Сердцепреклонённые

*** Они гуляли по историческому центру. Зураб с интересом рассказывал о церквях и соборах так, словно был заправским гидом. А акцент придавал его речи особый шарм. Сегодня он был в простой чёрной рубашке и солнечных очках, и они очень гармонично смотрелись вместе. — Вы интересный рассказчик, — сказала Алика, когда они присели на скамейку в тени раскидистого клёна. Её ноги слегка гудели от высоких каблуков, и она была рада отдыху. — С вами моё красноречие достигло небывалых высот, — пошутил он. — Так чем вы занимаетесь, Алика? Она была готова к этому вопросу. Поэтому ответила с долей уместной небрежности. — Раньше я была театральной актрисой. А переехав во Францию, занялась переводами. Перевожу советскую поэзию, и на хлеб с маслом мне хватает. Ну а вы? — Я всего лишь скромный владелец ресторана. Никак не связан с искусством, в отличие от вас. Алика постаралась сдержать усмешку. Она доподлинно знала, что в частной коллекции Зураба были десятки полотен и других произведений искусства, похищенные у других коллекционеров. В частности, предметом её интереса была икона четырнадцатого века, стоившая баснословных денег. Именно из-за этой иконы подразделение Осокина так засуетилось. Они сами были преступниками и боролись с такими же преступниками, как они. И Алика погрязла в этом до такой степени, что перестала различать, где добро, а где зло. Ей было плевать, кто прав. Она просто делала свою работу, превозмогая внутреннее отвращение от собственного вранья. Они дошли до набережной. Автомобиль всё это время неторопливо ехал за ними. Спустившись по массивным ступеням к реке, Алика сняла туфли и зашагала босиком. Камень мостовой нагрелся на солнце, и ступать по нему было приятно. Зураб что-то шепнул своему водителю, и тот вернулся с серым пиджаком. — Наденьте, у реки всё ещё прохладно, — он набросил пиджак ей на плечи. Алика благодарно улыбнулась. От пиджака пахло одеколоном «Фаренгейт». — Здесь очень красиво. — Не хуже, чем во Франции? — Примерно так же, — покривила душой Алика. — Если пожелаете, мы можем посидеть в ресторанчике на набережной. Уже открыли летнюю веранду. Выпьем вина, посмотрим на реку. — Вы за мной ухаживаете, Зураб Нотарович? — лукаво спросила девушка, глядя ему прямо в глаза. Она знала, как её взгляд действовал на мужчин. Вот и Зураб слегка смутился, вновь нацепив очки. — Просто Зураб. Без отчества. — Договорились. — Вы очень красивая женщина, Алика. Безусловно, мне хочется подольше побыть в вашем обществе. Такой редкий цветок, как вы, встречается раз в столетие. — Не льстите мне, прошу. — Но это правда, — он повернулся к ней и взял её ладони в свои, сухие и жёсткие. Она ощутила прохладу его золотого перстня. — Вы задели во мне какую-то доселе невиданную струну. Знаете, я рано овдовел, не успел завести с супругой детей. И после жил бобылём, воспитывая племянников, строя бизнес. Женщины меня не интересовали. Но вы… вы это нечто иное. — Зураб, не надо, — она высвободила ладони и разом стала печальной. — Отвезите меня обратно в гостиницу. — Я обидел вас, Алика? — Что вы, ничуть. Просто… я не готова к таким откровениям. — Прошу меня извинить, — он жестом подозвал водителя. — Серго, отвези даму в гостиницу. Я доберусь своим ходом. — Но Зураб Нотарович… — Делай, как сказано, — он достал из внутреннего кармана пиджака трубку с антенной. — Всего хорошего, Алика. Простите старика за откровенность. Алика молча кивнула и последовала за Серго. Они с Осокиным ужинали в ресторанчике при «Молодёжной». Он рубал свой стейк, как вахлак, а