Акт 3 — Осквернение святых символов. Записи Вечности. Запись 12 — Врата ада, ведущие в пустоту, Пьеса в минус первом действии

Ianortien

автор

Метки

Психология Ангст Дарк Фэнтези Жестокость Кинки / Фетиши Философия Психологическое насилие Мистика Психологические травмы Ужасы Попаданчество Триллер Character study Фантастика Эротические фантазии Пророчества Готический роман Этническое фэнтези Мифы и мифология Множественные финалы Темное фэнтези Боги / Божественные сущности Психологический ужас Храмы Вымышленная религия Темный романтизм Психиатрические больницы Психологические пытки Сюрреализм / Фантасмагория Лабиринты Пьеса

Описание

«Пьеса в минус первом действии» — темное фэнтези, где границы между реальностью и внутренними мирами героя исчезают. Игори Нортес, бежавший от своих демонов и переживший психическое разрушение, сталкивается с мифологическими существами, символами и зеркалами, которые отражают его сущность. Каждый мир, который он посещает, — это искаженная версия его сознания, поглощенная конфликтами, болью и страхами. В поисках себя Игори проходит через трансформацию, переживая метафизическую борьбу за свою душу

Примечания

Эта работа является дебютной. Мне хотелось создать глубокий, психологический роман. Главы, по факту, не связаны, ну, формально, сюжет их связывает, но в основном все также, 1 глава, такая же как 9, например, много чего повторяется, и эта цикличность показывает безысходность Игори Нортеса. Я просто пытался сделать психологическое безумие, это странно, знаю, но поверьте, этот стиль вас доведёт до мурашек, углубитесь в неё, она сложная, но если вы ее хоть как-то поймёте, вы себя почувствуете на месте Нортеса. И, возможно, из-за истории Игори вы даже поменяете взгляд на свою жизнь! Поймите «искусство», посмотрите под другим взглядом на эту пьесу, также, как боги и существа мифологии смотрят на всю пьесу в голове игори, хотя она таковой не является, на то она и в минус первом действии, она несуществующая, действия в этой пьесе бесконечны и, одновременно, никогда не происходившие. Локация с обложки описана в 11 главе!

Акт 3 — Осквернение святых символов. Записи Вечности. Запись 12 — Врата ада, ведущие в пустоту

