Отр познаёт колдовство

      Чем дальше они продвигались на юг, чем глубже забирались в эту горную страну, тем меньше Грегор ощущал связь с собственным телом. О, само по себе всегда воодушевляющее состояние путешествия ему нравилось! Оно было привычно и даже уютно. Для бродяги дорога — дом родной, а он всю жизнь провёл в путешествиях. Однако эти горы смутно тревожили. Никогда ещё с Грегором не бывало такого, чтобы нечто настолько монолитное и вещественное, как горные хребты, что вставали на пути один за другим, казалось настолько зыбким. Ни Альпы, народной молвой населённые духами, ни мрачный и таинственный Урал, помнящий детство Земли и проводивший на тот свет целые цивилизации, ни какие-либо другие края зримого и незримого мира не казались ему такими нереальными, и нигде он не чувствовал, что само пребывание на этой земле заставляет тело развоплощаться. Он буквально таял, как соль в воде. Что ж. Говорят, Алтай — центр мира. Неудивительно, что эти горы, стоящие корнями в Преисподней и возносящие свои холодные пики до обиталищ Богов, исторгают столько незримой силы, что любое существо, чующее потусторонние энергии, бултыхается в этих монструозных потоках, как пух одуванчика в штормовом ветру.       Это состояние не нравилось Грегору. Он не был уверен, что контролирует его. Такое с ним бывало раньше, тогда, когда мастер каждый божий день находил время, чтобы отчитать его за безумства и опасные эксперименты. О, да, в своё время Грегор много чего успел натворить. Сначала ему казалось, что избавление от тяжёлой, неудобной, истончавшейся на ветру времени человеческой оболочки, — это невероятное колдовское достижение и великое благо, сулящее бесконечную свободу. Чудовищная ошибка. В какой-то момент он забыл свой настоящий облик. Потом он забыл даже своё имя.       Мастер смог остановить его деградацию, иначе, — кто знает? — может, мировые бездны пополнились бы ещё одним безликим, голодным и безумным призраком, что приходит в кошмарных снах, воет в горных ущельях, порождая страшные сказки, и провоцирует несчастные случаи на дрогах. Рядом с мастером Грегор стал тем, кто он есть, — странствующим чародеем. Склонность к изменчивости у него осталась: если рядом с учителем он всегда был восемнадцатилетним мальчишкой — вечным студентом, вздорным, нахальным, жадным до знаний, то, подружившись с таким же вечно-юным Янаром, стал степенным ворчливым «дедом» болезненного облика между тридцатью пятью и сорока годами. Но, несмотря на эту зыбкость, он всегда помнил кто он. Он — Ключник, ученик Велеслава из Кургана. Где бы он ни оказался, в какой адский мир, райский уголок или очередной пласт бесконечной Вселенной его ни занесло, он оставался собой.       Но тут… Тут творилось нечто странное. Это, в общем-то, было знакомым чувством для любого хоть сколько-нибудь сильного мага. Чувство перехода, когда особое зрение обостряется, и плоть становится не властна над духом. Это необходимо во время магической работы, это неизбежно в «местах силы». Но, похоже, все эти горы были подобным местом. Пожалуй, здесь любому станет ясно, почему этот мир, мир людей, зовётся Мидгард — срединная земля. Ад и Рай пересекаются здесь, внахлёст ложась друг на друга. На земле возможно великое счастье, и в то же время — это место ужасных страданий. В самом центре мироздания, на этой космической оси, да ещё находясь в дороге, невозможно было не почувствовать, как в ветре с гор течёт самая настоящая магия.       И вещественность Грегора определённо подтачивало даже тогда, когда он, придерживаясь самого осторожного старпёрского вождения, бесил более дерзких водителей, поднимаясь и опускаясь с перевала на перевал, вёл послушную, почти без пробега, «Ниву» Янара. Пока он держался за столь явственно-существующий предмет, как руль автомобиля, пока был включён в дорожное движение, эти привязки держали его, как якоря, но, когда он вышел из машины на не слишком просторной парковке перевала Чике-Таман и посмотрел вниз с парапета, его сознание едва не вырвалось из тела. Теперь он чувствовал ровно то, что ощущал порой бедняга Янар, сражённый «шаманской болезнью». Мысль вороном взметнулась над скалами. Он видел зелёную змею реки, видел холмы, с такой высоты похожие на всего лишь рябь на песчаном дне, почти чувствовал, как воздушные потоки подталкивают распахнутые крылья. Не стесняясь туристов, что фотографировались на фоне гор, Янар подошёл, пихнув в бок, и обнял за плечо.       — Мне показалось, что ты где-то не здесь, — сказал он.       К Грегору тотчас вернулось чувство собственного тела.       — Тебе стало получше?       — Да! — воскликнул Янар. — Единственное что: жарко-то как! Сейчас бы залезть в воду!.. — Он снова поглядел на Грегора с боязливым, несформированным вопросом во взгляде: — Ты сам как? Ты какой-то особенно зелёный сегодня, выглядишь дерьмово, будто тебе сорок лет в обед.       Грегор неопределённо махнул рукой, показывая вниз.       — Должен признать, — сказал он, — это самая красивая дорога, что я видел, но меня не покидает ощущение нереальности. Это всё — как будто сон, если ты понимаешь, о чём я…       Крошечная ниточка, что еле виднелась меж склонов далеко внизу и была той дорогой, по которой они проехали меньше часа назад. Серпантин, гладкий как скатерть, вознёс их на вершину мира, и Грегор проследовал по этому маршруту, самолично миновав каждый поворот, но панорама, расстилавшаяся внизу, казалась ему задником театральных декораций или фоновой заставкой на рабочем столе.       — То ли ещё будет, братан, — сказал Янар, явно не испытывавший подобных иллюзий. — Теперь нужно спуститься вниз! И дальше серпантин будет ещё круче, так что я возвращаюсь за руль. А то ты, блин, говори, не говори, — всё равно норовишь тормозить колодками!       Грегор не стал спорить.       Они побродили кругом в поисках еды. Янар пил чай с молоком и довольно капризно отвернулся от буузов с маралятиной, которыми Грегор пытался с ним поделиться. На ярмарке Грегор купил ему футболку, вручную раскрашенную в технике тай-дай. Радужная калейдоскопическая спираль расходилась по ней кругами, и в самом центре рисунка было маленькое пунцовое сердце. Янар воспринял это как очередное признание в любви и тут же сорвал с себя свою старую рубашку.       — Нравится? — спросил Грегор, предусмотрительно выставляя руку перед собой, чтобы остановить поцелуй. Янар ткнулся горячим лицом ему в ладонь.       — Да!       — Тебе голову не напекло? — взволновался Грегор, трогая вихры Янара и хмурясь. — У тебя мордаха вся розовая. Ты, друг мой, достаточно воды пьёшь? Между прочим, энергосы и чай не считаются за воду.       — Давай попробуем подняться ещё выше! — не слушая, сказал Янар, энергично тыча пальцем в сторону тропинки, что довольно круто поднималась куда-то за скалы и терялась в соснах. — Говорят, там есть ещё одна смотровая площадка.       Грегор пожал плечами и согласно кивнул. Ему нравилось, что Янар по сравнению с утром здорово взбодрился, хоть возбуждение его было слегка лихорадочным. И, что интересно, сегодня снова пришло в голову, как странно они, должно быть, смотрятся вдвоём: тощий мужик средних лет и здоровенный красавец-мальчишка, настолько не похожие, что сразу ясно, что они не отец и сын. Ну и дела, подумал Грегор, неужели когда-то мы с мастером выглядели так же откровенно неприлично?! Он улыбнулся и покачал головой. Нет. С мастером всё было иначе. Это была настоящая учёба, жёсткая субординация, близкие, но суровые отношения наставника и преемника… Грегор уважал и боялся своего мастера и ни за что бы не позволил себе таких вольностей, какие позволяет себе Янар. Но оно и понятно, с другой стороны! Янар — животное, потому в отношениях творится эдакая ерунда: он может подмять Грегора под себя, может проявлять жестокость. Размышляя, Грегор рассеяно тёр шею. Боль от укуса позволяла «заякориться». Пока она чувствовалась, чувствовалось и тело.       Тем временем они забрели в лесок. Снизу всё ещё доносились запахи дыма и жареного теста, но тут было почти тихо, только птицы чирикали.