она полчаса тянула через трубочку джин-тоник. Из динамиков хрипел джаз и сильно пахло табачным дымом. — Давай уедем, а? Это гиблое дело, — сказала Алика. — Что за пессимизм, малышка? Я тебя не узнаю, — Осокин вытер губы от соуса и достал блистер с гомеопатическими таблетками. Алика поморщилась. — Интуиция, Олег. Этот орешек окажется крепче, чем мои зубы. — Брось. Ты и не таких раскалывала. — Смеёшься? То была трусливая богема, пидорасы-авангардисты да режиссёры, пронюхавшие последние мозги. Ладно, в Москве мы пощипали одного фирмача и парочку генералов. Но Зураб это птица иного полёта. Он по уши в крови и глаза у него звериные, хоть он и прикидывается порядочным галантным мужчиной. Ты идиот, если считаешь, что мы можем с ним тягаться. — Так, красотка, слушай сюда, — он схватил её за шею и жарко зашептал на ухо. — мне необходимо повышение, и на всё готов, чтобы его получить. Если Зураб всадит пулю в твою тупую башку, что ж, так тому и быть. Погрущу пару дней, а потом всё равно доведу дело до конца. Я через всех переступлю, чтобы добиться своего. — Пусти, придурок, — она с отвращением скинула его руку. — Блять, как я могла с тобой связаться? — Ты, как и все русские шлюшки, любишь красивую жизнь, — презрительно фыркнул Осокин. — Обещанием мехов-пухов и Парижем можно купить любую русскую шалашовку. — Пошёл нахуй! — Алика вскочила, но он дёрнул её руку на себя. — Сядь! Не позорься, — прошипел он, — на нас уже косятся. Сейчас я закажу тебе тирамису, ешь и помалкивай, поняла? Алика промолчала. Нервно дёрнула замок сумочки, достала пачку самокруток, где к табаку был примешан гашиш. Затянулась и выпустила сладковатый дым. — С ума сошла, дура? — Осокин вырвал у неё джойт и затушил в пепельнице. — Проблем захотела? Официант поставил перед ней пирожное с веточкой мяты. Алика попросила унести десерт и заказала графин водки. Осокин хмыкнул. — Решила надраться? Ну флаг тебе в руки. — Под алкогольной анестезией ты мне не так противен, любимый, — ядовито произнесла Алика. *** Алик сам не знал, почему он тянул со сдачей досье Зурабу. Он знал об Алике всё, знал, кто её отец, знал номер дома, в котором она жила все два года в Туле. Знал, что она поступила в театральное училище в Ленинграде. Знал, что её стихи были опубликованы в журнале «Юность», этот выпуск до сих пор хранился в его квартире, в коробке с ненужным хламом. Знал, что после окончания двух курсов училища Алика Кемер исчезла, растворилась. Прогуливаясь возле гостиницы, он увидел её с мужчиной, лицо которого ему было смутно знакомо. Окольными путями он узнал его имя и пробил на него досье. Хорошо было иметь связи среди высших московских чинов, в этом Афган ему, конечно, здорово помог. Мужчина оказался бывшим кэгэбэшником, одним из тех, кого считали «стукачами». Он давно жил в Америке, под именем Герберт Халед и был женат на некоей Фелисидад, которой и оказалась Алика Кемер. Круг замкнулся. Всё это дело дурно пахло, но он не мог сдать Алику Зурабу, понимая, что тот с ней сделает. Забрав «Харлей» из мастерской, он подкатил к «Молодёжной» и занял свой привычный наблюдательный пункт. Ждать пришлось недолго: из гостиницы вышла нужная ему парочка и направилась в сторону ресторана. Выждав, он вошёл следом и занял столик недалеко от них. Он видел её, как на ладони. Она ничуть не изменилась, словно и не было этих пяти лет. Всё такая же красивая, она по-прежнему играла лицом и не могла усидеть на месте. На ней была простая красная футболка, заправленная в джинсы и красные туфли, словно из «Детского мира». Она