График уборки или жизнь за перегородкой

погибнет рыжая лиса — настанет чёрная весна.

— сериал «чёрная весна»

В горле пересохло. Горло окутало болью, внутри чувствуется так, словно он проглотил иглы или длинную, колючую проволоку. Иглы впиваются в мягкую ткань, не разрезая её, а лишь воткнувшись и в таком положении доставляя огромное мучение. Сглотнуть не получается — во рту нет даже слюны, от того каждый вдох словно доставляет лишь больше боли; иглы впиваются всё сильнее, почти протыкая кожу насквозь... Противная болезнь всё же настигла его. Веки тяжёлые настолько, что он не может их разомкнуть. Слишком болезненно и тяжело. Он жмурится и по темноте расплываются белые круги. Голова начинает кружиться и парень теряется в пространстве окончательно, не понимая ни своего положения, ни положения помещения, в котором он находится. А находится он в каком-то тёплом, но дурно пахнущем, помещении. На нём лежит что-то тяжёлое, сильно давит на грудную клетку, но это что-то такое тёплое, что он и не против... Отовсюду запах хлорки, помешанный с непонятным и чужеродным запахом — смесью чего-то приторно сладкого с... Кровью? Серёжа раскрывает глаза. Болью стискивает виски и он почти тут же жмурится, облизывая пересохшие и потресканные губы. Парень осматривается, вертя головой осторожно, чтобы не спровоцировать ещё бóльшую головную боль. Однако она всё равно настигает его и вся голова будто в какой-то симфонии, начинает тукать и стучать. Перед глазами плывёт разноцветными кругами и ему нужно некоторое время, прежде чем он смог увидеть, что всё здешнее помещение — белое. Белые стены, местами обшарпанные; белый, высокий потолок, лишь по уголкам, вероятно, из-за протёкшей крыши, видны пятна разводов; белая кровать, жёсткая и пахнущая хлоркой, но чистая, без пятен и подобного и белая смирительная рубашка, в которой он связан по рукам, без возможности хоть как-то выбраться. Всё чистое и всё белое Принято считать, что белый — цвет невинности, спокойствия и гармонии. И в любой другой момент Серёжа, быть может, согласился, но сейчас белый резал глаза почти реально. Не было ни капли спокойствия и тем более, гармонии. Лишь пустота и холод, хотя в помещении, опять же было тепло, даже жарко временами. Разумовский вскакивает, настолько насколько это в принципе возможно в его положении, в кровати и пытается спрыгнуть с неё, но и тут подлянка: под тяжёлым одеялом, которым он был укрыт, его ноги, в белых, больничных штанах, связанные и закованные в цепи прикреплены к самой кровати. Голову, будто стрелой, прошибает на очередной порыв боли и от того Серёжа, гулко завыв раненным зверем, валится обратно на подушку, едва заметно шмыгнув носом и дёрнув ногами, пытаясь понять как крепко не связаны. Крепко. Очень крепко, так, что если он дёрнет посильнее, то оторвёт ступни. В памяти, как и во всей голове — пусто. Словно этот белый, вероятно всё же больничный, свет выжег ему всю память и он не помнит теперь ничего и никого. Думать рационально в такой ситуации сложно, но именно это и пытается сделать Серёжа, пытаясь одновременно выпутаться из рубашки. «психушка?» — самая простая, но в то же время самая страшная мысль, которая могла прийти в голову парня. Мысль о плене была бы более... Спокойной что-ли? Он хотя бы мог понять от чего его поймали и держали бы в сыром подвале, но находясь в психбольнице он не может не думать о том, что попал туда за «просто так». «что если это из-за Саши и... Олега?» — эхом отзывается в голове, повторяясь словно заевшая плёнка, и Разумовский сжимается зубы едва ли не до скрипа. Голову сразу будто ободком стискивает, но Сергей более не обращает на это внимание, стараясь полностью сфокусироваться на памяти и сознании. Что если он сошёл с ума после смерти брата и все последующие