***

      Янар встал очень близко, почти утыкаясь лицом в шею, в точности так, как он делал это по утрам в виде выдры, единственное что — нос сейчас был не мокрым и не холодным.       — От тебя табачищем разит!       — Что ты делаешь вообще?! — воскликнул Грегор, дыхание которого сбилось. — Чего опять началось-то?       Янар нахмурился.       — Ты ведь тоже видишь его во сне? — спросил он, скорее утверждая, чем спрашивая. — Сегодня мне снилось, что он… нападает на тебя. — У Янара ноздри сердито задрожали. — Вот я и не могу выкинуть этот образ из головы. Всё думаю о том, каким ты был под ним…       — Каким?       — Таким откровенным и податливым, что даже противно.       — Поэтому ты теперь сам такой взбудораженный? — спросил Грегор, усмехнувшись. — Потому что противно было?       — Заткнись! — Янар тряхнул головой, как бы отметая прочь всё, что привиделось ночью, и подался ближе. — Секс! — прошептал он на ухо Грегору. Тот улыбнулся:       — Всё ещё голодный?       Вдруг Янар пихнул его в плечо, прижал к сосне и снял эти его неизменные солнцезащитные очки в стиле полицейского из восьмидесятых. Грегор сощурился от яркого света и удивлённо заморгал, как сыч. Янар долго смотрел ему в глаза с неясно откуда взявшейся тревогой, но прошло полминуты, и он улыбнулся. Невольно сравнивая его с тем, кто года назад владел всеми мыслями, Янар не мог не радоваться, что Грегор так не похож на него. Пальцы Янара очертили чужие скулы и коснулись губ. Грегор увидел его внимательные ореховые глаза близко-близко, и Янар поцеловал его с таким трепетом, будто делал что-то невероятно важное.       — Знаешь, почему я точно знаю, что ты любишь меня? — прошептал Янар, разняв поцелуй. — Ты никогда не делаешь мне больно. И ты позволяешь мне… позволяешь мне быть собой. Мне так хорошо, когда ты рядом!       Он снял с запястья свою старую выцветшую бандану с огуречным рисунком.       — Дай мне свои руки.       Грегор миролюбиво сделал, что прошено. В его некоторой апатичности, но при этом послушности Янар угадывал желание более осознанно включиться в происходящее. Сделать то, что называют «вернуться в «здесь и сейчас». Это радовало. Янару не очень понравилось то, как отрешённо его брат смотрел на горы. Будто готов был вот-вот рассыпаться прахом… Янар свёл его запястья, откровенно наслаждаясь видом его жилистых крепких рук, на бледной коже которых так рельефно выделялись вены, и связал банданой, постаравшись стянуть не слишком туго и не сводя глаз с марлевой повязки, пропитанной тёмными пятнами, на укушенном предплечье.       — Вот так! Теперь не отвертишься. А то всё: «Ян, не ласкай меня ртом, а то я быстро кончу и для тебя всё тоже закончится!»       Он развернул его обратно к себе лицом и снова прижал к дереву, напряжённо сопя на ухо. Грегор оставался внешне невозмутим, умудряясь сдерживать улыбку. Янар взялся за пряжку его ремня. Несмотря на бурный вчерашний вечер, Грегор на распалённость Янара отозвался взаимностью: когда красивые и большие, всегда тёплые руки Янара погладили его по низу живота и спустились ниже, его член поднялся, извлечённый из джинсов. Вдруг Янар, услышав голоса где-то неподалёку, обернулся и настороженно заозирался.       — Хочу обласкать его как следует, — пробормотал он, — но как бы нас тут не застукали туристы.       — Эм!.. — подал голос Грегор. — Ян, бабочка села мне на член! А! Она меня облизывает!..        Янар молниеносно махнул рукой и по неосторожности шлёпнул Грегора по деликатному месту.       — А ну, отвали от него!       Грегор ахнул и ударился об сосну затылком, когда запрокинул голову. Невредимая боярышница упорхнула, а к Грегору, наконец, вернулась ясность сознания, будто его окунули в ледяную воду, и восприятие обострилось до кристальной чёткости. Это был верный способ «заземлиться». Именно боль всегда помогала ему вернуться в собственное тело. Для этого ему нужно было всё это самоистязание, которое мастер и не одобрял и, отчасти, провоцировал, когда наносил магические печати Грегору прямо на кожу посредством скальпеля или иглы и чернил. А ещё это его дико возбудило.       — Сдурел ты, что ли?! — слегка осипнув, прорычал Грегор. — Можно хотя бы по члену меня не лупить?! Это всего лишь бабочка! Ты же не ревнуешь к бабочке? — Он перевёл дух, тяжко вздохнув, и закусил губу. — Не бойся, — проговорил он, — я заколдовал эту тропинку на отвод глаз, нас никто не увидит и не услышит… по крайней мере, никто из людей.       — Он так закачался из стороны в сторону и тут же смирно выпрямился, — пробормотал Янар с немного угоревшим видом. На щеках у него пылал болезненный румянец, то ли от жары, то ли от лихорадки, то ли от возбуждения. — Теперь он ещё твёрже! Он у тебя твёрдый, прям камень, и, знаешь, не такой здоровущий, чтобы разрывать внутренности. Иногда, когда я сажусь на него, я даже не чувствую боли… Ух, я так хочу в рот его взять!..       Он провёл пальцем по стволу и потянул вниз крайнюю плоть, которая охотно сползла и освободила головку. Прозрачные капли, недавно привлёкшие боярышницу, снова обильно выступили на довольно свободно открытом отверстии. Грегор снова тихо вздохнул. На его бледных щеках выступил призрачный румянец.       — Ты когда-нибудь трахал свой член изнутри? — хрипло прошептал Янар, блуждая пальцами. — Я видел такое в манге…       — Да.       — О!.. Как это? Больно, наверное?       — Нет, не больно. Но чувствуется по-другому.       — Ух, Гриша, дорогой, есть что-то, чего ты с собой никогда не делал?       — Есть что-то, — низко проговорил Грегор, — чего я ещё не делал с тобой, мальчик.       Он потянулся, прижался щекой к щеке Янара, чуть оцарапав отросшей щетиной, и тихо прошептал что-то на ухо. Янар покраснел ещё сильнее.       — Не мечтай даже, извращенец ты чёртов! Ох!.. — воскликнул он. — И вообще!.. Это я тут собирался языком работать.       Вцепившись обеими руками в ремень Грегора, он упал на колени.       — Скажи, а здесь ты почему пирсинг не делаешь? Потому что это будет и правда членовредительство?       — Пацан, я звоню в полицию юмора, — пригрозил Грегор с непроницаемым лицом.       И тут же прикрыл глаза и выдохнул от осторожного чуть царапающего прикосновения зубов этой огромной выдры в облике человека.