пила водку и ругалась со своим спутником. Он видел, как наливается кровью его лицо. Залпом махнув чистого джина, Алик встал и подошёл к их столику. В этот момент как раз заиграл какой-то забугорный медляк. — Можно пригласить вашу спутницу на танец? — вежливо поинтересовался Алик. Она вскинула на него свои невозможные глаза, и он увидел в них тысячу смертей. Конечно, она его узнала. Её кожа стала белее снега, а рот удивлённо приоткрылся. Она застыла, поражённая, не в силах вымолвить слово. — Моя жена слегка перебрала, — сказал её спутник. — Но кто я такой, чтобы мешать ей, если она захочет разделить с вами танец. — Вы не против? — он протянул ей ладонь. — Против, — хрипло ответила она. — Олег, давай уйдём отсюда. — А что такое? Ты ещё не допила свою водку, — он выразительно постучал по графину, в котором оставалось больше половины прозрачного напитка. — Так, может, я к вам присоединюсь? — спросил Алик, стараясь не смотреть на неё. — Хорошая идея. Мы с женой как раз здесь никого не знаем. Недавно в этом городе, — доверительно сообщил он. — Присаживайся, как там тебя? — Александр. Для своих Алик. — Ну а я Олег. А жену зовут… — Заткнись, — зло бросила Алика. — У вас очень эффектная жена, — Алик быстро посмотрел на неё. Глаза его бывшей любимой метали молнии. — Да, мне с ней повезло, — он притянул её к себе и смачно чмокнул в макушку. — Хватит! — Алика вскочила, потащив за собой скатерть. Осокин еле успел схватить графин и рюмки. — Пошли вы оба, заебали! Она схватила со спинки пиджак мужа и быстро унеслась из ресторана, оставив после себя только шлейф остро-пряных духов. Алик ощутил, как защемило сердце от этого запаха. — Что это она? — спросил он у Осокина. — Перебрала. С ней такое бывает, — сказал он мрачно. — А, проспится и всё будет ок. Наливай, что ли. Оба пили лихо. Но Осокин стал сдавать первым. Клочки пепла, как облетевшие лепестки, падали на его белую рубашку. Алик тоже не терял своего темпа, но от запаха его сигарет начало подташнивать. — А ведь я вообще-то не курю, — заплетающимся языком сказал Осокин. — Но она меня сегодня довела. — Она красивая. Наверное, любит, когда её осыпают купюрами и цветами, — нагло улыбнулся Алик. — Да, красивая сучка. Но слишком дорого мне обходится. — А ты от неё избавься. Судя по твоему галстуку, ты мэн состоятельный. Один раз заплатишь нужному человечку и привет. Осокин рассмеялся. Смех у него был неприятный, визгливый, как у бабы. И ему почему-то стало жаль маленькую Алику в её красных туфлях, больше похожих на детские сандалики. Вновь ожили непрошенные воспоминания, которые он поспешил залить водкой. — Я эту дрянь, эту дворняжку из такого говна выволок, в институт её пристроил. В театральный, сука! Туда и блатным пробиться было сложно, не говоря уже о провинциальных лимитчицах, — ненависть пожирала Осокина, как огонь древо. Слюна шипела на пересохших губах. — Шмотки ей покупал, духи французские. Хочешь платьице? На тебе платьице. Хочешь эти чёртовы «Пуазоны»? Говно вопрос. А она… Всю кровь из меня выпила, тварь. — Ну и пошли ты её нахер. Вокруг столько девок, на любой вкус, — спокойно сказал Алик, на всякий случай убирая от него подальше всё, что бьётся. Тот бессильно махнул рукой и достал из кармана брюк носовой платок, утирая вспотевший лоб. — Бумажник в пиджаке был. Увела, сука. — Ничего, я расплачусь. Солнечные квадраты расцвечивали серый школьный линолеум. Осень вызревала золотой листвой, прятала октябрьские дожди до холодов. Алика быстро влилась в коллектив, и он мог видеть, как она хохотала с девчонками