08 января 2025, 10:11

Игори лежал, подвешенный между двумя мирами. Нет, не между миром живых и миром мёртвых. Он не мог точно определить, где находится. Но то, что его окружало, было темнее, чем любые ночи, что он когда-либо переживал. Легкость тела казалась невозможной, так, как будто он не имел веса, не существовал вовсе, и всё, что было вокруг — пустота, лишённая любых ориентиров. Где-то вдалеке он мог разглядеть лишь силуэты — смутные, искривлённые, зловещие фигуры, но они не обращали на него внимания. Он был в вакууме. Или в космосе. Или, скорее, в самом его сознании. И в этот момент, когда он был поглощён этим ни чем не объяснимым состоянием, он осознал, что весь его мир стал только продолжением его внутренних вопросов. Эти вопросы тянулись по краю разума, как нити, которые не ведут ни к чему, как тени, что не оставляют следа. Он лежал в пустоте, его ощущения слились с самой бездной, и ему стало по-настоящему всё равно. Даже тот факт, что он не мог понять, в каком месте он был, не вызывал ни страха, ни тоски. Лишь холодное наблюдение за тем, как его сознание растворяется в том, что не было ни реальностью, ни иллюзией. Игори вспомнил о мифах, которые однажды пришли к нему. Врата ада — их присутствие было немым и темным, как молчание древнего знания. Каждый шаг, который он делал, каждый выбор, который он принимал, приводил его к новому открытию: за каждой дверью в его разуме всегда оказывались новые пустоты, неизведанные, бескрайние и пустые. Они не приносили ни осознания, ни истины. И казалось, что эта пустота, возможно, и была самым настоящим лицом его души. Смотрящим и молчаливым, не отзывающимся на крики и шёпоты, не выдающим ни света, ни тени. Мифы его не спасали. Лабиринты, бесконечные и запутанные, в которых он блуждал всё это время, стали для него домом. И теперь, когда он был один, среди всего этого мракобесия, где каждая тень становилась частью его самой глубокой сущности, Игори понял, что борьба не имеет смысла. Никакие мифы не смогут его вырвать отсюда, из этой пустоты, где не существует времени. Он вспомнил Номмо, существо, которое ему когда-то казалось порождением мудрости, мифической истиной, но теперь оно стало одним из этих лишённых формы теней, давно потерявших своё значение. Время, пространство, мифы — всё это слилось воедино и перестало быть чем-то важным. Он был в пустоте, и пустота была в нём. Невыразимая тяжесть его разума, томимая неудовлетворёнными поисками смысла, охватила его полностью. Мифологические боги, которые когда-то казались существами с целью и задачей, теперь предстали перед ним как безжизненные маски. Им не было дела до него. Внутренний хаос теперь был не частью битвы с демонами, а самой битвой, которая сама по себе не существовала, но и не исчезала. Игори попытался встать. Он ощутил, как его руки, ноги, каждая часть тела будто утонула в этой пустоте. Было невозможно двигаться. Была только тишина. И в этой тишине возникло одно единственное чувство — отсутствие. Отсутствие всего: присутствия, боли, страха, желания. Это было освобождением и погибелью одновременно. О, как он устал от этого бесконечного поиска, который не вёл ни к чему. Он не помнил, когда это началось — не помнил, когда он был ещё живым человеком, с желаниями и целями. Всё это растворилось. Теперь он был чем-то иным, чем-то бесконечно пустым, как чёрная дыра, поглощавшая всё и не возвращающая ничего. Врата ада исчезли, оставив лишь эти пустые, пустые горизонты, которые не были горизонтом. Чудовища, демоны, боги и мифы — все они, как бы он их ни называл, были лишь проекциями этой пустоты, отражением его собственной утраты. Его глаза не могли уже различать силуэты. Они исчезали в том же воздухе, что его окружал. Всё, что было раньше, потеряло смысл. Психологический мир, в котором он существовал, стал не более чем отражением в этом нескончаемом пространстве. И тогда, когда тьма сжалась вокруг, как кольцо, сдавившее его до последних мыслей, Игори понял, что нет выхода. Только бесконечный ход в пустоту, от которой нет спасения. Игори остался неподвижен, глаза его были прикованы к темным, искривленным линиям пространства, которые казались не более чем абстракцией, лишенной четкости и смысловой нагрузки. Воздух, в котором он находился, не существовал в привычном понимании этого слова, будто время и пространство здесь не имели власти. Его тело было скрыто в пустоте, а его мысли все чаще запутывались, как старинные нити, пересекающиеся в лабиринтах его разума. Каждая попытка мысли зацепиться за какой-то понятный образ, хотя бы крохотную идею, сталкивалась с сопротивлением этого искаженного мира. «Что такое я?», — спросил он себя, но не с какой-то надеждой на ответ. Эти вопросы, когда-то наполненные смыслом, теперь превращались в эхом отраженные отголоски в пустоте. Его разум, как древняя зловещая рукопись, терял страницы, в которых были записаны его мысли. Казалось, что даже те воспоминания, что