***

      Пока его тело плотно, осязаемо, реально, он будет здесь, останется с ним. Он не исчезнет, смытый потоком времени как все люди, что были до него. Даже не люди, как Айсулу и Санай не смогли сопротивляться этой великой реке, которая своим течением точит горы. Казалось, что уж эти-то двое никуда не денутся, но они изменились. Раньше, когда он возвращался после того, как был вынужден сбежать, оказывалось, что его бывшие друзья просто-напросто умерли. А эти брат с сестрой ушли туда, куда ему хода нет, и куда бы он ни поворачивался, они всегда оставались у него за спиной. Видели его, хотя он их не видел. Все уходили со временем, даже учителя. И это ощущение зыбкости и недолговечности любых отношений повергало Янара в отчаяние, будто всё, что его окружало, состояло из сухого песка и сыпалось, едва он дотрагивался. Но не этот парень. Он был словно вообще не совсем настоящим, и, как Янар узнал, так оно и обстояло на самом деле. Он был. Но его тело — его воплощение — иллюзия, только чуть более иллюзорная, чем всё материальное творение. Даже если он просыплется песком сквозь пальцы — ничего непоправимого. Смотри! Я снова здесь, с тобой. И можно подойти сзади, обнять за талию, чувствуя рёбра под пальцами, вдыхая запах его волос, в котором неизменно чувствовалось что-то от сырой земли после дождя.       Сейчас Янар любовался его мужественностью, тем, как он проводит нервной рукой по его волосам, путаясь и сжимая. Как он стонет.       — Перестань… — попросил Грегор, сумев оттащить запыхавшегося Янара. — Позволь же и мне сделать тебе хорошо.       Янар поднял на него глаза так вопросительно, как смотрят собаки. Сразу видно, что, как бы ни старались вникнуть, понимают они только некоторые знакомые слова.       — Раз уж ты снова затеял сексуальные игрища, я хочу реванша за то, что ты сделал со мной вчера, — сказал Грегор. — Дашь мне его?

***

      Янар вскочил и недоумённо нахмурился:       — Как ты выпростался?!       — Ну, я же волшебник, — усмехнулся Грегор. — Не забывай.       Его руки скользнули Янару под футболку.       — О, парень, твои сиськи такие мягкие! Грудные мышцы прощупываются, но, ей-богу, ухватиться есть за что. Мне всегда нравились твои соски. Крупные и чувствительные, как у женщины… Это редкость.       — Нам обоим нравится это, да? — с трудом прошептал Янар, млея от удовольствия. — Мх… Да не крути так, открутишь!..       Грегор, не слушая, продолжал это так долго, пока мальчик совсем не сомлел. Тогда его руки спустились ниже, по пояснице, под резинку шорт, обняли его чуть прохладные ягодицы. Осторожно начали ласкать его там, массировать мягкие шелковистые складки, раздвигая и растягивая их. Сегодня ему хотелось взять Янара. Не то, что в отместку за вчерашнее. Скорее просто от того, что возбуждённость парня… вернее, этого существа странной магической природы была довольно заразительна. Янар весь горел и маялся. Его отзывчивость на настроение мира, на приближение летнего солнцестояния — этого великого цветения, нереста и гона — была просто очаровательна. Он пытался быть агрессивным, но точно так, как он скалил зубы и пылал мужской силой, мощь и величину которой прекрасно было видно под его хлопчатыми шортами, он истекал и силой женской. Янара так хотелось взять!       — О-ох… — испуганно выдохнул Янар. — Не суй в меня пальцы, мало ли чего найдёшь…       — И чего я могу там отыскать?       — А то ты не знаешь!       — Мне кажется, мы уже не должны стесняться таких вещей. Мы видели все биологические жидкости друг друга… Знаешь, — сказал Грегор задумчиво, — иногда я забываю, что мы не так уж долго знакомы, и начинаю общаться с тобой так же запросто, как с мастером. Просто… я чувствую тебя таким же родным!.. А с ним мы многое пережили. Он видел меня во время оргии с демоническими тварями, видел обгоревшим до костей трупом. Видел, как в неудачной драке мои внутренности вывалились наружу, так что…       — Обделавшимся он тебя видел?       — Даже самые очаровательные люди внутри полны дерьма, — философски изрёк Грегор. — Это одно из неприятных качеств материального тела. С другой стороны, дерьмо — это всего лишь органика. Иные живые существа ценят его на вес золота.       — П-перестань!.. — выдал Янар, смеясь от смущения. — Ох и мало же я про тебя знаю! Оргия с демонами, говоришь?..       — Позволь, я посмотрю на тебя, — попросил Грегор тихо. — Я хочу поцеловать тебя там, мальчик.       Янар замер, весь дрожа и не смея поднять глаз. Не сказал ничего, но позволил стянуть с себя шорты и чуть шире расставил ноги.       — Тебе нечего стыдиться. Ты здесь очень красивый.       — В-вот как?..       — Да. Очень аккуратная дырочка. Напоминает те маленькие творожные пончики из пекарни «Ольтамара».       — Пожалуйста, заткнись, — простонал Янар и порывисто спрятал лицо в ладони. Уши у него горели.       — Такой невинный… — усмехнулся Грегор. — И у тебя и правда идеальное тело.       Грегор раздвинул его подтянутые ягодицы, покрытые таким же ровным золотистым загаром, как и всё тело, и осторожно коснулся большими пальцами самого нежного места. Он не лукавил. Янар был так гармонично сложён, что и правда везде казался идеальным. Он трепетно реагировал на ласку, поджимался, но, сдаваясь осторожным поглаживаниям, расслаблялся всё больше. Грегор ухватил его обеими ладонями и поцеловал. Таких ласк языком Янар не получал ни то, что от Грегора. Его никто раньше так не ласкал. Так долго и так… невыносимо. Эти прикосновения только распаляли его. Ему хотелось почувствовать грубость. А это было слишком нежно.