на переменах, быстро-быстро рассказывая свои нескончаемые истории. И где-то какой-то частью своего существования он привязывался к ней, без надежды освободиться. Он смотрел, как крошится под её пальцами сероватый мел, и ему хотелось целовать их целую вечность. Скрип казённого советского мела распарывал воздух, и этот звук казался Алику самым сладким звуком на свете. Только бы иметь возможность любоваться её красивой спиной, пусть и затянутой в форменный синий пиджак, холодным огнём волос, кудрями рассыпанным по плечам. Пританцовывающей походкой она вышла на середину класса и хлопнула в ладоши, привлекая внимание. Хотя этого, собственно, и не требовалось — все и так уже смотрели на неё. Улыбка, сладкая, как плодово-ягодное вино, блуждала по бледному лицу, и Алик вновь залюбовался ею. Эту крошку хотелось спрятать в ладонях, защитить её полудетскую невинность от любых посягательств. — У меня в субботу день рождения, — сказала она. — Я вас всех приглашаю. Алик усмехнулся. Ну да, всем хотелось побывать в доме большого начальника, посмотреть, как живут небожители. Одноклассники возбуждённо зашумели, а он уткнулся в тетрадку по физике, видя вместо пляшущих рядов формул её лицо. Она подошла к его парте и положила перед ним шоколадную конфету «Аксинья». Алик огляделся: многие вовсю шуршали обёртками. — Это в качества аванса? — спросил он, разглядывая огромную конфету в хрусткой красной обёртке. — Нет, в качестве подкупа, — ответила она без тени улыбки и чинно уселась на своё место. — Это подлый приём, — крикнул он, обернувшись. — Я знаю. После уроков она догнала его у «стекляшки и пошла рядом, заглядывая ему в лицо. Алик искоса взглянул на неё и усмехнулся. — Что, решила использовать ноги по назначению и начала ходить пешком? — А тебе не нравится, когда я иду рядом? — парировала она, легко подстраиваясь под его ироничную манеру беседы. — Да мне всё равно, — Алик равнодушно пожал плечами. — Ты колючий, как кактус, — они остановились на светофоре. Алика нетерпеливо постукивала портфелем по коленке. Алик нащупал в кармане сигареты. Предложил ей, но она покачала головой. — Так ты придёшь, капитан? — спросила она, внимательно смотря на него изучающими голубыми глазами. Вечер только намечался, и мягкое золотистое солнце отражалось в них, как в море. — Приду, если ты для меня станцуешь, — дерзко ответил он, засунув руки в карманы потёртых вельветовых брюк. На фоне её новой, с иголочки, формы он смотрелся оборванцем. Но Алика это не парило. Девчонка казалась ему пришелицей с другой планеты, и поверить в её реальность было практически невозможно. Она не смутилась. Лишь серьёзно уточнила: — На столе? — Можешь и на столе, — он выдохнул дым и оценивающе посмотрел на её ноги в белых гольфах. — Как пожелаешь, капитан, — серьёзности Алики надолго не хватило, и она издевательски склонилась в полупоклоне. Он видел, как её губы растянулись в улыбке, а в глазах загорелся огонь. У Алика внезапно перехватило дыхание. В голове мелькнуло видение: она стоит в лунном свете, в её волосах играет лунный свет, а грудь вздымается под тонкой тканью блузки, соблазнительно приподнимающейся… — Эй, капитан, у тебя ноги отнялись? Уже давно горит зелёный! Они молча шагали по вечернему городу. Пёстрые толпы плыли в закатном мареве, покачиваясь на волнах городского моря. Но Алик видел только Алику, её строгий профиль с восточными скулами. Она была красива какой-то особенной красотой — строгой и опасной, как горная река. — Как тебе наш город? — спросил Алик только для того, чтобы нарушить