события просто выдумал? И этих вампиров тоже, просто потому что этим бредил Саша и он решил, что это правда... Нет, Серёжа не страдал никакими психическими заболеваниями или расстройствами, да и Саша, хоть и был одержим каким-то «мракобесием», всегда выглядел здоровым и «в своём уме»; но так считал лишь он сам, ведь никогда на самом деле, ни он, ни брат, не были у психолога или психиатра. И вот это ощущение, что всё что было с ним, пусть то он помнит расплывчато и отрывками — иллюзия о «лучшей жизни», которую он сам и придумал, больно ударяет по голове и собственной сознательности, заставляя бесконечно задавать себе вопрос о том, что в принципе в его жизни реально. «нет, надо понять как я здесь оказался...» — кричит внутри, также отдаваясь эхом, но более не застревая в голове и не повторяясь. А ведь и вправду — как? Он помнит себя ровно до момента того, как зашёл в комнату Олега, а дальше — мрак. Разумовский разочарованно, рвано и нервно вздыхает, как может, садясь на кровать, вновь дёрнув ногами в какой-то мимолётной надежде, что силки ослабли. Но тут как с капканом — вытащить нельзя, только самому отгрызть. Он мелкими картинками вспоминает окошко в машине, из него лился неприятный, но приглушённый, жёлтый свет, резко бьющий по полу-открытым глазам; долгую тряску и вечные кочки, на которых парень, лежащий вроде как в багажнике, подскакивал, спина до сих пор была в синяках и ныла; какие-то голоса, резкие запахи и свет фонарики по глазам, видимо, для проверки рефлексов. Может быть его всё же похитили? Конечно, версия о том, что он просто сошёл с ума пока более доказана, но хочется верить в «лучшее» и похищение — как раз такой вариант. А тот факт, что его схватили, ударили чем то и отвезли, вероятно, за город — только подтверждает его суждения. Всё же Серёжа не очень верит в то, что именно так пациентов доставляют в больницу. Потом, это Серёжа помнит очень даже чётко, ярко белый и резкий свет и тёплая, едва ли не горячая, вода, куда его окунали и видимо мыли. Он был тряпичной куклой в чужих руках и никак не мог даже шевельнуться — его будто накачали наркотиками и он находился в трипе. Судя по чистым и даже расчёсанным волосам его точно вымыли и облачив в чистые одежды оставили здесь. Серёжа сглатывает и тянет шею, пытаясь высмотреть в полутьме палаты хотя бы одно, самое маленькое, окошко, чтобы понять какое сейчас время суток. Но маленькой форточки, с решёткой, здесь нет, как и часов или чего-то ещё, что могло бы помочь ему в определении времени. Лишь отстранённо горящая лампа, под потолком, которая освещает часть палаты у железного входа в неё. «вырваться бы ко входу и попытаться открыть его» — едва ли не плача от беспомощности думает Серёжа и склоняет голову, смотря на смятое им самим, тёплое и мягкое больничное одеяло. От того, что он всё ещё более тело будто ватное, он ощущает себя поистине куклой, которую просто взяли и привезли невесть куда и непонятно для чего. А ещё эта всеобъемлющая, поглощающая всё и вся, тишина, звенящая в ушах и давящая на мозги. Будто он говорит сам с собой, но всё равно ждёт ответа даже от этой пустоты, но в ответ ему лишь молчание и тихий гул непонятно чего: не то вьюги, которая воет где-то там, за окном, не то больничных устройств, одиноко пикающих в других палатах. Если такие есть, конечно... — Г-где... Я?.. — тихо, на пробу произносит парень и смотрит в сторону двери, ожидая хоть какой-то реакции. Горло тут же стискивает и режет; Разумовский жмурится и пытается сглотнуть, чтобы чуть «сгладить» боль в горле. Не получается. — Где я? Со второго раза получается лучше, хоть горло от этого болит не меньше, но его голос всё же отбивается от стен палаты и звенит эхом. Он неотрывно смотрит на дверь, словно ожидая, что она сейчас раскроется и перед