояние, — вынужденно произносит Спок, когда неотрывное внимание человека игнорировать уже невозможно. — Так что нужно ухаживать. Тем более, сегодня мы были на морозе.       — Никогда не видел, как ты это делаешь.       — Было бы странно, если бы я совершал уходовые ритуалы прилюдно или на миссии.       Добрый Джим хмыкает:       — Мои ритуалы сводятся к тому, что иногда Боунс прописывает мне курс крема для какой-нибудь части тела, если я начинаю чесаться и линять.       Не прекращая заниматься ногтями и состоянием своих контактных телепатических поверхностей, Спок замечает:       — Среда корабля предназначена в первую очередь для корректной работы приборов, и лишь затем для правильного функционирования человеческого тела. Так что не каждому везёт быть приспособленным именно к ней, как тебе. Для вулканцев использование масел и втирок ежедневно — часть культуры. Нам нужна защита от среды нашей планеты: днём — покрытие красками, ночью — освобождение от них. Для корабля я старался подбирать составы, которые практически ничем не пахнут. Хотя… — тут он внезапно поднимает голову и непримиримо сощуривает глаза. — Почему я должен быть удобен для всех и каждого? Надо было в открытую использовать вулканские аромамасла, и все самые пахучие ингредиенты! Они вовсе не являются однозначно неприятными для человеческого нюха.       — Теперь мне интересно, какие они, — примирительно добавляет Джим.       — Разрешаю понюхать коробочки с благовониями у места медитации, — отрезает Спок, всё ещё крайне раздосадованный последней мыслью о собственных многолетних уступках. — Всё было бы иным, если бы мне так никогда и не удалось распробовать, что бывает, когда поступаешь только по своему усмотрению, нарушив все возможные правила. Иногда… это именно то, что делает тебя сильным.              Кирк понятия не имеет, о чём сейчас говорит Спок, как будто нырнувший на краткий момент в бездну собственных молчаливых воспоминаний. Это он вовсе не об уходе из Вулканской академии говорит, и не о поступлении в Звёздный флот. О чём-то ином, тайном, о каком-то изначальном поступке, который придал ему смелость поступить так.              — Вряд ли ты мне расскажешь об этом? — догадывается Джим.       — Именно.       — Полагаешь, это потрясёт меня, и я сочту тебя настоящим злодеем? — определяет человек. Не то чтобы его настолько расстроило, что Спок не собирается быть с ним откровенным полностью. Всё-таки каждый имеет право на личные, оберегаемые тайны. Ведь он-то своё право использует. — А тебе не нравится моя злая часть?       — Злому Кирку я тоже не нравлюсь. Есть и у нас конфликты, видимо, Джим, — с нажимом произносит Спок. — Мы не всегда согласны друг с другом.       — Ну… — тянет тот, раскидывая мозгами. — В данной конкретной ситуации этот конфликт связан лишь с тем, что ты хочешь защитить слабого меня. А злой Кирк — защищает от твоих нападок нежную часть Спока. Как же мы… оказывается, жестоки и суровы сами к себе, не находишь? Меня пугает злой Кирк. Вдруг он перейдёт черту? Она такая эфемерная, нет ни сигнализаций, ни флажков, ни буйков. Ни в каком учебнике не написано, когда нужно убивать — когда это священное право. А когда нужно избегать жестокости любой ценой.       — Как ни странно, я тоже понимаю это чувство, — признаётся вулканец, отставив в сторону последний тюбик крема. — Разве я не знаю, каким мерзким и вульгарным считает меня тот Спок? Тем, кого никогда нельзя тебе показывать. Того, кто ругается. Тот, кто никогда не будет терпеть и ненавидит, когда его недооценивают. Я хочу большего. Я хочу быть признанным. А он хочет сидеть в лаборатории, уткнувшись в свою… хрень.              Джим сползает с кровати, кутаясь в пушистое полотенце, словно в накидку из пледа, подбредает к Споку. Тот поднимает на него лицо, молчаливо вопрошая.       — Спок, для меня никогда не было секретом то, что ты можешь быть и таким, — сообщает Джим, касаясь ладонью его плеча. — Думаешь, я никогда этого не видел? На миссиях бывали моменты, когда эта сторона смотрела прямо на меня. И она была абсолютно завораживающей. Ты отрывал голову роботу, и не нужно было сдерживаться, и тебе это понравилось. Эта сторона никогда не смущала меня и не делала тебя менее привлекательным в моих глазах. Даже если бы ты вдруг напился допьяна, я не был бы разочарован.       Взгляд Спока теряет свою подспудную печаль и тоску о неправильно принятых решениях, смягчается:       — Всё объясняется до абсурдности просто. Это он боялся показаться тебе неидеальным. Моя жизнь в определённые времена была довольно неприятной. Со стороны может показаться, что все трудности и проблемные ситуации были связаны лишь с моментами, когда я не был идеален в чужих глазах. Этот опыт для доброго Спока — совершенно однозначен, и он не может отступить.       — Тогда откуда здесь ты?       — Я же сделал иное наблюдение. Плохое случалось, когда я не был идеален и при этом не давал соразмерный отпор, не оказывал сопротивления. Действие рождает противодействие. Со психикой так же. Когда тебя бьют и причиняют боль, ты испытываешь гнев и хочешь отомстить. Если тебя не сломали, значит, ты зол внутри. Ярость и злость, желание убить обидчика или разорвать порочный круг обстоятельств — это то, что позволяет жить, а не влачить жалкое существование. Я не разговаривал с так называемым отцом восемнадцать лет, Джим. И никогда не заговорю вновь. Мне это не нужно. Ни его одобрение, ни его благосклонность. Даже больше: если он одобрит какой-то мой поступок, я посчитаю, что критически ошибся и мне нужно менять курс.              