эту неловкую тишину. — Странный. Я чувствую себя здесь чужой. Знаешь, почему я курю? — спросила она без всякого перехода. — Ну? — Чтобы заполнять паузы затяжками, а не дурацкими вопросами, — она рассмеялась. — Ты потрясающая нахалка, — с этими словами он схватил её за руку и притянул к себе. Она неожиданно повиновалась и даже слегка дрожала, не в силах отвести взгляда от блестящих глаз Алика, — но мне это даже нравится, — теперь их лица были совсем близко, он мог почувствовать её горячее дыхание на своих губах, видеть перед собой её прозрачные, как неживая вода, голубые глаза, чуть раскосые, экзотические. Но неожиданно она отстранилась и расхохоталась своим звонким, ведьминским смехом. Повернулась к нему спиной и закружилась в вихре длинных, распущенных волос, чуть откинув голову назад. Алик чувствовал себя дураком, но невольно любовался её гибкими и сильными движениями. От неё словно исходил волшебный свет, который мог видеть только он. Потому что уже любил. В тот субботний вечер она была одета с особым изыском — красное шёлковое платье-комбинация делало её похожей на взрослую, ослепительно красивую женщину. Волосы Алика забрала наверх, закрепив длинными спицами, и когда поворачивалась спиной, можно было увидеть все косточки её позвоночника. Он всё чаще ловил взгляд её замерзающих глаз и чувствовал себя неразжатой пружиной. Молча цедил приторно сладкий португальский портвейн, стараясь не пялиться по сторонам. Вызывающая роскошь её квартиры парализовывала не только его. Девчонки, несмотря на то, все, как одна пришли в самом модном, смотрелись здесь почти что непристойно. А парни напряжённо улавливали каждое движение хозяйки, чувствуя себя чужаками. Она поставила какую-то заунывную музыку, плавно перетёкшую в танго, и хлопнула в ладоши, объявляя танцы. Закружилась в своём красном оперении экзотической птичкой, подчинённой ритму печального танго. Алик смело подошёл к ней и обнял за талию. Он везде и во всём был первым, поэтому имел на это право. И его никто не оспорил, не сделал и попытки приблизиться к ней, увести её у капитана. Японский магнитофон рыдал старинным польским танго, а он уверенно вел Алику в рваном танце, проговаривая про себя памятку о том, куда поставить ногу и в какой момент сделать поворот. Спасибо сестрёнке и её дурацким занятиям танцами, в которых он исполнял роль её партнёра. Та хотела нравиться мальчикам и училась быть гибкой, прекрасно понимая, что лицом не вышла. Хотя для Алика она была красивой, похожей на рано умершую маму. Он купался во взгляде Алики, как в голубом солнце, проступившем сквозь толщу воды. Она пыталась было вести, но он перехватил инициативу. Тогда Алика отстранилась и досадливо топнула ногой, но он вновь привлёк её к себе, подчиняя, увлекая за собой, сжимая эти тонкие руки, заключая в абрис своих отнюдь не пионерских объятий. Когда танго плавно скончалось, растаяв в шелесте плёнки, она выскользнула из его объятий, как юркая рыба из пасти глубоководного хищника. Сменила кассету, зашвырнув Мечислава Фогга куда подальше. Теперь Vaia con dias умоляли девчонку не плакать по подлецу Луи, и горячие испанские ритмы расшевелили собравшихся. Алику пригласил Раевский, но она только рассмеялась ему в лицо и вышла из комнаты, бросив короткое «сейчас вернусь». Она действительно вернулась минут через пять под шум толпы и весёлый смех. Улыбающаяся, с ярко подведёнными глазами и в джинсах, в которых она казалась совсем другой. Бросила Алику: — Пойдём со мной. И он пошёл. Не спрашивая, куда, просто подчинившись её воле.