***

      Грегор, сжалившись, встал и криво усмехнулся, увидев помутневший взгляд Янара, который поплыл, как мороженка на жаре.       — Ой-ёй, — сказал Грегор, теперь прикасаясь к нему рукой, — кто-то теперь тут мягкий и мокренький как девчонка. Блин, два пальца так легко проваливаются в тебя!..       — Я… я… ох, — выдохнул Янар в изнеможении. — Прекрати, бесишь!       Грегор рассмеялся и потянулся к нему, но Янар вырвался и упёрся рукой в грудь.       — Даже не думай, — воскликнул он, — я теперь с тобой целоваться не буду.       — Не надо. — Грегор схватил и завёл обе его руки за спину. — Нагнись-ка.       — Ага! Щас!.. — вдруг яростно прорычал Янар, глядя исподлобья совсем затуманенными глазами. — Ложись!..       Он сорвал с себя одежду в мгновение ока, оставшись в одних только кроссовках. Уложенный на скользкую сосновую хвою Грегор снизу-вверх смотрел на его сверкающее, облитое солнцем тело, и от его красоты чувствовал боль в центре груди. Янар каждый день умудрялся сделать что-то такое, что било в самое сердце. Теперь он оседлал его, и Грегор видел прямо перед собой его широкую спину, где мышцы перекатывались под кожей на этой яркой, как кровь, татуировке во все лопатки. Дрожа от страсти, Грегор провёл по ней ладонью, и Янар выгнулся и застонал. Он насаживался и обнимал его так плотно, что в глазах темнело. Как и десятки раз до этого, возникало впечатление, что от соприкосновения их тел высекаются электрические искры, и эти вспышки в мозгу — молнии, возникшие от разности зарядов. Янар, сотканный из летнего полдня, был слишком горячим, чтобы не вызывать мгновенного вскипания. Любая выдержка с бурлением текла через край и превращалась в пар.       — Прости я… — зашептал Грегор, — ох, твоя кожа такая мягкая!..       Янар с сосредоточенным и пустым выражением глаз быстро развернулся и лёг на него, загрёб в объятья, сильно прижал лицом к своей груди.       — Укуси меня! — прорычал он.       Грегор, испытав мгновенный укол злости на такие странные проявления мазохизма, выполнил просьбу и тут же понял, что перестарался. Он услышал щелчок, с каким зубы пробили нежную кожу. Янар взревел, как зверь, яростно и безудержно кончая.       Когда он перестал биться и, тяжело дыша, выпрямился, вид болезненного укуса на груди разбил Грегору сердце. «Да я же и не смогу причинить ему боль, — подумал Грегор с кристальной ясностью, — я слишком сильно полюбил его. Преступно сильно. Я как та малахольная мамаша, которая балует ребёнка, не может его наказать из страха, что отвратит его от себя, и тем самым причиняет вред. Я не так силён, как мастер, который недрогнувшей рукой вырезал сигилы прямо на моей спине, чтобы защитить мою душу от демонов нижнего мира. Я не смогу отдать моего Янара им… Тем, кто смотрит на него прямо сейчас и мучает, вынуждая отринуть тело. Я не смогу принести его в жертву. По большому счёту я для него вообще бесполезен. Ему страшно, поэтому он хочет почувствовать боль, «заземлиться», понять, что он — это всё ещё он, и его тело — его тело. Всё, что я могу — это за сиську его укусить в припадке похотливости! Как это, в сущности, жалко. Что я вообще делаю?! Нас свели вместе, чтобы мы помогали друг другу, становились сильнее. А я, между тем, постоянно подвергаю его риску, да к тому же поддаюсь его соблазнительности. Он животное, но я-то человек… Нет, я тоже уже никакой не человек, но… В любом случае, держать себя в узде обязан».       И тут у странно побледневшего, но беспечно усмехающегося Янара закатились глаза и он, мягко завалившись, сполз на землю.       — Ян!.. — позвал Грегор. Тот не отреагировал. Он был в глубоком обмороке.       Грегор с таким чувством ударил себя по лбу ладонью, что чуть сам себя не нокаутировал этим фейспалмом.       — Вот чёрт! Всё-таки словил тепловой удар! — Он ругался машинально. Внутри он весь обмер от страха. Под его рукой Янар уменьшился, вытянул морду вперёд, и теперь лежал так же в беспамятстве только ещё мелко и часто дышал при этом.       Единственное, что можно было сделать — отнести его в тенёк и дать холодной воды. Грегор, ворча, быстро привёл себя в порядок, скинул грязную футболку. Чтобы не пришлось расхаживать на людях с голым торсом, надел новую футболку Янара, собрал остальные его разбросанные вещи, и, наконец, не без труда поднял его на руки.