ним предстанет сам «похититель». Только вот Серёжа не знает, что делать когда кто-то всё же войдёт сюда — обороняться не сможет, связан по рукам и ногам, брыкаться нет сил, а кричать не получиться — горло болит с каждой секундой всё сильнее. Ему бы хоть глоток воды и какое-нибудь жаропонижающее... Вдруг за дверью, Разумовский не может ослышаться ведь здесь гробовая тишина, что-то шуршит, словно кто-то подошёл к ней и смотрит в отверстие, невидимое самим парнем, прямо на него. От этого мнимого взгляда как-то не по себе и Сергей невольно съёживается и насухо сглотнув приходится взглядом по стенам и в принципе по палате. У стен с другой стороны стоят железные столики с... Шприцами. Чёрт, когда он не видел их и был в неведении — было явно спокойнее. Ибо сейчас сердце бьёт по грудной клетке с такой силой и гулом, словно его кости сейчас под его натиском разломаются на части, а сердце продолжить отбивать ритм уже в тишине этой мёртвой комнаты... — Пожалуйста... Скажите где я, прошу! — более громко всхлипывает он и тут же сгибается пополам, заходясь кашлем. Тот животный страх, что окутал его после того, как он нашёл подтверждение слов брата у Олега в комнате, вновь вернулся к нему и «обнял» своими когтистыми лапами за плечи, мелко царапая по рубашке и шепча в ухо. Серёже страшно до потери сознания — ему и так плохо, но из-за страха его начинает мутить и выворачивать в прямом смысле. Его тошнит и «штормит» из стороны в сторону, хотя он и не ел ничего уже с пару дней? часов? Разумовский перегнулся через кровать; ноги до боли стиснуло в цепях, но сами они так и не оторвались; и выплюнул желчь из желудка на пол. Перед глазами всё окончательно поплыло и зарябило, уши заложило и даже гулкая тишина в миг стала пустой. Тут же тяжёлая железная дверь в палату со скрипом отворилась и кто-то высокого роста зашёл, громко стуча каблуком туфель по полу. Кто-то прошёл до стены с препаратами, в тот же момент за ним зашёл ещё кто-то, чуть более низкий, и они вдвоём стали разбирать что-то на той стороне. Спустя время высокий человек подошёл к Серёже, посмотрев пару секунд на его состояние, и неимоверно аккуратно взял его за грудки, положив обратно на кровать. — Платок, — голос был приятным, тембр пусть и низкий, но бархатистый. Явно мужской. Неизвестный мужчина взяв платок вытер рот и подбородок парня осторожно, будто Разумовский был дорогой игрушкой. Далее мужчина, откинув одеяло, развязал смирительную рубашку на парне; цепи на ногах не тронул; и положив его руки вдоль тела вновь накрыл тяжёлым одеялом. Свет кто-то другой приглушил, и вовсе включив лампу, а сам мужчина тем временем придвинул стул к кровати; металлический лязг ножек стула больно ударил по голове и Серёжа пронзительно зашипел, дёрнув головой в сторону. Последний рывок вырвал из него остатки сил и после он грохнулся головой на подушку абсолютно обессиленно. Человек на это как-то странно саркастично хмыкнул и сев на стул стал смотреть на парня, судя по звуку записывая что-то в больничную карту или блокнот. — Что-ж, — произнёс человек вновь. Серёжа слышал его голос словно под водой, глаза у него были полуоткрытые и он смотрел лишь в потолок, от того и не мог рассмотреть лица мужчины, полагаясь лишь на слух — Сергей, рад вас видеть... В относительном здравии. Мужчина помедлил, не то записывая, не то подбирая слова, но вскоре всё же продолжил: — Когда вы придёте в себя мы с вами поговорим. Но я могу заверить вас, — тут он неожиданно провёл рукой по лбу и шикнул кому-то в сторону «38», после чего прокашлялся и вновь начал; в голосе чувствовалась улыбка — Сейчас вы в безопасности. Серёжа не верил этим словам. Но мозг отказывался думать иначе, от того, погружаясь в тяжкий и рваный сон, Серёжа думал, что он действительно в безопасности...