когда-то казались прочными, начинают таять, как песок, сквозь пальцы. В этот момент перед ним, невидимый, но ощутимый в своем присутствии, появился один из символов его внутренних страхов. Он был частью его же сущности, но с каждым мигом становился все более неотделимым, как привязка старого мифа. Это было нечто, похожее на гигантскую черную тень, поглощавшую всё вокруг. Её границы размывались, как искажения в тумане, но её природа была ясно понятна Игори — это было его собственное отражение, искаженное и лишенное всякой субстанции. Эта тень была тем самым бездушным проявлением, которое он всегда скрывал, отказываясь принять его как часть своей природы. В этой пустоте, где его тело стало невидимым, а разум начинал разрушаться, она поглощала его всецело. Его дух боролся, но каждый жест, каждая попытка сопротивления становилась всё слабее. Он не мог поверить в то, что был способен так долго сопротивляться. Память о тех первых шагах в его путешествии, о страхах и ощущениях, которые давно уже стали ему знакомы, исчезала, растворяясь в глубинах бесконечной пустоты. Внезапно стало ясно: никакие боли, никакие муки не освободят его от этого состояния. Он больше не мог отделять себя от того, что было внутри него. И эта мысль, как труп, распадающийся на молекулы, поглотила остатки его осознания. И вот снова — он оказался на перепутье. Образ перед ним изменился. Врат ада, до этого почти невидимые, теперь резко стали четче. Их формы, пылающие огнем, но не теплом, а скорее ледяной, пронизывающей пустотой, начали подниматься. Их огромные створки вырастали прямо из того же воздуха, в котором он находился. Этот переход — символ нового этапа, но какой-то бессмысленный, почти интуитивно понятный, как неизбежная участь, которой он не может избежать. Игори почувствовал их тяготение. С каждым шагом он приближался к ним, но ни малейшей решимости продолжить путь не было в его сознании. Эти врата словно звали его, но не как выход, а как очередную ловушку для его разрушенной сущности. Смыслом было не выйти, а исчезнуть. Смыслом было стать частью того, что здесь существовало. Тени размывались, превращаясь в черные нити, которые тянулись в пространство, созданное только для того, чтобы поглотить его. На миг ему показалось, что он способен почувствовать силу в этом безумии, но затем все исчезло, растворившись в вакууме его разума. Он продолжал стоять, словно заблудившийся среди множественных теней своих же мыслей, не в силах понять, сколько времени прошло. В этом месте, где время и пространство не существовали, все стало взаимозаменяемым: мысли, чувства, сны и реальность — они все начали переплетаться в одном бесконечном цикле. Игори осознал, что его сила сопротивляться истекла. Вся его жизнь, все его битвы с демонами, с самим собой, с богами и мифами, привели к тому, что он оказался в этом месте. Смыслы его бытия, как зыбкие отражения, исчезли, а сам он — стал частью бездны. Игори почувствовал, как его тело перестает быть его собственностью. Он не мог различить, где заканчивается его сознание и начинается пустота вокруг. Внезапно мир перед ним потерял всякую форму — вместо границ, звуков и запахов, мир стал зыбким, как влажный туман, овеваемый всеми переживаниями, которые он когда-либо испытывал. В нем не было ни светлых, ни темных областей — всё сливалось в одно бесконечное существо, из которого он сам, казалось, исчезал. Почти неосознанно, он протянул руку, но вместо твердой материи ощущал лишь прохладу, как если бы его пальцы скользили по невидимой стене, созданной его мыслями. Эти мысли стали для него бесполезны — их больше не было. И тогда он вспомнил, что на самом деле никогда не владел ни одним из своих ощущений, ни одним из своих переживаний. Он был лишь отражением того, что происходило внутри его. Он не мог видеть свою собственную боль, не мог услышать страха, который когда-то терзал его в темных уголках его разума. Все стало пустотой, и пустота была его единственным состоянием. И в этой пустоте, как в вакууме, он вновь встретил ту самую тень — силу, которая явилась ему, когда он впервые осознал свои внутренние противоречия. Теперь тень не была чем-то внешним. Она стала его самой сутью, частицей его существования, его прошлого и будущего. Это было не существо, не демон, не враг. Это была он сам, полотно, на котором рисуется вся его история, искаженное его страхами и надеждами. Игори наконец осознал: все, что он когда-либо пережил, было лишь сном, иллюзией, созданной его собственным восприятием. Он был лишен реальности, лишен пространства и времени. Он был частью процесса, который не имел ни начала, ни конца. В этом моменте он не был живым существом, не был мертвым. Он был самой сущностью того, что невозможно понять, что невозможно разорвать. Игори не мог сопротивляться — сопротивление стало бессмысленным. Он не мог освободиться, потому что он уже был свободен в своей абсолютной несвободе. Тень, которая