***

      Этот внезапный бешеный выплеск страсти, который они друг на друга обрушили, до такой степени вымотал Грегора, что он не смог даже накинуть на себя простейший отвод глаз. Живя с Янаром он не один раз испытывал на себе подобные спонтанные нападения, но так и не привык к ним. Всякий раз после Янар, довольный и простодушный, занимался повседневными заботами, как ни в чём не бывало, а Грегор мучился смутным раскаянием. И вот теперь он, смурной, обеспокоенный, и, по натуре чувственный, как женщина, а от этого всё ещё не вполне остывший, бережно нёс на руках просто гигантскую выдру через торговые ряды, полные народу. Впрочем, в этом краю столько удивительных вещей, что и ручная выдра не представлялась чем-то из ряда вон… Янар засопел и начал принюхиваться к запахам еды. Значит очнулся. Грегор погладил его по спине и поцеловал в морду. Когда они шли мимо кафе под открытым небом, тем самым, где бойко торговали буузами, он увидел девушку.       Она стояла возле столика, сунув одну руку в карманы широких белых шорт-палаццо. В другой руке она держала большой прозрачный пластиковый стакан с холодным чаем и «жемчужинами» из тапиоки на дне. Девушка чуть улыбнулась, выпуская соломинку из губ, и Грегор внутренне встревожился. Она стояла на фоне прилавка с повешенной на него белой козьей шкурой, и от этого Грегору показалось, что у неё за спиной сложены крылья, а глаза её за зелёным стеклом сплошных спортивных очков уже вполне явственно блеснули странным фосфорным светом. Он отвернулся и ревностно прижал Янара к себе. Пока что он не был готов признать свою беспомощность и обратиться за помощью к местным духам. Он слишком ревновал Янара к его прошлому. Тем более, что, если его сестра-шаманка была настроена дружелюбно, то тот тип… Уже при жизни он потерял человеческий облик. Кто знает, что у него на уме сейчас, когда он бесплотен и могущественен?       Ничего хорошего, как стало понятно Грегору, когда он, остановившись возле быстрой холодной речки с каменистыми берегами, встретил нескольких местных, мрачно столпившихся возле мёртвого ягнёнка. Стадо, сильно рассеянное, белело то тут, то там за скалами и кустами рододендрона, будто овец что-то напугало, и они разбежались.       Пока Янар купался в ледяной речке, так, к слову, и не приняв человеческий вид, к пологому берегу, где ждали пастухи, подъехала машина, и с заднего сидения вышел шаман.       — Твой этот придурошный бывший убил маленького овчонка, — сказал Грегор.       Он, постигавший языки интуитивно, иногда делал такие промашки. Янар улёгся было в кресло и начал облизывать мокрые лапы, но тут зарычал.       — Ты так и будешь выражаться нечленораздельно? — поинтересовался Грегор. Янар не ответил ему.

***

      Вечером в Акташе — посёлке, который был конечным пунктом большинства туристов, ибо располагался равноудалённо от целой плеяды достопримечательностей, — Грегор вышел из «Марии-Ра», затарившись провизией, и увидел Янара сидевшим на капоте своей машины. Он смотрел, скрестив руки на груди, на замечательную мозаика на фасаде местного Дома культуры. Она, изображавшая женщину в национальном костюме, чем-то напоминала ту девушку, его сестру, которую Грегор встречал во сне и в смутных видениях. Тот факт, что Янар, наконец, нашёл в себе силы принять человеческий вид, не мог не радовать. Грегор вынул из пакета банку пива, открыл её одной рукой и, подойдя к машине, выпил залпом уже половину. Ему так не хотелось снова за руль, что он с облегчением вверял «Ниву» обратно хозяину. Если на дороге даже в населённых пунктах Грегор ориентировался замечательно, имея чутьё на направление, то напряжённо прислушиваться к работе двигателя и следить за показателем топлива, одновременно сверяясь с наличием ближайших заправок на карте, его ужасно утомляло.       — Ты пропустил все красоты! — сказал он.       — Я видел их много раз. Я видел, как тот отрезок Чуйского тракта строился. Это не самые радостные воспоминания, Гриша. — Янар, говоря, корчил кислую мину, но вдруг помрачнел по-настоящему. — Времена тогда были очень… тревожные, — сказал он. — Да ты и сам чувствуешь и понимаешь, что никакое большое строительство не обходится без жертв.       Грегор кивнул. По дороге он видел немало мемориалов, посвящённых строителям Чуйского тракта.       — Я думал, если не возвращаться в те места, где мы жили раньше, он не будет меня преследовать, — сказал Янар. Он упорно не желал произносить имени своего бывшего названного брата, интуитивно чувствуя, что это может его привлечь. — Но от него не отвяжешься! Что такого я ему сделал? Ведёт себя по-прежнему так, будто эти горы — его собственность.       — Я думаю, он не настроен слишком уж враждебно, — задумчиво проговорил Грегор, болтая остатки пива в банке. — Скорее уж охранят своё. Он тебя ревнует.       Янар злобно фыркнул в ответ на это.       — Ревнует?! — саркастично воскликнул он. — Я так не думаю! Ему плевать на меня. А вот вы неплохо спелись в твоих извращенских снах! Тебе это нравится!       — Не горячись, дурень, — спокойно сказал Грегор. — Было бы ему плевать, он бы тебя не преследовал. На меня он нападает, потому что считает, будто я не смогу тебе помочь.       — А он как будто хочет мне помочь!       Грегор пожал плечами.       — Ты его не знаешь! — яростно выдал Янар.       — Не подумай, что я его оправдываю, я понимаю, что этот тип может быть опасен. Однако у меня хорошее предчувствие по поводу его сестры. Кажется, она всё ещё заботится о тебе.       — Она всегда заботилась. Айсулу всегда всё понимала. В отличие от… него. — Янар помолчал и добавил: — Я очень его обидел, когда ушёл. Ох, Гриша! До сих пор помню, как он угрожал убить меня, если я вздумаю вернуться! И ведь это были не шутки! К счастью, тогда это осознание помогло мне пойти своей дорогой и не кинуться назад в его объятья. Было ещё одно обстоятельство, делающее меня уверенным в том, что я прав, — добавил Янар. — Оно заставило меня уйти.       — И что это было? — спросил Грегор. — Что могло быть весомее того, что он пытал и насиловал тебя?       Янар только тяжко вздохнул, глядя в пустоту.