Джиму трудно что-либо сказать по этому поводу. У него самого никогда не было аналогичных родственников. С другими взрослыми отношения, наверное, выстраиваются по другому курсу?              — Ты устал? — Спок встаёт и берёт его за локоть. Он словно мгновенно отряхнулся от навязчивых мыслей, продолжающих мучить его, и сказанных откровений.       — Теперь ты так не похож на того Спока, что держал меня за горло, — лучезарно (и, видимо, самоубийственно) улыбается Джим.       Пальцы немедленно стискиваются на локте сильнее. Споку не нравится.       — Отодрать в душе по-прежнему могу, — уведомляет он несколько зловеще и одновременно многообещающе. Но тащит всё-таки не в душ, а к койке.       — Мне по-прежнему трудно слышать, как ты произносишь подобные выражения, — признаётся Джим, пока его извлекают из недр полотенца, как мумию.       — Ничто больше не запрещает мне произносить сомнительные фразы и слова, если я посчитаю это уместным, — поясняет Спок, скидывая халат с плеч. — И это меня весьма устраивает. Запреты душат. В них живёшь, как в клетке, и уверяешь себя, что они необходимы, чтобы оставаться самим собой. Но если всё вокруг запрещено, то как понять, кто ты такой на самом деле?       — А как же твой брат? — Джим быстро забирается под одеяло, надеясь, что его промелькнувшая нагота не распалит в вулканце страсть, которая обернётся назавтра для человека ужасным недосыпом.       — Он обыкновенный идиот, — Спок укладывается рядом, но плотоядности в его взгляде не становится больше. Он понимает, что без сна Джим никак не выдержит следующий день? — Свобода — это лакмусовая бумажка для любой личности.              Койка, недостаточно широкая для двоих и заставляющая их плотно прижаться друг к другу, напоминает Джим ту миссию, когда им пришлось спать в ещё большей тесноте. Возможно, Спок тоже вспомнил об этом. Это вызывает приятные ощущения и ассоциации. Он и сам бы не хотел, чтобы между ними остался хоть миллиметр пространства, пусть даже это будет немного неудобно.              Когда они делают свет на минимум, Джим замечает, как мерцает настойчивым белым огоньком сообщение на его падде, который он оставил на краю стола. Есть огромный соблазн проигнорировать сообщение, ведь для срочных ситуаций зазвонил бы коммуникатор. Он терпит с минуту и понимает, что спокойно не заснёт.       — Да что там ещё… — ворчит Джим, тяжело вставая и подбредая к падду. Глаза держать открытыми с каждой секундой становится сложнее. Помаргивая, он вчитывается в сообщение. Вскоре читать становится проще, потому что глаза у него расширяются от удивления.       Там написано об инциденте на мостике, когда злой Спок вызвался лично рассортировать двойников в поднятом десанте. И почему другой Спок так сильно возмутился этому.              — Ну-ка, что у тебя там? — вулканец возникает за плечом и бегло прочитывает сообщение.       — Компьютер, освещение на пятьдесят процентов, — Джим поворачивается к Споку и горько спрашивает, стараясь выглядеть строгим, а не напуганным: — Почему ты предложил это? Разве в натуре тебя такого жертвовать собой подобным образом? Я бы не позволил. Даже добрый Спок был поражён.       — Кто тебе это переслал? — сухо отрезает Спок, вычисляя предателя. — Он?       — Нет. Это мой двойник.       — Злой Кирк разве стал бы помогать тебе? И я ему не нравлюсь.       — Не ради меня, очевидно. А чтобы я остановил тебя от подобных шагов.       — Я был уверен, что справлюсь и без мелдинга, — поясняет Спок, снисходя до успокаивающих тонов. — Это не было бы так, как описывает он, в любом случае. Скорее всего, мне будет достаточно прикосновения и небольшого телепатического усилия.       Он выцепляет из рук Кирка планшет и отводит обратно в постель, устраивается рядом. Приглушает освещение.       — Но как же это странно… Со злым Кирком мы не ладим. Я мешаю ему действовать по собственному разумению. Я могу его остановить. И он присылает это. Разве не выгоднее заставить меня пересортировать десант?       — Если это был акт вопиющей самоуверенности, а не идиотского самопожертвования, то я буду спокоен, — вздыхает Кирк.       — Это не была самоуверенность, Джим, — твёрдо отвечает Спок, немедленно приподнявшись на локтях и заглянув ему в лицо. — Я до сих пор считаю, что справлюсь лишь контактом через кожу.       — Сейчас десант в безопасности, время не поджимает. Если не починим транспортатор, просто поднимем всех потихоньку, а ты всех рассортируешь, не напрягаясь. Но мы не знаем, обратимо ли разделение. Будет лучше, если это поразит лишь нас двоих, а десант заберём другим способом. Думаю, ближайшая база уже получила наш сигнал бедствия.       — Всего-то нужно понять, из-за чего детонируют дилитиевые пластины в двигателях.       — Это определённо был сарказм, да?       — Да. Мы не поймём сути этого явления, Джим. Мы исследовательское судно, а не научная станция целой планеты, объединяющая тысячи гениальных учёных с секциями разнообразнейших точных приборов. У тебя есть только я и инженер Скотт, пока Павел Чехов в лазарете. Всё, что мы должны сейчас для остальной Ойкумены — это выжить.       — Выжить… — эхом повторяет Джим, всматриваясь с темноту с таинственными очертаниями предметов чужой каюты. Может, дело в неродной кровати, но лопатками он ощущает чуть изменившиеся, неуловимо не те вибрации гондол Энтерпрайз.