когда-то пыталась поглотить его, теперь была с ним, внутри него. Он уже не мог отличить, где заканчивается его страх и начинается сама тень. Вместо того, чтобы бороться с этой сущностью, он почувствовал, как его мысли, его сознание сливаются с ней. Он стал частью вечного цикла — своего рода мифа, который когда-то был придуман, чтобы дать смысл тому, что не поддается смыслу. Неожиданно перед ним возникла фигура, скрытая в темном облаке, из которого, казалось, исходил мягкий, холодный свет. Это было нечто божественное, но не светлое. Это было нечто, что существовало за пределами божественности — древнее, неизведанное, навсегда лишенное понятия доброго или злого. Игори почувствовал, как фигура начинает говорить, и его разум наполнился необъяснимыми словами, не поддающимися переводу, но полными силы и бездны. Эта фигура молчала, как молчит пустота, которая не может быть измерена. И в молчании его собственная сущность исчезала, как угасающее пламя в туманном океане. Каждое его слово, каждый его шаг был превращением в нечто иное. И, хотя он не мог вернуться, он не мог и двигаться вперед. В этом месте не было места для времени, и не было нужды в понятиях начала или конца. Он был всем и ничем одновременно. Тень в темном облаке, как древний, немой свидетель, не произнесла больше ни слова. Все вокруг Игори стало тяжело давить на его восприятие, как бы разрушая саму структуру его сущности. Он уже не чувствовал ничего, кроме того странного бескрайнего ощущения пустоты. Его тело, его разум, все эти элементы, составляющие его личность, растворялись в этом моменте. Страх исчез, но вместе с ним исчезла и любая надежда, любой смысл. Он почувствовал, как его сущность сливается с этим немым космосом. Внезапно его тело откликнулось на что-то знакомое — легкая волна боли, как старое воспоминание, тянущееся из глубины бытия. Игори попытался найти хоть какой-то смысл в этом ощущении. Эта боль, даже если и была физической, ощущалась скорее как метафора. В ней заключалась утрата, неизбежность завершения всего, что он знал. И в этом, возможно, заключалась последняя истина: в конечном счете, его страдания были лишь временными следами на неизведанном, безжалостном пути. Он попытался найти выход, но из этого пустого пространства не было выхода. Он попытался понять, что именно он должен был бы сделать, но не было никакого понимания. Он был поглощен этим вечным циклом, этим мифом, в котором не было ни времени, ни пространства. В нем не было ни истока, ни цели — только бесконечный процесс, в котором он был лишен власти, лишен выбора. И вот в этот момент, когда он почувствовал, что его сознание растворяется окончательно, перед ним снова возникла фигура. Но на этот раз она была не одна. Вокруг нее появились другие существа, словно пришедшие из другой реальности, из других мифов, обитавших за пределами человеческого понимания. Они были молчаливыми и темными, их тела переплетались с теми туманами, которые окружали Игори. Каждое из них было символом чего-то большого и невообразимого, но в их бездушных, незаметных движениях не было страха. Игори понял, что эти существа были частью того самого мифа, от которого он не мог убежать. Это была сама суть его существования, воплощение его внутренней борьбы и страха. Он был их частью, так же как и они были частью него. Но чем дольше он смотрел на эти существа, тем больше его разум терял устойчивость. Он не мог распознать, кто был кем: был ли он тем, кто создавал их, или наоборот, они создали его? Его мысли были настолько запутаны, что даже само существование этих существ казалось просто мгновением. Ощущение времени растворилось, и все снова вернулось к пустоте. В этот момент Игори почувствовал нечто совсем странное — некое присутствие, не как явление, но как сила. Это была сила разрушения и рождения, которая не различала добра и зла. Это было нечто, что существовало за пределами любых нормальных понятий о добре и зле, что просто было. Он понял, что всегда был частью этой силы, как часть мифа, который не мог быть завершен. Его разум, казалось, взорвался, поглощенный этим осознанием. И в этот момент, когда он думал, что уже не сможет выдержать этого существования, пустота вокруг него снова начала изменяться. Постепенно пространство вокруг него исчезало, становясь все более вязким, все более туманным. Игори почувствовал, как его тело, его сознание становятся частью чего-то гораздо более великого, чем он сам. Он был поглощен этим вечным циклом, в котором не было ни начала, ни конца, ни начала страха или боли. Все, что он был, и все, что он когда-либо знал, растворялось в этом. Игори, чувствуя, как его сознание поглощается этим нескончаемым циклом, почти утратил способность воспринимать собственное существование. Его мысли превращались в странные, аморфные образы, которые не имели формы и не привязывались к временным линиям. Он был одновременно и центром этого мира, и его краем, и не мог