***

      Выбор. Остаться с нами или пойти с ними. Его первый учитель говорил, что в каждом человеке есть что-то хорошее, поэтому каждый достоин любви. Неважно, какую правду он пытается донести и под какие знамёна хочет тебя затащить. Янар всегда думал, что учитель был не прав. Он ненавидел, когда его вынуждали совершить выбор. Постоянно повторялась одна и та же ситуация: все были за всё хорошее против всего плохого и все звали его к себе. По глупости он думал, что если сбежать, то заставлять его перестанут. Оказалось, что горы — это не убежище от мирового зла. Оно достанет тебя даже тут, тем более, что бесконечность мира — это нехорошая иллюзия, в которую невольно попадаешь, живя в отрыве от цивилизации. Зло всё равно загонит тебя в угол и начнёт заставлять сделать выбор. Будь хорошим. Не ошибись.       Бывают случаи, когда выбор очевиден, и тогда это не так тяжело. Но всё равно, меньше всего он ожидал, что заставлять его совершать этот выбор будет Санай. С ним никогда не было комфортно. Рядом с Санаем Янар всегда ощущал стыд, непонятное чувство вины, собственной неполноценности или неправильности. Санаю всегда было за что укорить его. Иногда это становилось совершенно невыносимым. В июне на берегу Телецкого было холодно. Янар ёжился, не решаясь войти в воду. Не так далеко от берега на уже невысоких послеполуденных волнах покачивались сбитые в широкую полосу бесчисленные бабочки боярышницы. Их было так много! Янар не совсем понимал, почему они гибнут так повально. С одной стороны, сезонный лёт этого вида — это обычное явление, с другой — что заставляло их лететь через озеро? Они не различают воду и сушу или их просто ветер несёт? «Это хорошо — столько корма для рыб», — говорил Санай. От рыбы они все зависели. Но от этого не менее зловещим выглядело несметное количество трупов.       Он схватился за голову и запустил пальцы в волосы. Ему было не до бабочек. Айсулу загодя предвещала что-то большое и нехорошее, и вот, наконец, её видения сбылись. Духи показывали ей и дальнейшее будущее. Накануне ей стало так плохо, что она до сих пор не отошла от последнего камлания. Янар пытался как можно подробнее расспросить её, сердце у него разрывалось от жалости к ней и от страха перед тем, что она видела. Он даже усомнился в её знании чисел, но скоро убедился, что увиденные ею смерти могут оказаться ужасной правдой. И это если победить. Если попытаться остановить их.       Янар даже вздрогнул, когда позади него зашуршала прибрежная галька. Санай ходил очень тихо для своего роста и размеров. Янар, привыкший к ледяной воде, не мёрз в одной рубахе, какие местные шили в точности так же, как русские — с косым воротом. На Санае, по случаю холодного ветра с озера, поверх приталенного телена из чёрного сукна, был надет хороший непродуваемый и немокнущий жаргак с отложным воротником, сшитый из продымлённой кожи жеребёнка.       — Поверить не могу, что снова началась война, — сказал Янар. — И снова с Германией! Я просто, блин, поверить в это не могу!       — И ты говорил, что так будет, и сестра это предвидела. Чему ты так удивляешься? — ответил Санай, пожимая плечами. В том, как он отводил в сторону глаза, Янар безошибочно угадывал раздражение, но был слишком взволнован, чтобы придавать этому значение.       — Теперь, как только всё наладилось…       Санай недобро прищурился в ответ на эти слова. Ему не нравилось, что Янар все эти годы продолжал живо интересоваться событиями в стране, которую, казалось бы, покинул. Хотя формально это было не так, Санай не воспринимал свою землю частью какого-то там Союза. И то, что Янар всё ещё считал себя советским гражданином и то и дело наведывался в русские деревни, чтобы добыть газеты, его бесило.       — Война всегда идёт, — сказал Санай. — Не надо думать, что кто-то может сделать так, что она вдруг закончится раз и навсегда. Ты можешь сделать так, чтобы лето никогда не заканчивалось? Чтобы Солнце застыло на небе, а люди перестали рождаться и умирать? Можешь сделать, чтобы медведь не приходил за нашими жеребятами и телятами? Каждый мужчина знает, что не сегодня — завтра сосед может прийти к тебе с оружием и забрать твоих лошадей. Твоё удивление войне — это глупость.       