***

— Что ты знаешь о Разумовском? — Олег стоял на своём и пока они сидели в машине Шуры, ожидая Вадика, граф решил добиться наконец ответов. — Все говорят, что они опасны и что я должен знать о них едва ли не всё, но я ничего не знаю. Для меня он парень из коммуналки, а его братик фанатик, погибший не ясно как и не ясно от чьих рук. Шурик нервно постукивал пальцами по рулю, смотря вдаль и как-то странно поджимал губы. Вопрос, что задал ему Олег был явно очень и очень серьёзным, раз парень так реагировал. — От них одни несчастья, — сказал тот тихо, не отрывая взгляда от улицы. Внутри вампира что-то закипело. С месяц уже его водят за нос, кормя сказками о том какие Разумовские страшные, кровожадные и опасные. Но никто так и не рассказал ему: от чего? все считают это само собой разумеющееся, как дважды два четыре и удивляются тому, что Олег не знает «он же граф! Должен знать!» ... — Сука... — прошипел граф и не сильно стукнул кулаком по панели, заставив засмотревшегося Александра отлипнуть от созерцаний — Что за несчастья?! Почему и как!? Шура, прошу, я правда ничерта не понимаю — объясни по-человечески! Парень не к месту усмехнулся от того, что вампир просит сказать «по-человечески», но быстро вернулся к серьёзному выражению лица и прокашлявшись начал: — Граф, тебе о них никто и ничего не говорит, потому что их давно и нет, — на выпученные глаза вампира Шура устало вздохнул — Разумовские — вымершая фамилия. Серый и Сашка последние носители. — Ну и... Что в этом такого? — произнёс Волков, не понимая к чему клонит собеседник — Юсупов и я тоже последние из своих родов и что-то нас святой водой не поливают, говоря, что мы приносим несчастья. Нет, поливали как-то, но лишь из-за того, что мы вампиры... — Только все ваши умерли от чего-то вещественнного. Убили их там или своей вампирской смертью померли, — прервал Александр, смотря прямо на Олега. Волков со хмурился при упоминании смерти близких, всё же наёмник слова подбирать не умел, а может и не хотел — А на Разумовских... В общем, говорят, что после Алексея Разумовского, который был графом во времена революции, все следующие потомки типа «прокляты» — Прокляты?.. — неверяще переспросил мужчина. Нет, Олег в курсе о существовании различной «бесовщине», что их окружает: вампиры, оборотни и подобные существа, но насчёт проклятий и самой магии уверен не был. Да, в старину гадали, колдовали, но это казалось каким-то ребячеством. Да, Олег сам будучи хтонью не верил в её «магическую» часть. — Я не особо разбираюсь в этом... — потирая шею и отводя неловко взгляд в лобовое стекло, произнёс Шура — Но нам рассказывали, что этот граф как-то связался с вампиром и тот помог ему с помощью своей крови вылечить сына от неизлечимой болезни. Никто из Разумовских вампиром не являлся, то есть его сына в вампира не превратили, но кровь вампира их как-то спасла. И с тех пор, якобы от того, что они пошли «против природы», никто из Разумовских не умер своей смертью, — Сашка хмыкнул, дёрнув плечами, мол «и сам не знаю, что из этого правда», но также продолжил — Это уже более похоже на правду: родители айтишника разбились, его брата кто-то убил, так что и он сам в опасности... Особенно после того, как он узнал про вампиров — точно что-то не хорошее произойдёт, я чувствую... Сердце Олега пропустило кульбит. Вот ведь «повезло» уйти из дома именно в тот день, именно в тот момент, когда Разумовский туда пошёл!.. Нет, Олег хотел рассказать о своей «физиологии», но после, лишь тогда, когда убедиться, что Сашу убили вампиры. Но вот — не уследил и Серёжа узнали всё без него и испугался его. Олега, на которого смотрел и общался с ним как-то по-особенному. Но увидев вырезки о вампирах, Олег понимал почему, сбежал. Потому что брат об этом говорил и буквально вдолбил страх в его голову и от того Серёжа, видимо, боится любого вампира, даже если он ему не угрожает... Он хотел уберечь его от потрясений после смерти брата, а в итоге сам втянул в ещё бóльший страх... — О, вот и ветеран наш, — весело проговорил Шура, увидев идущего к машине вампира. Щёлкнул ключ зажигания и машина завелась. Заметив не весёлое выражение лица Волкова Шура по дружески боднул его в плечо и проговорил — Не боись, на нашем Серёже никакие проклятья не сходятся. Он же у нас особенный. Идёт против общества и рамок и тут обойдётся. Да и мы его всегда спасти успеем. Что мы, не помогали ему воду от протёкших труб собирать что-ли? Шура говорил ещё что-то бодрое, вспоминал что-то весёлое связанное с Сергеем. Олегу было приятно от этих воспоминаний, но в слова «обойдётся» мужчина... Не верил. Хотелось бы верить, но не получалось; в голове постепенно зарождался страх за него и невероятно сильная паника...