разграничить, где заканчивается его собственное «я», а где начинается эта безбрежная пустота. С каждым мгновением его восприятие искажалось все больше, как если бы мир вокруг его разрывался, а он был лишь свидетелем этого разрушения, не имея силы вмешаться. Вихрь образов — мифологических, религиозных, психологических — стал поглощать его без остатка, их формы становились расплывчатыми, хаотичными, а смыслы терялись, как песок сквозь пальцы. Он не знал, какое место занимает среди этих хаотичных элементов. Все слои реальности сливались в одно и то же «бытье» — одновременно существование и его полное исчезновение. Но среди этой бездны, среди непрерывного разрушения его самого и всего, что он знал, он вдруг услышал голос. Он был тихим, едва различимым, но в нем была сила, от которой Игори не мог оторваться. Этот голос звучал, как эхо, раздавшееся через бескрайние горизонты его сознания. Он не мог разобрать слова, но знал — это был тот же голос, что когда-то вызывал его к самопознанию. Он чувствовал, как этот голос становится частью его, как поток его собственных мыслей и мучений, переживаний и раздумий. С каждым словом этого голоса, с каждым его откликом, Игори начинал ощущать странную перемену. Это не было избавлением от боли или избавлением от боли. Это было лишь осознание того, что он, возможно, не мог бы продолжить этот путь в одиночку. И это осознание позволяло ему найти новое направление. Он не мог больше просто быть тем, кем был раньше, ведь мир, который он знал, больше не существовал. Но был ли он готов принять это новое бытие? Был ли он готов стать чем-то иным? Голос продолжал звучать, приглушенно и замедленно, как если бы он исходил откуда-то далеко. Игори больше не мог воспринимать его как внешний фактор. Этот голос, его смысл, стал частью его самого. Он был не голосом другого существа — это был его собственный голос, отражение его самых глубоких переживаний, его трагедий и осознаний. И, несмотря на это, он ощущал, что этот голос указывает ему путь. Путь, который он не мог увидеть. Путь, который не был явным, но который тем не менее звал его. Игори почувствовал, как его суть начинает изменяться — он терял связи с тем, что когда-то называл собой, но одновременно осознавал, что его новое «я» неизбежно срастается с этим разрушением, с этим вечным циклом. Этот путь был не чистым, не освобождающим, а скорее превращением, переходом через темные воды, через мрак, в котором он должен был найти свое новое место. Тогда, во мгновение, когда его разум почти перестал существовать, он почувствовал, как начинается новое пробуждение. В этом пробуждении не было ясности, не было утешения, не было истины. Это было осознание того, что все, что происходило, не завершилось. Игори понимал, что этот цикл продолжится. И хотя его сущность была разрушена, ее части продолжали существовать, чтобы быть частью этого бесконечного, непостижимого пути. В этот момент его тело снова ощущало тяжесть присутствия — присутствие этих существ, темных фигур, идущих с ним, и каждое их движение, каждый их взгляд был отражением его собственного бытия. Это не был конец. Это было продолжение, но уже без начала и конца. Игори знал, что он не был один. Но кто же он был теперь? Ответа не было. Все, что он ощущал — это множество присутствий, которые окружали его, сливались с ним и становились частью его самого. Каждое существо, каждый образ, каждая тень, возникшая в этой пустоте, казалась отражением его внутренней борьбы. Эти тени были не просто существами. Они были его мыслями, его страхами, его сожалениями и его воспоминаниями. Их присутствие было неумолимо, как неизбежность, как сама судьба, свисающая, как свинцовая нить, удерживающая его в этом состоянии без времени и пространства. Игори ощущал, как его собственное “я” растекается, теряя форму и суть. Он был не просто частью этого мира, он был самим этим миром. И тем не менее, в этом распаде, в этой дезинтеграции, он не был освобожден. Он был привязан к этому миру, как пленник в клетке, даже если сама клетка уже давно исчезла. Но что-то в его сознании шевельнулось. Некий фрагмент, возможно, давний, скрытый уголок его разума, осознал, что в этом хаосе все же существует что-то неизменное. Это не было знанием в традиционном смысле. Это было осознание, интуиция, что все, что происходило, происходило по какой-то причине, даже если он не мог понять ее. И это осознание было пугающим, потому что оно означало, что не было выхода — было лишь движение по пути, который не был завершен. Что-то дрогнуло внутри его сознания. Он не мог сказать, что это было. Возможно, это было воспоминание. Или фрагмент мечты, которая когда-то казалась столь реальной. Или может быть это был страх, который пробудился вновь, несмотря на то, что мир вокруг его становился все более бесформенным. Этот страх не был новым. Он был старым другом, старым врагом. Он был частью Игори. Часть, которая не могла быть уничтожена. В