Янар внимательно посмотрел на своего брата. Санай не был каким-то тёмным дремучим человеком, хоть и жил по архаичным законам. Просто он не видел в убийстве слабого сильным ничего противоестественного. Каждый день он охотился, убивал и ел чужое мясо. От этого зависела его жизнь. Он видел, как живые существа покидают свои оболочки, как меняют их, рождаются и умирают в бесконечном цикле, и для него это было так же нормально, как восход и заход небесных светил. Смерти он не боялся. Он её прекрасно знал.       — Ты не понимаешь, — тихо проговорил Янар. –Ты всё равно уважаешь и соседа, и любого зверя, которого убиваешь на охоте. Они — это совсем другое дело. Они хотят убить нас всех, потому что не считают нас людьми. Они думают, что мы, вроде как, на Земле лишние…       — Каждый народ считает, что он — человек, а остальные — звери, — отрезал Санай. — Слыхал я такое и от русских, и от тех, кто проповедует Ак-дьанг! Они говорили это и о нас, и о друг-друге! «Все, кто не нашей веры — хуже собак», — вот, что ни говорят! Русские гнали алтайцев с земли, загоняли в горы. Алтайцы велят молодёжи смотреть на русских, как на врагов. И русские и бурханисты хотят сжечь мой бубен и бубен Айсулу, потому что мы не от Бога, а от Эрлика, хотя я всегда поклонялся только Матери и Тенгри! Так что нового придумали твои немцы?! Поубивать собак другой веры и забрать их земли?!       — Ты слышал, что она говорила? — закричал Янар. — Слышал, чем обернётся эта война, если мы проиграем?! Разногласия, обиды и ваши междоусобные стычки покажутся детским садом, когда сюда придёт бюргер, чтобы выращивать капусту! Здесь кроме бюргера никого не предполагается!       — Где — здесь? — тихо спросил Санай, криво усмехаясь. Его улыбка больше походила на оскал.       — В Советском Союзе!       — Твои Советы как-то помогли нам? Они стравили алтайские народы, и им никогда не было до нас никакого дела! Сколько крови своей и нашей пролили твои ненаглядные большевики? Забыл? Забыл, почему бежал от русских?!       — Идиот! — воскликнул Янар. — Насколько же огромным представляется мир в твоём сознании?! Он что, по-твоему, какие-то безграничные горы до горизонта и дальше? Мир — это просто большая тыква, на которой империалистам всегда будет мало места!..       И тут он понял, что Санай прав. Война никогда не закончится.       — Ты не уйдёшь, — сдавленно проговорил Санай в наступившей тишине.       — Я должен вернуться, я нужен своей стране.       — Своей стране?       — Твой народ тоже часть Советов, Санай.       Санай подошёл близко, так, что Янар не видел ничего, кроме его пылающих страшных глаз.       — Мой народ только свой собственный. И ты — мой собственный. Ты никуда не уйдёшь. Ты сбежал из своей страны, поджав хвост, нашёл у меня прибежище, спал в моей постели. Теперь ты не сможешь предать меня. Хочешь выбирать, Янар, кого ты любишь больше: меня или «свою страну»?       Его голос был властным, и это всегда подавляло Янара. Но была в голосе Саная и какая-то несвойственная ему беспомощность, проскочившая под конец фразы. Янар вспомнил, за что он так полюбил Саная. Примерно за то же, за что Янар любил маленьких или молодых животных: они были такими наивными и глупыми. Нуждались в защите. Янар любил Саная за то, что он — большой и сильный был очень прост и откровенен. Не было в Санае ни грамма фальши, он был как большой ребёнок. Даже в своей звериной жестокости и непомерном эгоизме.       — Сможешь уйти? — тихо прошептал Санай очень напряжённым тоном. Он шумно дышал, раздувая ноздри от злости. И ловя запах тела Янара.       Они стояли так близко — грудью прижимаясь друг к другу. Янар не выдержал взгляда и опустил глаза.       — Ты мой, как мой конь или моя собака. Иногда взбрыкиваешь и рычишь, но деться-то никуда не можешь. Куда ты денешься от хозяина?