этот момент Игори почувствовал, как его существование снова обрело форму. Оно не было чистым. Оно не было ясным. Это была форма разрушения и перерождения. Он осознавал, что он не просто переживает эту трансформацию. Он сам был трансформацией. И все, что его окружало — это были его собственные, размышляющие, страдающие части. С каждым моментом, с каждым вздохом, Игори ощущал, как его внутренний мир перестает быть стабильным. Его страхи становились более четкими, более осознаваемыми, их образы — более явными. И среди этих образов, среди этих сущностей, он почувствовал присутствие чего-то нового. Не бога. Не демона. Но нечто большее — сущности, которая была сама сущностью вечности, цикла жизни и смерти. Он ощутил, что он стал частью чего-то, что невозможно было разрушить. И в этом ощущении было не только ужасное знание, но и некая странная свобода. Ведь он больше не был просто наблюдателем. Он был самим циклом, его движением, его ритмом. И это осознание дало ему новое понимание. Он понимал, что его существование не заканчивается, что он будет продолжать этот путь, пока не достигнет конца, который и не может быть настоящим концом. В конце концов, Игори был не просто частью мифа. Он был мифом. И, наконец, когда его разум замер в этом понимании, он почувствовал, как снова возникает свет. Он был тусклым и слабым, но он был там. Свет был не выходом. Он был не ответом. Он был лишь присутствием, которое снова накрыло его, поглощая и соединяя с тем, что всегда было частью его сущности. В этот момент Игори понял: реальность не существует без его восприятия, и сам он — нечто большее, чем просто фигура в этом мире. Он был вечным циклом, постоянно перерождающимся, растущим и исчезающим, и его путь никогда не будет завершен. Игори стоял, не имея тела, не имея формы. Его существование было как разрыв во времени, как пустота, в которой все вещи стали тенями. Он ощутил, как его сознание, неразделимое, бесплотное, стало частью этой пустоты. В этом пространстве не было ни прошлого, ни будущего, не было ни начала, ни конца. Были лишь моменты, которые тянулись сквозь его суть, оставляя за собой следы. С каждым шагом, или, скорее, с каждым движением, которое не имело формы, Игори ощущал, как его разум углубляется в эту пустоту. Он не знал, был ли это процесс осознания или же падение в бездну. Это было похоже на бесконечное падение в темное море, где его душа терялась, растворялась в небытике, и возвращалась обратно в саму себя, но уже измененная, искаженная. Именно в этой искаженной тишине он снова ощутил присутствие. Оно было не громким, не зримым, но мощным в своем молчании. Энергия, которая никогда не уходила, которая не растворялась в никуда, а наоборот, оставалась скрытой за завесой тени. В этот момент Игори понял, что все его внутренние демоны, все его страхи и сомнения — это не просто его тени. Это части более древнего существа, части того, что было давно забыто, частично скрыто и давно не замечаемо в мире, который он когда-то называл реальностью. Он ощутил, как эти сущности вливаются в его существование, как он сам становится частью их — частью этой космической тени, что существует между звездами, между мирами. Он был не просто частью этого мира. Он был самим миром, его осознанием, его непрерывным состоянием. В этом было не только разрушение, но и создание. Все в нем было связано, все части его были важны, и никакая часть не могла исчезнуть. Он вспомнил образы мифов, с которыми сталкивался в своих странствиях. Были ли они реальны? Были ли они настоящими, или же они были лишь его собственными проекциями? Теперь все эти образы слились в одно. Они стали не отдельными существами, не архетипами, не символами, а частью одной большой истины, той самой вечной истины, которую он пытался понять. В этом моменте Игори понял: не существует ни победы, ни поражения. Время не измеряется такими категориями. Сущее — это не то, что можно победить или уничтожить. Это то, что всегда существует, как бесконечный цикл, бесконечная игра, в которой нет начала и нет конца. И если он когда-то пытался выйти из этого круга, то теперь он понимал: выхода не существует. Он был частью этого круговорота, и в этом было его настоящее освобождение. Он ощутил, как его сознание начинает возвращаться. Не в смысле физического возвращения в тело. Нет. Оно возвращалось в структуру, в смысл. Он был тем, что оставалось неизменным в этом цикле. Он был не тем, кто что-то терял, не тем, кто что-то искал. Он был тем, кто стал частью вечности, частью самого процесса, частью самой реальности, в которой существовал. И с этим осознанием Игори больше не чувствовал страха. Не было боли. Не было ни пустоты, ни полноты. Было только понимание, что все, что происходило с ним, было частью чего-то большего. Чего-то, что всегда было. Чего-то, что будет всегда. Он знал, что теперь его путь никогда не закончится. Но это не было трагедией. Это было освобождением.